Выбираю любовь - Страница 18

Настя продолжала смотреть в окно.

— Ну, Анастасия Павловна, — тронул ее за плечо Вронский. — Неужели вы не хотите послушать посвященные вам стихи?

Сказано это было тоном разобиженного ребенка, Настя фыркнула и со смешком обернулась:

— Хорошо, читайте.

Вронский, ободренный ее улыбкой, продекламировал:

Смугла, тонка, с огнистым взором

И чистым профилем камей,

Она живет одним задором, —

Одними бурями страстей.

Он закончил и выжидающе посмотрел на Настю.

— Вам понравилось?

— Понравилось, — ответила она и не удержалась, чтобы не спросить: — А кто скрывается за этим псевдонимом «Поклонник»?

— Я! — торжественно произнес Вронский.

— Вы?

— А что? — похоже, немного обиделся Константин Львович. — Вы отказываете мне в возможности написания стихов?

— Да нет, отчего же, — не очень решительно ответила Настя.

— А еще я играю в домашних спектаклях, — снова беря за руку, поведал ей Вронский. — Перед вами очень романтическая натура, и поверьте...

Вронский потянулся и поцеловал Настю в смуглую щечку.

— Что вы делаете? — с возмущением спросила она, выдернув руку и отодвигаясь от Вронского в угол кареты. — Как вам не совестно?

— А что такое? — вскинул брови Вронский. — Вам не нравится, когда вас целуют?

— Не нравится.

Но Константин Львович уже горел. Не пытаясь охладить свой пыл, он снова придвинулся к Насте, одной рукой пытаясь овладеть ее ладошкой, а другой обнимая за плечи.

— Божественная, зачем вы мучаете меня? Неужели вы не видите моих страданий? Помогите мне! Один поцелуй, всего лишь один поцелуй, и я спасен!

— Прекратите! — вжимаясь в угол, прошептала Настя, и глаза ее выплеснули на Вронского холодное пламя. — Иначе я выпрыгну из кареты.

Но красавец, похоже, ничего не слышал. Он еще крепче обнял Настю, другая рука легла на ее колено и медленно поползла вверх. Она уперлась ладонями в его грудь, но ее сопротивление было тотчас сломлено. Ладонь Вронского проникла под шубку и через несколько мгновений грозила оказаться возле ее бедер. Вот она все ближе, ближе...

На повороте карету тряхнуло, и на какое-то мгновение Вронского отбросило от Насти на целую ладонь. Этого времени ей хватило, чтобы дрожащими пальцами открыть дверцу кареты и, не раздумывая, буквально выброситься из нее.

— Стой! — заорал Вронский кучеру, и карета встала как вкопанная. С побелевшим лицом он выскочил и увидел Настю, глубоко впечатанную задним местом в единственный сугроб, который, верно, забыли или поленились убрать дворники, и сложенную пополам так, что голова ее почти упиралась в красные сафьяновые ботики. Он облегченно выдохнул и протянул руку пытающейся выбраться из сугроба девушке.

— Позвольте, я вам помогу, — сказал он, давясь от готового вырваться наружу смеха и отводя глаза. — Вам одной... трудно будет... выбраться...

Настя вновь полоснула по нему негодующим взором, высвободила руки, уперлась ими в снег и, приподнявшись, съехала из сугроба на мостовую. Руки Вронского она не приняла. Когда он принялся помогать ей отряхиваться, Настя отскочила от него и срывающимся голоском пронзительно воскликнула:

— Не прикасайтесь ко мне!

— Хорошо, хорошо, — примирительно поднял ладони Вронский. — Вы не ушиблись?

Настя снова бросила на него возмущенный взгляд, отряхнула последнюю крошку талого снега, прилипшего к шубке и, гордо вскинув голову, пошла по мостовой. Вронский, кивнув кучеру, чтобы следовал за ним, пошел за ней.

— Простите меня, Анастасия Павловна, — поравнявшись с ней, тихо произнес он.

— Вы... вы, — она вскинула на него рассерженные глаза, но не увидела во взгляде Вронского ни прежней уверенности, ни теплой и обволакивающей обворожительности. Константин Львович смотрел просто, и в его взоре сквозили удивление, уважение и даже некоторая благодарность. За то, что она не солгала и осталась с ним человеком? И напомнила ему, что он тоже человек? Ведь в его кругу истинно человеческое было в дефиците, и бал там правили ложь и фальшь...

— Простите меня, Анастасия Павловна, — повторил тихо Вронский. — Я больше так не буду... С вами.

— Да вы словно дитя малое: «больше так не буду». Смешно даже...

— Ей-богу, не буду. Вы ведь мне действительно очень нравитесь. Вот я и подумал, почему бы мне с вами не закрутить роман. Или ни к чему не обязывающий романчик: я вам подарки и все такое, а вы мне свое благорасположение, так сказать. Как это делают все. Но вы оказались не такая, как многие, — добавил он задумчиво. — И... спасибо вам за это.

Какое-то время они шли молча.

— Вы... больше не делайте так, — наконец, произнесла она примирительно. — Ладно?

— Ладно, — повеселел Вронский, — не буду. Значит, вы простили меня?

— Вы же объяснились. Честно и искренне. Чего же на вас дуться? — посмотрела на него Настя.

— Вы удивительная, — произнес с нескрываемым восторгом Вронский.

— Опять? — нахмурила бровки Настя.

— Нет, нет, — поторопился успокоить ее Константин Львович, — я без всякого умысла вам это сказал. Порой мне кажется, что в вас, — он на какое-то время замолчал, подыскивая слова, чего ранее за ним не замечалось, ибо у него на все случаи всегда были заготовлены целые фразы, — сидит какой-то бесенок, колючий и ершистый, когда надо, а, по сути, милый и добрый. И это притягивает.

— Кого-то, возможно, и притягивает, — сказала раздумчиво Настя, — а кого-то, наоборот, отталкивает, — с печалинкой добавила она.

Так они и шли: Настя, чуть поодаль Константин Львович, а за ними, сбоку, четверка лошадей, впряженная в карету с родовыми гербами на дверцах.

— Ну вот мы и пришли, — сказала Настя, когда они остановились у ее дома. — Спасибо, что проводили.

— Еще раз прошу извинить меня за мою... бестактность, — серьезно произнес Вронский.

— Я на вас не сержусь, — так же серьезно ответила Настя. — Я даже отчасти благодарна вам.

— За что? — удивился Константин Львович.

— За внимание ко мне. Своеобразное, конечно, — она усмехнулась, — но все же внимание.

— Вам не хватает внимания к вам?

Настя молча опустила голову.

— Помилуйте, Анастасия Павловна, вам ли говорить об этом? Стоит только вам простите свистнуть, и у ваших ног тотчас окажется сотня поклонников, готовых исполнить любое ваше желание.