Вячеслав Тихонов
(Тот, который остался!) - Страница 59
— А я с удовольствием променял бы свою водку на твой йод.
— Что, много работы?
— Пока да. А скоро ее совсем не будет». Сыщик и Мюллер.
«Что это вас на эпитеты потянуло? С усталости? Оставьте эпитеты нашим партийным бонзам. Мы, сыщики, должны мыслить существительными и глаголами: он встретился, она сказала, он передал». Мюллер сыщику.
«— Я не верю в это, а в общем, покажите. Мне как-то показывали, но я не верю этому.
— Правую ладонь положите вдоль черепа, а левую на затылок. Глаза нужно закрыть.
— Я закрою глаза, а вы меня шандарахнете чем-нибудь по голове, как Холтоффа.
— Если вы предложите мне изменить родине, я это сделаю». Мюллер — Штирлицу.
«Как там у Пушкина было? «Ай да Пушкин, ай да сукин сын? Ай да Штирлиц». Штирлиц.
«— Все настолько глупо и непрофессионально, что работать практически совершенно невозможно. Невозможно понять логику непрофессионала.
— А может, он хитрый профессионал?
— Хитрый профессионал не поехал бы в приют. Хитрый профессионал не поехал бы в приют, черт побери!» Мюллер — сыщику.
«Умирать страшно в одиночку. Скопом — пустяки. Даже пошутить можно». Генерал в вагоне — Штирлицу.
«— Где я мог вас видеть?
— Когда вы вручали мне Железный крест, вы сказали, что у меня лицо профессора математики, а не шпиона.
— Ну, теперь у вас лицо шпиона, а не профессора». Борман — Штирлицу.
«Все боятся получить взбучку от старика Мюллера! А я хоть раз в жизни кому-нибудь давал взбучку, а? Я старый добрый человек, про которого распускают слухи. Ваш красавец шеф злей меня в тысячу раз. Просто он научился в своих университетах улыбаться и говорить по-французски. А я до сих пор не знаю, как надо есть яблоко — резать его или есть так, как принято у меня дома: целиком. С косточкой». Мюллер — Штирлицу.
«Золото Бормана, золото партии — оно не для вшивых агентов и перевербованных министерских шоферов, а для сотен тысяч интеллектуалов, которые по прошествии времени поймут, что нет в мире иного пути, кроме национал-социализма. Золото партии — это мост в будущее, это обращение к нашим детям, к тем, кому сейчас месяц, год, три. Тем, кому сейчас десять, мы не нужны, ни мы, ни наши идеи; они не простят нам голода и бомбежек. А вот те, кто сейчас еще ничего не смыслит, будут говорить о нас как о легенде! А легенду надо подкармливать! Надо создавать сказочников, которые переложат наши слова на иной лад, доступный людям через двадцать лет. Как только где-нибудь вместо слова «здравствуйте» скажут «хайль!» в чей-то персональный адрес, знайте: там нас ждут, оттуда мы начнем свое великое возрождение. Помните: Мюллер, гестапо, — старый усталый человек, который хочет спокойно дожить свои годы на маленькой ферме с голубым бассейном. И ради этого я готов сейчас поиграть в активность. Многие шавки Гитлера скоро побегут отсюда — и попадутся. А вот когда в Берлине будет греметь русская канонада и солдаты будут драться за каждый дом, вот тогда отсюда можно будет уйти, не хлопая дверью. Уйти и унести тайну золота. Идите. И отдайте себе отчет в том, как я вас перевербовал: за пять минут и без всяких фокусов. Хе-хе-хе!» Мюллер — Штирлицу.
«— Хотите, сыграем в шахматы?
— Габи, как шахматный партнер вы меня не интересуете». Габи и Штирлиц.
«— А вы мне погадайте.
— Что бы вы хотели узнать?
— Например, когда кончится война.
— Она уже кончилась.
— Да?
— В известном смысле — да. Если бы мы это поняли раньше, было бы лучше для нас всех». Штирлиц — фрау Заурих.
«— Вы что, совсем не пьете?
— Боюсь, что вам известен мой любимый коньяк.
— Не считайте себя фигурой, равной Черчиллю. Только о нем я знаю, что он любит русский коньяк больше всех остальных». Мюллер — Штирлицу.
«Не люблю, когда меня держат за болвана в старом польском преферансе. Я игрок, а не болван». Штирлиц — Мюллеру.
«— Как думаешь рожать, малыш?
— Кажется, нового способа еще не изобрели.
— Понимаешь, женщины кричат во время родов.
— Я думала, они поют песни.
— Они кричат на родном языке… Так что ты будешь кричать «Мамочка!» по-рязански.
— Буду кричать по-немецки.
— Можешь добавлять немного русской брани, только обязательно с берлинским акцентом». Штирлиц — Кэт.
«— Поклянись!
— Чтоб я сдох! Иди, начерти пару формул». Штирлиц — женщине в ресторане.
«Они перекрывают дороги на восток и на юг. Логично, если рассчитывать на дилетантов, которые не знают Германии, а я знаю Германию. Хвастун. Почему хвастун? Если бы я не знал Германии, я бы повез Эрвина здесь, а я повез его через Ней-Кельн. Молодец, Штирлиц». Штирлиц.
«Я всегда держал исполнительных и глупых секретарей». Мюллер.
«Очень легко советовать другим — будь честным. А поодиночке каждый старается свою нечестность вывернуть честностью». Мюллер.
«— Важен только результат, а кого погладят по головке и кому дадут конфетку, в этом ли суть?
— Я не люблю сладкого!» Шелленберг — Мюллер.
«— Время пока терпит.
— Почему пока? Время просто терпит.
— Время пока терпит». Штирлиц — Мюллер.
«Все ученые, писатели, артисты по-своему невменяемы. К ним нужен особый подход. Потому что они живут своей, придуманной ими жизнью». Штирлиц.
«Вы так убежденно уверяете меня, что человек произошел от обезьяны, как будто вы видели эту обезьяну и она что-то шепнула вам на ухо». Пастор Шлаг, блестяще сыгранный Ростиславом Пляттом.
«Действия и поступки — одно и то же». Мюллер.
«Запоминается последняя фраза — это Штирлиц вывел для себя, словно математическое доказательство. Важно, как войти в нужный разговор, но еще важнее искусство выхода из разговора». Голос за кадром.
«Каждый второй человек давал информацию на соседа, а этот сосед, в свою очередь, давал информацию на своего информатора. Считать, что в этой мутной воде можно беспрепятственно уйти, мог только человек наивный, не знакомый со структурой немецкой тайной полиции». Голос за кадром.
«Мы все-таки утерли нос Мюллеру, а это славно, очень славно». Шелленберг — Штирлицу.
«Мюллер редко ошибался. И когда служил Веймарской республике, избивая демонстрации нацистов, и когда перешел к нацистам и начал сажать в концлагеря лидеров Веймарской республики, и когда выполнял все поручения Гиммлера, и позже, когда он начал тяготеть к Кальтенбруннеру, чутье не подводило его». Голос за кадром.
«Нигде в мире, — подумал Штирлиц, — полицейские не любят командовать так, как у нас. У нас? Штирлиц вдруг поймал себя на том, что так он подумал о Германии, о немцах». Голос за кадром.
«Пожалуй, надо спуститься в убежище, — подумал Штирлиц, — а то еще угрохают в собственном учреждении». Голос за кадром.
«Сегодня объявляется выходной, — решил Штирлиц, — выходной вечер. Сегодня было двадцать третье февраля — День Красной армии. Это был день, который полковник Исаев всегда отмечал. Отмечал по-разному, в зависимости от обстоятельств». Голос за кадром.
«Семьдесят лет — возраст расцвета политиков». Мюллер.
«У Штирлица защемило сердце. Он увидел, что пастор совсем не умеет ходить на лыжах, по крайней мере лет десять не брал лыжных палок в руки». Голос за кадром.
«— Я ведь не умею воровать документы и стрелять из-за угла.
— Во-первых, этому недолго научиться. А во-вторых, я не требую от вас умения стрелять из-за угла». Шлаг — Штирлиц.
«— Я всегда жалел, что вы работаете не в моем аппарате. Я бы уж давно сделал вас своим заместителем.
— Я бы не согласился.
— Почему?
— Вы ревнивы. Как любящая и преданная жена. Это самая страшная форма ревности, так сказать, тираническая». Мюллер — Штирлиц.
«Я перестану вам верить, если вы согласитесь отвечать на все вопросы». Пастор Шлаг.
«— Это еще откуда? Чей же ты, дурашка?
— Сам ты дурашка, а я — связной из центра».
Все-таки не удержался я от анекдота. И уж коли так невольно случилось, то расскажу самый, на мой взгляд, лучший из огромной серии про Штирлица. Это такой анекдот-элегия.