Введение в библейскую экзегетику - Страница 24

Такое разнообразие мнений совсем не означает произвольности методов толкования. Уже в НЗ времена сложилось 7 общепринятых приемов истолкования (миддот), классическое изложение которых приписывается рабби Гиллелю. В последствии рабби Ишмаэль довел их число до 13, а затем рабби Элиэзер до 32. Речь прежде всего идет о некоторых стандартах корректного применения библейских цитат в поддержку собственного мнения. Интересно, что в НЗ нетрудно найти примеры для всех семи приемов Гиллеля, а некоторые находятся и в ВЗ, поскольку они согласуются с естественной логикой. Приемы Гиллеля таковы:

♦ Малое и большое: если некоторый вывод справедлив для менее важного случая, то тем более он будет справедлив для более в ажного (см., напр., Числ 12:14; Рим 5:8,9). ♦ Тождество выражений: если в двух местах Писания встречаются одинаковые слова и выражения, то сказанное в одном отрывке имеет отношение и ко второму (Рим 9:32-33, где Павел на основании Мф 21:42 относит ко Христу Ис 8:14 и Ис 28:16). ♦ Построение «семьи»: если правило встречается в нескольких местах и в одном из них оно сформулировано более детально, то эта формулировка относится ко всем остальным случаям (Рим 4:22-24). ♦ Построение «семьи» из двух отрывков: если правило сформулировано в общем виде, а затем встречается повторно применительно к частному случаю, то частная формулировка распространяется и на другие подобные случаи (Рим 4:6-8). ♦ Общее и частное, частное и общее: сформулированное в частном виде относится и к общему, и наоборот (Рим 13:9-10). ♦ Сопоставление с аналогичным отрывком: предполагаемое значение отрывка не должно противоречить значению других аналогичных отрывков (Рим 11:2-4). ♦ Сопоставление с контекстом: значение отрывка может быть уяснено из непосредственного контекста (Рим 4:9).

Два основных типа классических иудейских толкований, представленных в Талмуде и укоренившихся в последующих трудах иудейских толкователей Библии — агада (букв, "повествование") и галаха (букв, "хождение"). Первый представляет дополнения к библейскому тексту: что еще могло произойти помимо прямо указанного в Библии и каковы были не упомянутые в ней обстоятельства? Часто агада имеет и учительное значение, но более на практические цели и детальные рекомендации ориентирована галаха: как именно следует исполнять те или иные библейские предписания и запреты, чтобы соблюсти Закон в целостности и полноте?

Как нетрудно заметить по названиям разделов, на первом месте для авторов Талмуда, как и для иудейских толкователей в целом, всегда стоит галаха. В самом деле, для такой религии Закона, как раввинистический иудаизм, нет ничего важнее точных и по возможности наиболее детальных правил соблюдения этого самого Закона, именно то, от чего с самого начала решительно отказалось христианство. Кстати, стоит отметить, что Талмуд крайне недружествен по отношению к христианам, как и многие авторитетные христианские авторы того времени (напр., Иоанн Златоуст) крайне недружественны к иудеям — впрочем, тогда вообще идеалы веротерпимости были куда менее распространены, чем сегодня.

Талмудический иудаизм — явный наследник фарисейского благочестия, но стоит заметить, что в I в. н.э. фарисейская традиция была в иудаизме не единственной. Помимо упомянутых в НЗ саддукеев, важную роль играла также экзегеза эллинизированных иудеев, прежде всего Филона Александрийского, которого можно считать родоначальником аллегорического толкования, расцветшего в христианской среде (см. раздел 2.2.5.), Традиции аллегорического понимания Писания сохранились и в иудаизме, но в общем и целом наследие Филона и его современника Иосифа Флавия раввинистическими толкователями не было воспринято, видимо, в первую очередь, потому, что именно эллинизированный иудаизм был питательной средой для раннего христианства, от которого раввины всячески стремились отгородиться.

Еще одну вполне самостоятельную экзегетическую традицию мы находим в рукописях Мертвого моря (часто их также называют Кумранскими, поскольку больше всего свитков было обнаружено в местечке под названием Кумран). Для авторов этих рукописей исключительную роль играло эсхатологическое напряжение: они ждали скорого конца света, непосредственного вмешательства Бога в земную историю и окончательной победы «сынов света», как они называли самих себя, над «сынами тьмы». Неудивительно, что библейские пророчества, а порой и другие библейские тексты, они понимали прежде всего как указание на ситуацию, в которой они находятся сами, и на окружающую их действительность, полагая, что живут они в «последние времена». Такие толкования получили название пешер (букв, פְּשַׁר "значение", ср. арам.в Дан 2:4-28). Эти толкования очень близки к мидрашам, но они предельно сужают возможное значение текста: как сон Навуходоносора или как надпись на стене во время Валтасарова пира, весь библейский текст начинает звучать как грозное предупреждение современникам о скорой гибели нечестивцев и воцарении праведников. Надо сказать, что подобное толкование всегда было характерно для групп верующих, напряженно ждущих скорого конца света и старательно отделяющих себя от нечестивого мира.

О том, как понимался текст Библии иудеями первых веков н.э., свидетельствуют и таргумы — переложения библейского текста на арамейский язык, достаточно вольные и часто включающие многочисленные пояснения и уточнения.

Разумеется, на Талмуде иудейская экзегеза не закончилась. В иудаизме было множество разных школ и направлений: караимы вовсе отвергали Талмуд, а мистики-каббалисты использовали библейский текст скорее для медитаций, чем для логического выведения смыслов — но можно сказать, что основным направлением иудейской экзегетической мысли стала кодификация пестрых мнений, представленных прежде всего в Талмуде. Наиболее значительная фигура — богослов и экзегет XI в. Раши (так звучало его сокращенное имя, рабби Шломо бен Ицхак), основатель целой школы экзегетов[26]. Когда мы сегодня берем в руки «традиционный еврейский комментарий» к Библии, в большинстве случаев он полностью следует Раши и его ученикам, хотя едва ли Раши высказал эти идеи первым.

Безусловно, в Новое время иудейская, равно как и христианская, экзегетика обогатилась новыми идеями и методами, но их будет уместно рассматривать в разделах 2.3. и 2.4., поскольку от традиционных средневековых методов анализа текста в них уже сохранялось немного.

Говоря о раннехристианской экзегезе, как, собственно, и о любой другой экзегетической традиции, необходимо хорошо представлять себе ее происхождение и культурно-исторический контекст.[27] С одной стороны, она была связана с экзегезой иудейской: как мы уже убедились, тот же Павел при всей разнице во взглядах пользовался теми же приемами, что и его иудейские оппоненты. С другой стороны, христианство родилось в эллинистическом культурном контексте: в Восточном Средиземноморье оно сразу заговорило на греческом, сирийском и коптском языках, в Западном — на латинском. Сегодня это может показаться нам удивительным, но образованные христиане первых веков посещали те же школы, что и язычники, и не думали ни о каком ином образовании. В Церкви они получали наставление в вере, но что касается умения читать и писать — и в смысле элементарной грамотности, и в смысле сочинительства и исследовательской работы — они полностью полагались на классическое образование того времени.

Так что христианское содержание у таких авторов неизбежно принимало уже существующую литературную, философскую, риторическую форму. Обращаясь к библейскому тексту, они зачастую анализировали его как произведение античных риторов. Например, Августин Гиппонский целую главу своего трактата о христианской вере посвятил разбору риторского искусства апостола Павла и пророка Амоса[28]. От древнейших времен и до наших дней дошли образцы трактатов, в которых библейские примеры расписываются по категориям античной риторики[29]. Особое внимание раннехристианские толкователи уделяли иносказательному пониманию Библии[30], о чем дальше будет сказано подробнее.