Вы любите пиццу? - Страница 10
У Одри было прекрасное настроение. С тех пор, как позавчера она примирилась с Рестонами, все пошло на лад. Девушка больше не думала об Альдо, а если вдруг и мелькало воспоминание о нем, Одри энергично гнала его прочь. Теперь она снова чувствовала себя мисс Одри Фаррингтон, бакалавром искусств.
Когда в дверь тихонько постучали, девушка раздумывала, какое ей выбрать платье. Посыльный передал письмо, которое какая-то женщина оставила в приемной гостиницы. Хотя на конверте стояло только «Мисс Одри», дирекция решила, что письмо предназначено именно мисс Фаррингтон, поскольку в гостинице больше не было клиенток с таким именем и никто другой не соответствовал описанию, данному женщиной. После ухода посыльного Одри долго вертела в руках письмо. Она, разумеется, сразу поняла, кто его написал, и считала самым разумным решением порвать или сжечь бумажку, не читая. Но искушение было так велико, а мисс Фаррингтон еще не настолько освободилась от наваждения, как ей хотелось думать, поэтому она не удержалась и вскрыла конверт.
«Дорогая Одри!
Приехал мой дядя Дино и увозит меня в Неаполь. Я бы остался в Генуе повидать вас, но честь требует отмщения за убийство дяди Рокко. Я расскажу всем дома, что вы спасли мне жизнь. И они вас полюбят, как и я… навсегда… Когда приедете в Неаполь, сразу идите в кафе «Итало Сакетти» на вико делла Тофа и скажите, чтобы послали за мной. Жду вас с бесконечной нежностью. До скорой встречи.
Альдо».
Так этот самоуверенный тип воображает, будто достаточно поманить ее и она тут же помчится в Неаполь? Честное слово, эти итальянцы просто невозможны! Что ж, уехал – скатертью дорога! Теперь мисс Фаррингтон больше не услышит о нахальном неаполитанце, ведь она и не подумает ехать в Неаполь! Одри выбрала платье, которое наверняка понравится Алану, но рвать записку Альдо не стала… позабыла.
III
На запруженном толпой центральном вокзале Дино и Альдо неожиданно увидели Марио, явившегося их встретить. При виде сына старший Гарофани застыл и раскрыл объятия. В это движение он вложил столько чувства, что многие из двигавшихся навстречу замедлили шаг, а некоторые даже остановились в надежде на любопытное представление. Альдо и его отец обменялись бесчисленными поцелуями, которые Марио время от времени прерывал громогласными излияниями вечной благодарности Всевышнему:
– Будь благословен, Господь, что ты вернул мне сына! Я очень любил Рокко, и его смерть исторгла у меня все слезы, но Альдо – моя родная кровь!
И тут же, словно опровергая собственные слова, Марио разразился шумными рыданиями. Вокруг немедленно собралась густая толпа зевак. Как уже говорилось, Марио был артистом в душе, поэтому присутствие зрителей лишь подхлестнуло его природную тягу к драматическим эффектам.
– О мой Альдо! И ты еще можешь целовать такого преступника, как я? Это я убил Рокко и едва не погубил тебя самого! Если бы не семья, тебя бы сейчас встретил покойник!
Такая мрачная перспектива, казалось, удвоила отчаяние Марио, и теперь он оплакивал уже не только смерть свояка, но и собственную кончину. Его душераздирающие вопли вызывали живейшее сочувствие толпы, хотя никто так и не понял, в чем дело. Альдо давно свыкся с отцовскими выступлениями, но все же испытывал некоторую неловкость и пытался подтолкнуть Марио к выходу. Тот сопротивлялся.
– Я с места не двинусь, пока ты не скажешь, смею ли я рассчитывать на твое прощение! И предупреждаю, если ты откажешь, я немедленно паду мертвым к твоим ногам!
По первым рядам слушателей пробежал одобрительный шепот. То были знатоки! Не желая продолжать эту сцену, Альдо уверил отца, что прощает его от всего сердца. Тут же позабыв обо всех сожалениях и печали, Марио торжествующе указал зрителям на сына:
– Вот настоящий парень! Желал бы я всем нынешним и будущим отцам такого!
Кое-кто, не в силах сдержать воодушевления, зааплодировал. Очень довольный собой, Марио расплылся в улыбке.
– Увы, негодный я отец! А как твои раны?
– Почти зажили. Не волнуйся…
Но Марио вовсе не собирался лишить себя нового случая излить чувства.
– Кровь моего сына! – возопил он, обращаясь к внимательной аудитории. – Следовало бы накинуть мне на шею петлю и протащить по всему Неаполю, так чтоб сил оставалось лишь на мольбы о прощении. Ибо нет преступника страшнее меня!
Это произвело сильное впечатление – особенно подействовало упоминание о средневековой пытке, которой предлагал подвергнуть себя Гарофани. Некоторые из зрительниц даже начали всхлипывать. Через головы толпы высокорослый Дино заметил двух карабинеров, явно заинтересовавшихся причиной такого скопления народа. Рыбак взял брата за руку и, не давая ему времени на возражения, потащил к выходу.
– Довольно, Марио, пора домой…
Гарофани послушно двинулся за младшим братом, но все же заметил на ходу:
– Не в упрек тебе будь сказано, Дино, но ты никогда не отличался тонкостью чувств…
Они вышли из трамвая на Муниципальной площади, прошли по виа Сан-Джакомо до виа Рома и оказались в старом городе, а там уже рукой подать до виколо Сан-Маттео. Давно поджидавший их Джузеппе с криком бросился домой, оповещая об их появлении. Оказавшись среди своих, Альдо почувствовал, как к горлу подступил комок. Теперь он точно знал, что никогда не сможет жить вдали от Неаполя. Все столпились на кухне, ибо именно там у Гарофани была гостиная. Увидев сына, Серафина испустила такой вопль, что никто не сумел бы сказать – от радости она кричит или от отчаяния. Самые младшие по этому сигналу тут же вцепились в материнскую юбку.
– Ну-ну, мамочка, зачем ты так? – нежно пробормотал Марио.
И тут, словно ее прорвало, Серафина разразилась потоком слов:
– Бамбино мио! Тебя ли я вижу? Небо, само небо дало мне такую радость! О Мадонна, я отдам тебе половину выручки за месяц!
Гарофани потянул жену за рукав.
– Поосторожнее, сердце мое… нельзя обещать того, что не можешь выполнить… А вдруг они там поймают тебя на слове? Как мы тогда станем жить? – И, словно желая оправдаться перед домашними, Марио добавил: – Мы говорим, говорим… и сами не всегда отдаем себе отчет…
– Санта Мадонна, я и забыла, как мы бедны, – в смущении пробормотала Серафина, – ты же все понимаешь, я смогу дать треть, нет… четверть… Ах, Матерь Божья, лучше я вам ничего не скажу, пусть это будет сюрпризом… А теперь, когда я возблагодарила Непорочную, обними свою маму, бамбино мио!
И Альдо с разбегу уткнулся лицом в могучую грудь матери. Его, как в детстве, охватила нежность, и слезы подступили к глазам. Потом его обнимали и приветствовали, каждый в свою очередь, Лауретта, Памела, Тоска, Бруна. Из мужчин первым открыл объятия Джованни, следом Джузеппе, Альфредо и Бенедетто. Марио, не желая оставаться в стороне, опять облобызал сына, а за ним снова мать и старшая сестра. И вот все семейство Гарофани, включая самых маленьких, охваченное могучим порывом возвышенных чувств, прижалось друг к другу, мешая смех со слезами, уже почти забыв о первоначальной причине и просто радуясь, что все они снова вместе.
– Альдо! А как твои раны? – возопила наконец Серафина, возвращаясь к действительности. – Ты не умрешь от них?
– Да нет же!
– Ты мне клянешься?
– Да, клянусь… Меня два-три раза ударили кинжалом, но только поцарапали кожу.
– Колоть кинжалом моего сына! Да что эти генуэзцы, дикари что ли? Клянусь Христом Спасителем, если бы они убили моего мальчика, я бы спалила их проклятый город! А теперь съешь хороший кусок пиццы… Как ты, наверное, проголодался, бедняжка!
Все устроились кто как мог и принялись уничтожать пиццу, которой в тот день было много, поскольку Марио не торговал.
– Немножко не хватает майорана, – пробормотала Серафина с набитым ртом. – Но как же тебе удалось избежать смерти, Альдо? Как эти бандиты тебя не убили?
– Меня спасла девушка…