Выбор и путь. Заметки о современной прозе - Страница 9

Наверное, есть. И при всем этом за химе­рическим существованием Сурова в «доб­ровольческом» взводе открывается большая и неоднозначная проблема.

«...Этот и в самом деле поверил, что судь­ба у них разная,— точит внутренний голос Белого,— один в крови по локти, другой у него на плечах, на спине отсидится».

Судя по тому, как держал себя Суров после лагерной мясорубки, о чем думал, человеком окончательно сломленным он не выглядел. Скорее — просто подчинившимся ситуации. Да и для того, чтобы впечатлить Белого своим интеллектуальным (придумал план спасения) и нравственным (сознатель­но стремился «не замараться») превосход­ством, тоже требовались немалые душевные силы.

Нет-нет да и ловишь себя на мысли, что именно это превосходство сыграло с Кон­стантином Суровым злую шутку.

Белому вроде бы по справедливости отве­дена в осуществлении совместных планов черная, неблагодарная работа — сколь воз­можно оберегать «чистоту» Сурова для са­мого же Николая нужно. Но постепенно происходит то, что и должно произойти. Суров начинает привыкать, что другие при­нимают за него решения, берут на себя от­ветственность, мараются в грязи. Он, по сути, отказывается от себя как личности. Этот процесс идет с катастрофической бы­стротой — такова обстановка, и в момент, когда нужно принимать решение, когда по­является реальный шанс уйти к партизанам, на месте суровской индивидуальности ока­зывается аморфная, слаборефлектирующая масса...

То, что произошло с Белым и Суровым, очень напоминает произошедшее с Рыбаком в повести Василя Быкова «Сотников». По­пытка перехитрить судьбу путем постепен­ных нравственных уступок, уверенность, что все как-то обойдется, неизбежное падение, превращение в убийцу — сами «механизмы» компромисса удивительно схожи в обоих случаях. Схожи — это не использование уже наработанного литературой опыта, а неизбежность совпадений, когда исходная ситуация и герой в ней взяты из одного и того же времени, когда расстановка сил и развитие сюжета определены самой исто­рической реальностью.

Только в «Карателях» персонаж, попада­ющий в хрестоматийную теперь ситуацию нравственного, жизненного выбора, раздвоился, приоткрыв разные грани одного и того же процесса. Это только подчеркнуло, что бывают случаи, когда малейшее за­игрывание с совестью кончается для играю­щих катастрофой, и рассмотрение различ­ных вариантов такого жизненного поведе­ния убеждает в их конечной схожести,

Да, не так уж редко человеку приходит­ся всю жизнь отстаивать самый правиль­ный, самый точный выбор. Нужна целая биография, чтобы личность осуществилась максимально и целостно, однако, случается, достаточно одного рокового решения, чтобы от нее, личности, не осталось и следа.

Истории, подобные истории нечистой па­ры из «Карателей», снова и снова напоми­нают о том, как важна нравственная взы­скательность человека к самому себе.

В «Блокадной книге» Алесь Адамович и Даниил Гранин предприняли благородную попытку — опираясь на документы, живые свидетельства ленинградских «блокадни­ков», показать беспредельность человече­ской стойкости, способности человека к са­моотверженности и добру.

«Каратели» преследуют иную цель. Не забыты примеры людского величия в годы войны, но никуда не уйти и от опаляющего вопроса: что порождало слабость духа, пре­дательство, инстинктивную жажду выжи­вания любой ценой?

Можно сказать, что все персонажи «Ка­рателей» происходят от людей. Что же обу­словило эту чудовищную эволюцию?

Белорусский писатель не ищет простых ответов на эти вопросы и в то же время не боится показаться, банальным. Не всегда нужно иметь головокружительные объясне­ния тому, что элементарно, лежит на по­верхности, понятно при первом же обнаро­довании. Осколки, части могут быть и легко интерпретированы. Автора «Карателей» ин­тересует целое.

И вот с этой точки зрения история Суро­ва и Белого, как бы ни была она серьезна, как бы ни было важно показать губитель­ную для личности власть компромиссов, оказывается всего лишь частностью по отношению к смысловой структуре про­изведения. Новелла (или маленькая по­весть?) нравственного выбора с ее закон­ченностью, традиционной ясностью кон­фликтов и четкостью их решения оказалась включенной в многоступенчатую систему авторских размышлений о действительно­сти. Многое в ней, особенно в мотивиров­ках человеческих поступков, сжато до ко­ротких тезисов — видимо, писатель уверен в нашей, читательской осведомленности о трактовке затронутых проблем в литерату­ре двух предшествующих десятилетий.

Правда, еще одна новелла, еще один сю­жет «Карателей» напоминает о выборе, вер­нее, об иллюзии выбора: Р. А. Муравьев, Слава Муравьев, бывший советский офицер, ныне русский «дублер» командира эсэсов­ского спецбатальона, стремится вести себя независимо и достойно, весьма своеобразно интерпретируя отцовскую заповедь «чело­век в любых условиях человеком может остаться». Он и подчиненных своих «драит», чтобы немцы уважали в «добровольцах» умелых солдат. Он тоже любит утешать се­бя разными мыслями, и здесь не только привычный набор (не хуже других на его месте; делать только то, что заставляют; сберечь жизнь для будущих деяний), но и кое-что помасштабнее — рассуждения о том, например, что русские князья, подчи­нившись монголам и служа у них, «народ сберегли». В книге содержится примеча­тельное наблюдение: воображающий себя «воином в стане врага», Муравьев подсознательно тянется к чужой воле, может, и способной подчинить его, но зато умеющей за многое, за самого Славу ответить...

Попробуем и эту кристально ясную но­веллу увидеть в контексте затронутой в за­метках темы. Да, многое приобретает со­всем иное и неожиданное звучание.

Пусть мучается Белый, изворачивается Суров, думает о «своей» линии поведения Муравьев. Это для себя они люди, даже личности с запросами. А для Оскара Дирлевангера, штурмбанфюрера СС, командира спецбатальона и вдохновенного руководите­ля «акции» в деревне Борки, все эти не-немцы — рабы, песок, пыль на дороге истории.

Дирлевангер проводит поголовное истребление местных жителей. Ему дей­ствительно все равно, партизаны они, поли­цейские или просто старики и дети. Отра­батывается «модель» грядущего очищения земли от всего, недостаточно полноценного с точки зрения идеологов третьего райха.

По мысли штурмбанфюрера, жители Борков должны воспринимать налет кара­телей как «огонь с неба». Рабам не положе­но знать ни причин, ни мотивов господских действий. Действительно, идеология....

«Радость ножа, или Жизнеописания ги­пербореев» — гласит подзаголовок книги. Это «срез» сознания тех, кто возомнил себя сверхлюдьми, предназначенными для осо­бой миссии на земле. Цитата из Фридриха Ницше в начале книги («Нет ничего более нездорового среди нашей нездоровой со­временности, как христианское сострада­ние. Здесь быть врачом, здесь быть неумолимым, здесь действовать но­жом — это надлежит нам, это наш род люб­ви к человеку, с которым живем мы — фи­лософы, мы — гипербореи...») — заявка на истолкование фашизма прежде всего как идеологического явления. Видения и мысли главного «гиперборея», ощущающего в сво­ем бетонном бункере магическую связь с силами Космоса, нет, это не обычный бред параноика, это обоснование того, что слу­чилось в тысячах Борков, это вдохновенное напутствие для нации, брошенной на за­воевание жизненного пространства, брошенной осуществлять свое «предназначение».

Ее даже избавили от тяжкого бремени выбора — за нее и выбрали, ей и указали путь, вот только пройти по нему она долж­на была сама, познав в конце концов ужас справедливой расплаты, но все потом, все после 43 года, все в будущем.

Сколь коварна и соблазнительна для одурманенной массы жизненная филосо­фия, согласно которой все проблемы мож­но решить «сразу» и на века, без труда, борьбы и страданий! Достаточно двинуться в предначертанном высшими силами на­правлении...

Делались попытки объяснить фашизм па­тологией разума, чувств, даже биологиче­ских инстинктов. Успеха они не принес­ли — слишком узкие и поверхностные кри­терии для объяснения такого явления.