Выборный - Страница 14

- А что вы хотели? - перебил Белов; под вершковым слоем земли он разглядел винтовочную гильзу и теперь, осторожно поводя в воздухе пальцами, принялся протаскивать ее к поверхности. - Мне из сотни лабазников попалось от силы трое порядочных, а среди вашего брата - всего двое.

Осинецкий покивал:

- А теперь что? У этих, и у главных затейников тоже, происхождение безукоризненное. По вашим критериям.

- Мало ли? И разве это враги? Надо им хорошенько все объяснить, вот и вся недолга.

- А зачем? - спросил Граф и, сойдя со своей лесенки, распрямился. Постоял немного и побрел возле оградок, по тропинке, припадая на ногу, просеченную осколком. Прошелся, остановился и продолжил: - Они уже показали, на что способны. И еще покажут. Пришло время искупления... Если уж сумели - не без вашей помощи, хотя не о вас лично я говорю, Василий Андреевич, - забыть, в каких отношениях находятся живые и мертвые, приучились отрекаться и не ценить отреченное - то пусть вкусят сполна.

- Не забыли... Хотя, конечно, накрутили здесь всякого... Но не надо считать ситуацию необратимой.

- Этого юношу можно убедить. Но придут другие, третьи... Мы когда-то начинали со "чти отца своего", а вы - с "отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног..."

- Мы начинали с "необходимости сохранения и использования всего ценного, что накоплено человечеством за тысячелетия его истории". А потом уже нашлись такие, что стремились отбросить всех и вся - потому что хотели выглядеть хоть чем-то лишь на совершенно пустом месте...

- Вот и пришло время...

- Владислав Феликсович,- винтовочная гильза уже плясала над ладонью,а почему вы не сказали в девятнадцатом, что пришло время искупления, и не бросили медицину?

...То был страшный год для Осинецкого. Только что сгорела от чахотки его жена, и он, профессор медицины, стал младшим священником кафедрального собора. И вместо того, чтобы ограничиваться проповедями в защиту "оскорбляемого Бога" (а в то время неутоленная ненависть к самодержавию легко переносилась на церковь и на священников), продолжал работу хирурга. Только дело: ежедневные операции, преподавание в мединституте, служба в соборе, бессонные ночи в больнице и морге, куда привозили трупы умерших от голода и тифа. В конце концов Осинецкий и сам заболел, но - пересилил тиф. Может быть, предчувствовал, сколько жизней еще обязан спасти...

- Не понимаете?- помедлив, спросил Граф. - Тиф - слепая сила, не разбирающая ни правых, ни виноватых... Да и нет перед нею виноватых, разве что по неведению. А это - не эпидемия, не болезнь. Можно понять сердцем заблуждения невежественных людей, приученных к исполнению неправедных законов. Но эти?

- Что - "эти"? Эти как раз и невежественны.

- Слов, правил и законов им преподали достаточно.

- Каких?- спросил Белов.- О строительных конструкциях? Как это у них называется: "строительные нормы и правила"? Или других? Да в том-то и дело, что не успели мы обучить их искусству быть людьми. Жить в мире, который не появился из небытия только что и не должен исчезнуть, едва закроет глаза последний из ныне живущих.

- Вы-то сами умели?- невесело улыбнулся Граф.

- Учились,- отрезал Белов. - На своей шкуре учились.

- Если бы только на своей...- тихо обронил Осинецкий.

- Не теориями людей надо воспитывать,- твердо сказал Белов,- но и оставлять их без указания, заставлять тыкаться вслепую, только через страдание прозревать, если есть возможность предотвратить, - это неправильно.

- Христос дал такие заветы... Да только следуют ли им? - спросил Осинецкий и сам же продолжил: - Когда выстрадают - научатся. А без того непрочно...

Василию Андреевичу вновь мучительно захотелось плотно набить трубку, перекатывая в зубах мундштук, зажечь табак и на мгновение задохнуться горьким дурманящим дымом. Но трубки нет... Белов встал и, невольно подстраиваясь под неспешную поступь Осинецкого, сказал:

- Не надо пускать ничего на самотек. Хватит уже. Люди не заслуживают такого обращения. Надо создать условия - вот они и будут поступать по-человечески.

- Условия вы уже создали. Вот и получайте сполна.

- Я говорю не о куске хлеба и не о крыше.

Василий почувствовал, что его реплика очень понравилась Осинецкому. В те секунды, пока длилось молчание, он почти предугадал ответ Графа:

- Это вы понимаете. Прекрасно. Теперь свершите следующий шаг: поймите, что человеку никогда не хватит того, что у него уже есть. Человек единственная из тварей божьих, способная умереть от пресыщения. Потребности, а точнее, желания растут быстрее, чем возможности их удовлетворения...

Почти предугадал слова Графа; и, пока Осинецкий говорил, Василий продумал ответ:

- Разве речь идет только о материальных благах? Создадим условия, чтобы человек был добрым, чтобы ему выгодно было становиться добрым, и честным, и справедливым, и разумным в своих желаниях - и он обязательно станет таким...

- Нет же,- Осинецкий остановился и посмотрел в глаза, - да поймите, это важно: нет и не может быть таких условий, чтобы человеку выгодно было становиться добрым... Иллюзия. Наоборот надо: переделать человека, вложить ему в душу любовь к ближнему, чувство справедливости, умеренности в воздаяниях благ земных - и только тогда станет возможным ваше общественное устройство, опрощающее идеалы христианства, но не искажающее их.

- И как же прикажете "переделывать"?- поинтересовался Василий Андреевич.

- Терпением. И словом Христовым - неизменным перстом указующим во всех бедах и сомнениях бытия.

- Кто же вам не давал это сделать тысячу девятьсот с чем-то лет? Незачем ждать. Человек будет таким, каким его сформирует реальность. Нужны и слова, и разъяснения и, если угодно, наказания, но не самотеком, а направленно. Вы говорите, условия уже созданы? Да мы только начинаем их создавать! И то, что я считаю необходимым вмешаться если не в принципе, то в процедуре, - тоже, если хотите, "условия", для ряда заинтересованных лиц.

Осинецкий подошел к своей лесенке и спустился на несколько ступеней вглубь. Василий подумал, что старик так и уйдет, не в состоянии продолжить спор. Но Граф обернулся:

- Вы полагаете, что можно переделать людей, обращаясь по сути только к их разуму. Вот - главная ваша ошибка. Невозможно, невозможно это. Только через сердце, только - через любовь и страх, и боль, и сострадание можно изменить что-либо в человеке.

Василий Андреевич помедлил и спросил:

- Скажите, вы в сорок первом встали к операционному столу исключительно по велению сердца?

- Несомненно. Раненые страдали превыше всякой меры. И я мог облегчить страдания...

- А почему же после войны вернулись на амвон? По зову ли сердца? Разве мало оставалось калек, больных да и раненых тоже?

- Я стал нужнее как врачеватель душ.

- А кто это сказал? Нет, Владислав Феликсович, оба ваших поступка продиктованы разумом, отчасти - совестью, которая тоже разум, и пониманием долга - тоже разумом.

- Вы слишком широко трактуете разум.

- Зато вы - слишком узко. Поэтому не смогли и не сможете никогда преобразовать человека, что не верите в его разум. Все стараетесь обойти, подменить высшие проявления духа... Не допускать до них, ограничивая сводом непроверяемых догматов. Стараетесь, чтобы "чувствовал всею душою", потому что на разум не можете рассчитывать: но рано или поздно любой догмат опровергнет...

Осинецкий медленно покачал головой. Наступившая пауза показалась Василию огромной. Он уже пожалел, что поддержал этот спор и заставил старика лишние минуты провести на поверхности.

И тут Граф заговорил:

- Мы, церковь, "создавали условия" и спасали души, великое множество, когда о вашей рациональной организации никто и помыслить не мог. Христос указал путь спасения или, если вам так удобнее, преобразования личности независимо от каких бы то ни было социально-исторических обстоятельств.

- Указать-то указал, а что вышло?- просто спросил Василий Андреевич.И не надо перечислять христианских подвижников и мучеников. Ни их существование, ни число ничего не доказывают. Фанатизм возможен не только в правом деле. Возможно, даже наоборот.