Выбор (СИ) - Страница 4

— Давай! — мне бы испугаться, но я подумал, что хуже моей нынешней жизни там вряд ли что-нибудь будет.

Проводник достал из дипломата... ярко-розовую женскую пудреницу. Открыл её и протёр рукавом стекло.

— Я над тобой не издеваюсь, это маскировка, — ответил он на мои мысли, — На, полезай.

Я взял в руки пудреницу и недоумённо взглянул в зеркало. По зеркалу пробежала рябь, и тут я с ужасом почувствовал, что мир перекувыркивается: меня туда затягивало...

***

Не знаю, как правильно описать это ощущение, но воздух будто спружинил, все предметы в комнате подскочили, звякнули друг о друга стаканы в буфете, закружились по воздуху листки бумаги... Я оказался сидящим на мягком диване в незнакомой комнате. В голове было удивительно спокойно и чётко, я давно не чувствовал себя таким живым и бодрым. Или никогда. Мир казался сочным, ярким и радостным. (Может быть, стоит вытереть в комнате пыль, если я вернусь...) Я ошалело озирался: в комнате была чумовая антикварная мебель, огромные окна с пышными бархатными занавесками, пушистый ковёр и огромная люстра, и всё это меня как-то радовало, хотя раньше я скептически относился к подобной мишуре. Почему-то мне было неприятно вспоминать свою тёмную и тесную квартирку, как и самого себя, каким я был. Я словно неожиданно выздоровел после затяжной болезни.

А это чей дом вообще? Я вскочил и побежал к столу, но на нём ничего не лежало, он был идеально пуст и вытерт от пыли. Дом не мой. В моём доме всё, что можно, завалено набросками, палитрами и прочим художественным скарбом. Стоп! Тут же что-то сейчас летало. Я подхватил с пола рассыпавшиеся листки календаря. Точно не мой дом. У меня не было календаря, а часы остановились несколько лет назад, так что я ориентировался только во временах года и суток. И то не всегда.

Я встал и пошёл в другую комнату. Это оказалась мастерская, и там были мои картины! Я потерял дар речи: идеальная техника, чистые, сочные краски — это не имело ничего общего, с той мрачной, грязной и кривой сумбурной мазнёй, что я рисовал раньше. На мольберте стояла, ещё не законченная, моя винтовая лестница — она была именно такой, какой я её себе представлял, утягивала взгляд в глубокую бездну.

Я взял кисть, уверенный, что сейчас всё испорчу. Но я должен был попробовать, и кисть коснулась полотна, и я выпал из мира, я писал и не мог остановиться, не переставая восхищаться каждым идеальным мазком, каждым выбранным цветом. Я не понимал, как это у меня получается. Я действительно теперь художник! И, видимо, более чем известный, судя по убранству помещения...

Что за шум? Непривычный слух не сразу распознал телефонный звонок. Я пошёл на звук и с трудом обнаружил мобильный в кармане шикарного пальто в прихожей.

— Э... Алло.

— Горе луковое, ты где вообще?!

— Э... В смысле?

— Всё понятно. Рисуешь.

— Да... А откуда...?

— Заткнись и вылазь уже из дома. Я так и знал, что ты будешь рисовать и забудешь про всё нафиг. Поэтому я за тобой сам приехал и жду около подъезда. Давай, оттирай от рожи краску, наряжайся и выходи.

Связь оборвалась. Голос был очень весёлый и грубый. Что значит — "наряжайся"?! Это он всерьёз или прикалывается?! И кто это вообще? Судя по всему — друг... У меня есть друг, обалдеть!

Я нашёл ванную и застыл перед зеркалом. Краски на роже у меня, как ни странно, не было, но сам мой внешний вид приятно удивил меня: взгляд мягкий, немного ленивый, чистые волосы аккуратно причёсаны, сам больше не бледный как мел и не похож на скелет, даже напротив, не мешало бы слегка похудеть, щёки больше не впалые, гладко выбритые и даже немного румяные. Я офигело себя разглядывал — что и сказать, симпатичный. Совсем не то, что я привык видеть в зеркале. Я отмыл краску от рук, с некоторым удивлением заметив маникюр. Потом отправился в первую комнату, где, помнится, видел здоровенный антикварный шкаф.

В шкафу оказалось очень много самой разнообразной одежды, и я растерялся: я же не знаю, куда иду, что значит "наряжайся"?! После некоторой возни, я не удержался и вырядился в чёрный фрак. В конце концов, я человек творческий, и некоторая доля эпатажа не помешает.

Я выглянул в окно посмотреть, какая погода, и застыл в восхищении: передо мной открылся великолепный вид на Питерские крыши и дворы-колодцы, за крышами виднелись купола какой-то церкви. Как я всегда мечтал жить в таком месте! Нарисовать эти крыши, срочно! Хотя, я наверняка их уже рисовал, не просто ведь так я живу именно здесь.

Я вышел из квартиры. В парадной было светло и чисто, стены свежевыкрашены. Новому мне это вполне нравилось, а вот старый я был несколько разочарован.

В кармане пальто обнаружился кошелёк, в лифте я его открыл и увидел много денег и каких-то карточек. Разобраться бы во всём этом...

Я вышел из парадной под небо цвета тёмной охры и сыпавшиеся с него хлопья снега. Мир казался нереальным, я глубоко вдохнул морозный воздух и огляделся, пар от дыхания принимал в воздухе причудливые очертания. Город вокруг был будто живой, он словно был рад меня видеть. Услышав сигнал автомобиля, я пошёл по чистому промёрзшему асфальту, на который снежинки ложились тонким нежным кружевом.

Меня поджидала крутая тачка терракотового цвета, смешно сплюснутая сзади и от этого похожая на пылесос. Поколебавшись, я распахнул дверцу и сел рядом с водителем. Это был довольно толстый малый в кожаной куртке и с бородой, должен сказать, ряха у него была в ширину больше, чем в высоту. Всю дорогу он громогласно что-то мне рассказывал, периодически заливаясь грубым гоготом, а я только издавал более или менее осмысленные звуки и глупо улыбался.

— Вот скажи-ка ты мне, приятель, как художник художнику, — произнёс этот человек, панибратски хряпнув меня ручищей по плечу, — Почему получается такая несправедливость: ты рисуешь какую-то, уж если честно-то, никчёмную хрень, а этой хренью все восторгаются и платят тебе за неё бабло, в газетах про тебя пишут. А я честно рисую, как меня учили — натюрморты, пейзажи и голых баб, а у меня это всё то купят, то нет, и пришлось ещё и бизнес этот завести, стать обычным торгашом, чтоб мне пусто было! А ведь я учился получше тебя, признайся! — он подмигнул мне и мерзко заржал, — Вот где справедливость, скажи мне? Это всё потому, что ты — красавчик, я знаю! — он опять заржал. Я совершенно растерялся от такого хамства. Честно говоря, я раньше несколько иначе представлял себе художников и их жизнь, и себя как художника тоже. Разве может художник ездить на крутой тачке и заниматься ради бабла чем-то, кроме искусства? Я и сейчас считал, что нет, и чувствовал, что в глубине души всегда презирал этого своего "друга". А жить в таких хоромах, как я, и разгуливать во фраке и с маникюром — имеет художник право? Некая оставшаяся часть того, старого меня, совсем растерялась, сомневалась и недоумевала, но её почти полностью заткнула та моя часть, которая была совершенно счастлива. Мне начисто снесло крышу от внезапно обретённых таланта, денег и славы. И прежде, чем я пришёл в себя от растерянности, я неожиданно сам расхохотался, тоже со всей дури треснул приятеля по плечу и выдал: