Вяземская Голгофа - Страница 16
– Где?!
Анатолий Афиногенович указал направление. Его рука с оттопыренным указательным пальцем потонула в дыму. Сапер уже отошел от них на несколько шагов. Можно было видеть лишь его размытый дымами силуэт.
– Советую взлетать, летун, – проговорил сапер, оборачивая к ним сосредоточенное лицо. – Летать сейчас безопаснее, нежели по земле. Говорю же: каждый пятый осколочный снаряд у немцев не взрывается.
Он сумел найти Веру, лишь утратив способность замечать опасность. Поначалу Тимофей смотрел себе под ноги, вертел головой во все стороны, стараясь рассмотреть хоть что-нибудь. Он помнил о словах сапера. Но как взлететь, если у тебя нет крыльев, если сердце твоё слишком слабо, чтобы придать телу достаточную для взлета скорость? Да и как оторваться от земли, если Вера здесь и, возможно, нуждается в помощи? Тимофею вспомнилось красивое, породистое лицо Константина Кириленко, его огромное похожее на гранитный утес тело. Неужели муж Веры может умереть? Неудобный ноющий ком ревности встал поперек гортани. Рот наполнился нестерпимой горечью. Тимофей досадливо плюнул, и мир снова наполнился звуками.
Крики раненых и отрывистые, гавкающие, так похожие на немецкую речь, команды начальствующих преследовали его, и он побежал. Тимофей перепрыгивал через траншеи, пробирался по ходам сообщений, больно ударяясь о бревенчатые стены. Часто ему казалось, будто он наступает на распростертые тела, будто мертвые товарищи простирают к нему руки, умоляя о милосердии. Он шарахался от выживших, словно те были мертвецами, не узнавая. Живые окликали его по имени, а он отвечал неизменно одним и тем же вопросом:
– Где Вера? Вы не видели Веру Кириленко?
Наконец он добрался до леса. Меж корнями старых дерев люди вырыли узкие щели, прикрыв их сверху поваленными стволами, присыпав землицей. Не лучше ли заранее влезть под землю, загодя укрыться в свежевырытой могиле? Можно отсрочить смерть, заранее себя похоронив. Неужто под землей не так страшно умирать? А может быть, под открытым небом смерть чище, не так измарана постыдным страхом? Блиндажи походили на могилы с той лишь разницей, что у могилы нет выхода, а у блиндажа есть – узкая щель, в которую человек некрупного сложения может протиснуться только боком. Тимофей метался между щелями, расспрашивал про Веру. По щекам его текли злые слезы. Кто-то сказал ему:
– Да ты ступай к складу. Видишь там пожарище? Весь интендантский взвод его тушит. Вера там ночевала, неподалеку. Может, ещё успеешь…
– Что успею? – Тимофея душили слезы.
– Повидаться напоследок, – был ответ.
Тимофей бежал по тлеющим головешкам.
– Смотри-ка, парень! Герой Испании плачет. Видно, плохи наши дела! – сказал кто-то ему в спину.
Интендантский склад – сарай, наскоро сложенный из железобетонных плит, – пострадал от прямого попадания. Из черного зева ворот валил густой черный дым. Солдаты интендантского взвода спасали добро. Они выскакивали из дымного чрева, будто черти из преисподней. Вера говорила ему много раз: кто верит в чертей, тот должен и в Бога верить. Будто без одного не может быть другого. Ан вот они, черти: в руках мешки, картонные и деревянные короба. Вера верила в чертей. Нет, она всё ещё в них верит, потому что жива!
По ухабам на водовозке прикатил старшина интендантской роты. Вооруженный худым, посеченным осколками ведром, он, как наседка цыплят, подзывал своих подчиненных. Каждого обильно поливал водой и посылал обратно в дымное чрево склада. Тимофей подбежал к нему всё с тем же вопросом.
– Веру Кириленко не видел?
– Куда ты, капитан?! Не сюда ты, капитан! Ступай далее! – старшина махнул рукой в сторону ельника. Голос его действительно походил на куриное квохтанье. – Там бомба упала. Порушила блиндаж. Вера Сергеевна там. Может, и жива!
Тимофей побежал в ельник. Так и есть: бомба угодила в блиндаж, проломив бревенчатую кровлю, разметав на стороны землю. Обдирая в кровь руки, Тимофей принялся разгребать завал. Кто-то помогал ему, кто-то вложил ему в руки топор. Сообща они расчистили свежую руину. Внутренность блиндажа оказалась пустой. Ни живых, ни мертвых людей, там не было. Сил тоже не осталось. Тимофей забрался под старую елку, привалился спиной к стволу. Ствол твердый, шершавый, сидеть на жестких корнях неудобно да и уединиться не получилось. Под елью отлеживался ещё один вояка, с макушки до пят закутанный в плащ-палатку. Боец едва шевелился и тихо плакал, но пока не вопил, не причитал, не звал маму.
– Ты что стонешь? Ранен? – глухо, с неохотой поинтересовался Тимофей. – Погоди минуту, переведу дух и помогу добраться до санчасти. Ты Веру Кириленко, летчицу, не видел? Да не плачь же! Сидеть можешь, значит, и жить будешь!
Превозмогая усталость, Тимофей откинул полу плащ-палатки. Знакомые ореховые глаза глянули на него. Сухие, обветренные губы окликнули по имени, красивые пальцы крепко ухватили за запястье. Вера! Наконец-то он нашел её! Вот она сама: орден Красного Знамени на левой стороне груди. Причудливо заплетенная коса – на правой. Тимофей поцеловал косу. Вера всхлипнула.
– Куда ранена?
– Цела…
– Неужели испугалась? – Тимофею стало весело, он навалился на Веру, пытаясь уложить её на спину, и та поддалась с привычной покорностью.
Ах, эта покорность! Раньше, до войны, до гибели Константина, разве была Вера Кириленко покорной? Он привык следовать за ней, в безнадежной борьбе выгрызать мгновения любви зубами, как срывает лесной хищник мясо с костей своей жертвы. Ему нравилось быть ведомым в паре с нею. И ничьих более команд он не желал слушать, и ничью опеку не желал принимать. А покорность – лишь сладостный миг, когда она позволяла ему намотать свою косу на ладонь, откинуть назад голову, подставив его поцелуям губы и шею, раскинуть на стороны руки и принимать его любовь молча, беззаветно, будто в самый последний раз.
Тимофей зарывался лицом в душистые волосы, стараясь растрепать, расплести косу. Вера не сопротивлялась. Он отстранился, чтобы ещё разок глянуть ей в лицо. Сухие губы, сухие, внимательные глаза, сухие щеки. Как же так? Она ведь только что плакала!
– Нет, ты всё же ранена.
– Мне тяжело…
Тимофей выпустил её из объятий, приподнялся, давая ей свободу.
– Я получила письмо от Кости.
– Он жив?!
– Скорее всего, мертв… Как мы и думали… или без вести пропал… Ты же слышал, что говорил Прожога о судьбе приграничных аэродромов. И Левушка был с ним. Левушка…
Тело Веры содрогнулось. Тимофей отпрянул. Вера уселась, обняла руками дрожащие колени. Её бил озноб. Тимофей заметил в её руке скомканный листок.
– Письмо?
– Да. Послание с того света.
Вера распрямилась, разложила исписанный правильным почерком тетрадный листок на хвое. Она оглаживала письмо ласковыми движениями. Тимофей неотрывно смотрел на её дрожащие пальцы, стараясь разобрать слова.
– Вот, – Вера наконец протянула ему дрожащий листок. – Сам почитай. Я уж не могу. Оказывается, и мертвецы умеют письма писать.
Тимофей принялся читать.
«Здравствуй, Вера. Надеюсь, ты жива и прочитаешь это письмо. На этот раз я действительно прощаюсь с тобой. Самое горячее моё желание сейчас, чтобы ты пережила эту войну. Это будет непросто, но ты живи. Пожалуйста, живи. Пока война не кончится, не вспоминай о нас. Вспомни потом, после Победы. Лев сейчас со мной. И он присоединяется к каждому моему слову. Сегодня каждый из нас уже сделал по два вылета. Мы оба: и Лев, и я, вернулись на аэродром живыми. Но скоро опять поднимемся в небо. Будем бить гадов. А если нас не станет, ты поработаешь за всю нашу семью, родная. Тут случилась оказия. В вашу сторону едет один надежный человек. Он взялся разыскать тебя и передать письмо. Я хочу, чтобы ты узнала, как мы со Львом прожили эти последние дни.
Приближение войны мы чувствовали заранее. Немцы стали вести себя нахально. Часто пересекали линию границы. Первого я подбил ещё до войны. Вечером двадцать первого июня мы с Николашей и Гречишниковым шли одним звеном вдоль линии государственной границы. Получили приказ: если увидим, что немцы нарушили границу, сбивать. Закат был красив, родная, а немец нахален. Я просто ударил из ШКАСов по кабине. Летчик мертв. Самолет воткнулся. Вот так я сбил свой первый самолет ещё до начала войны. Двадцать второго числа я сделал девять вылетов. За мной в тот день осталось две победы, родная. А всего наш полк сбил тридцать пять самолетов. Николаша всегда со мной в одном звене. Штурмовкой в эти дни не занимались. Все силы бросили на отражение авианалетов.