Введение в библейскую экзегетику - Страница 9

Поскольку мы говорим о понимании письменных текстов (ведь можно по-своему понимать музыку, живопись, жесты регулировщика, математические формулы и т.д.), то мы имеем в виду прежде всего язык как знаковую систему. Что такое языковой знак? Это слово, или синтаксическая конструкция, или грамматическая форма, которые обладают для автора и для читателя определенным значением. Обычно это представляется так:

Мы говорим или пишем слово "девочка", "girl", "кыз" или "дiвчинка", и если наш читатель владеет соответствующим языком, он без труда поймет, о ком мы говорим. Тот, кто языком не владеет, попросит помощи у переводчика, и тот, заменив слово "girl" словом "кыз" (или наоборот) донесет до читателя нашу мысль без искажений.

Однако на практике оказывается все далеко не так просто. Только имена собственные однозначно указывают на тех или иных людей. А что касается имен нарицательных, их употребление редко бывает настолько простым. В самом деле, кого по-русски называют еловом "девочка‘? Ребенка женского пола, который в других языках будет называться словами "girl", "кыз" или "дівчинка":

Форма у этих слов, конечно, различна, зато значение, казалось бы совершенно идентично. Но как только мы перейдем к практике перевода, тут же выяснится, что эти слова вовсе не тождественны друг другу. Окажется, что английское "girl" — это не только "девочка", но и "девушка", а татарское "кыз" — не только "девочка" и "девушка", но еще и "дочь":

Впрочем, и эта схема слишком примитивна. Приходя домой с работы, я никогда не спрашиваю жену: «Дома ли дочери?» Я говорю ей: «А где девочки/девчонки?». Что же касается разницы между "девочкой" и "девушкой", то ее просто невозможно объяснить человеку, начитающему изучать русский язык (я пробовал это делать). В самом деле, выбор между словами: девочка, девушка, девчонка, девица, девчушка, дивчина, девка, дочь, дочка, доченька, дочурка, дщерь — зависит от огромного количества самых разных факторов. Носитель языка распознает их интуитивно, но при переводе на другой язык немалая часть оттенков смысла будет утеряна. В самом деле, возможно ли адекватно передать по-английски или по-татарски обращение «девочки!» (girls? кызлар?) — которое можно услышать в городском просторечии как обращение к компании людей любого пола и возраста[10]!

Впрочем, и другие языки не бедны разными словами и оборотами речи, которые в той или иной степени соответствуют русским, и в результате у нас появляется нечто гораздо более расплывчатое и неясное:

Наконец, дело не только в разных языках, но и в личных языковых предпочтениях автора, в его картине мира. Недостаточно сказать, что слово "девочка" обозначает ребенка женского пола, вернее, это будет просто неправильное определение. Нет, в голове у автора есть некое представление о том, что такое "девочка", кого и в какой ситуации можно так назвать, а кого лучше назвать другим словом.

Поэтому более правильной будет не двухчленная схема «форма — значение», а трехчленная[11]:

Словами, безусловно, мы обозначаем вещи и явления окружающего мира или некоего мира умозрительного. Но мы делаем это не напрямую, иначе каждая конкретная вещь имела бы свое собственное название — мы делаем это через определенные понятия. У нас в голове есть некое представление о том, кого можно и кого нельзя называть "девочкой", и в связи с этим мы выбираем слова. Невозможно задать слову такое определение, которое исчерпывающим образом подошло бы для каждого случая его употребления и исключило бы употребление других слов, но можно постараться увидеть некое понятие, связанное с этим словом (иногда его называют также концептом).

Возьмем другой пример — слово "стол". Ни один носитель русского языка не затруднится отличить стол от не-стола. Но можно ли дать тому слову исчерпывающее определение — такое, которое включало бы в себя все столы и столики и не включало бы ничего другого? Здесь я предлагаю читателю остановиться и попробовать выдать такое определение.

Видимо, получится что-то вроде «предмет мебели с плоской поверхностью, стоящий на трех или четырех ножках...» Но как быть со столами вообще без ножек, например, со столиком в купе поезда пли в салоне самолета? Такой даже предметом мебели не назовешь. Может быть, подойти с точки зрения функции и сказать, что стол — это искусственно созданная плоская поверхность, на которую человек помещает определенные предметы, чтобы было удобнее ими манипулировать? Это уже точнее, сюда войдут столы от журнального до операционного, но... как же нам быть с крыловской стрекозой, которая находила под каждым кустом «и стол, и дом»? Или с паспортным столом? Их вообще невозможно подвести ни под какое определение, которое включало бы в себя обыкновенный стол на четырех ножках. Здесь уже возникает перенос значения (метонимия): столом мы называем учреждение, в центре которого стоит письменный стол, или набор блюд, который подается на стол обеденный.

Кстати, как только мы попробуем перевести русское слово "стол" на английский язык, нам немедленно придется уточнять, что за этим столом делают, потому что если за ним обедают, то это table, а если за ним работают, то это desk. Но нам потребуются совсем другие слова, если мы говорим о "столе" как о питании (ration, diet, alimentation etc) или как об учреждении (office, bureau, agency etc). В свою очередь, греческое слово τράπεζα, которое мы знаем по русскому заимствованию "трапеза", обозначает у современных греков не только стол, но и банк.

А теперь попробуем представить себе, что от нас требуется дать полное, исчерпывающее определение таким библейским понятиям, как святость, грех, праведность, крещение, жертва, — причем такое определение, которое подходило бы для всех языков, всегда звучало бы строго терминологично. Нет, это просто невозможно сделать. Даже для простых слов вроде слова "стол" не существует общих, раз и навсегда заданных значений — значение всегда определяется контекстом, соотношением этого слова с другими словами, со всем текстом, с жизненной ситуацией, в которой он произносится. Словари только подсказывают нам, какие контекстуальные значения встречаются чаще всего.

Но почему нас понимает собеседник? Что мешает ему интерпретировать наши слова по-своему и решить, что диетический стол, к примеру, есть предмет мебели, пригодный для диетического питания жуков-древоточцев? Общность языка, общность опыта. Не случайно дети, когда начинают изучать свой родной язык, делают множество подобных ошибок: они еще слишком мало знают об окружающем мире и об условностях словоупотребления.

Но особенно интересный пример — названия цветов. В компьютерных программах цвет обозначается набором цифр и букв, которые позволяют точно различать мельчайшие оттенки, но как обозначает цвета человек? Все люди (за исключением дальтоников) видят цвета одикаково, но разные языки делят палитру по-разному. Так, русский различает синий и голубой, а в романских и германских языках это обычно один цвет (blue, bleu, blаu), более того, тюркские языки нередко не отличают от синего-голубого и зеленый (гёк, gok). А вот аккадский язык объединял с зеленым не синий, а желтый цвет. Но и разные носители одного языка не всегда называют один и тот же оттенок одним и тем "же словом: что одному покажется голубым, для другого будет серым или синим, и это во многом зависит от условий освещения. Наконец, множестко слов для обозначения оттенков цвета несут дополнительную смысловую или эмоциональную нагрузку. Слово "красный" нейтрально, но "алый" подразумевает некую жизнерадостность, "багровый", наоборот, мрачность, "багряный" — торжественность, а "кумачовый" требует после себя существительного "стяг", с которым в паре будет восприниматься как коммунистический символ. То есть один и тот же оттенок при одном и том же освещении можно назвать всеми этими словами в зависимости от эмоций и оценок говорящего, а также от контекста.