В.В. Тетрадь с рисунками на полях - Страница 5

Желтолицый, названный Ганцзалином, скорчил недовольную рожу. Почему же нельзя и их поезд разогнать до такой же скорости? В этом случае вся дорога заняла бы – тут желтолицый произвел в уме быстрые вычисления – да, так вся дорога заняла бы гораздо меньше времени, а именно сутки с небольшим.

– Тому есть много причин, – отвечал его спутник, которого звали Нестор Васильевич Загорский. Этот примечательный во всех отношениях господин носил на себе титул коллежского советника и занимался по преимуществу тем, что исполнял разные деликатные поручения для министерства иностранных дел Российской империи. – Во-первых, одно дело разогнаться на коротком отрезке и совсем другое…

Тут он внезапно умолк и с интересом стал вглядываться в начало вагона-ресторана, двери которого только что открылись и впустили внутрь крупного господина лет, вероятно, шестидесяти, лысеющего и с внушительной седеющей бородой. На нем был костюм темно-синего цвета с серым жилетом и белоснежная сорочка, из кармана пиджака торчал уголок белого носового платка, на ногах красовались не ботинки, а высокие сапоги с мягкими голенищами. Весь вид и выражение лица бородатого джентльмена выражали необыкновенную значительность и уверенность в себе.

– Что такое? – полюбопытствовал Ганцзалин, который был помощником коллежского советника во всех его начинаниях. – Что вы там такое увидели?

И тоже повернулся в сторону двери.

– Не что, а кого, – уточнил Загорский. – И не верти головой, как курица – ей же Богу, это неприлично.

Ганцзалин пробурчал в ответ, что неприлично заходить со спины, но, поскольку уже успел разглядеть вошедшего и ничего интересного в нем не нашел, снова повернулся к Загорскому.

Бородатый же господин, которым так заинтересовался коллежский советник, тем временем дошел до середины вагона-ресторана и уселся за свободный столик, накрытый белоснежной скатертью, в центре которого стояла потемневшая от времени серебряная солонка.

– Знаешь ли, кто этот мощный старик? – негромко спросил Нестор Васильевич.

– Император Соединенных штатов Нортон Первый? – язвительно осведомился помощник.

Загорский покачал головой: нет, это никак не может быть император. Хотя бы потому, что самопровозглашенный император США и протектор Мексики Джошуа Абрахам Нортон отправился к своим американским праотцам еще в тысяча восемьсот восьмидесятом году.

– И как же он, бедняга, перекинулся? – неожиданно заинтересовался китаец.

– Как и положено фантазеру и авантюристу – упал и умер, – загадочно отвечал коллежский советник. – Или, может быть, наоборот – умер и только потом упал. Так или иначе, тот, кого мы видим, никак не может быть императором. Тем не менее, это фигура ничуть не менее интересная – это русский художник Верещагин.

Помощник на секунду задумался и сказал, что про художника Верещагина он уже что-то слышал. Загорский отвечал, что Верещагиных много, и очень вероятно, что он слышал про другого Верещагина – Василия Петровича, или даже Петра Петровича, на худой конец – Дмитрия Петровича. Но этот – совсем другой, это Василий Васильевич Верещагин, знаменитый баталист.

– Вспомнил! – вскинулся Ганцзалин. – Вспомнил Верещагина – холм из черепов, а над ним вороны парят.

Загорский кивнул: именно так, черепа и вороны. Картина называется «Апофеоз войны».

– Точно, – согласился китаец, – лучше не скажешь. Именно апофеоз и, вне всяких сомнений, войны. А что, интересно, русский художник делает в поезде, несущемся на полной скорости к восточному побережью США?

Нестор Васильевич посмотрел на помощника с неудовольствием. Если бы тот приучился, наконец, читать газеты, он бы знал, что у Верещагина в Америке проходит большое турне.

С этими словами он достал из внутреннего кармана и выложил на столик номер «Сан-Франциско кроникл».

– Итак, если бы ты вел себя цивилизованно и читал газеты, ты бы знал, что Верещагин сейчас ездит по Америке, выставляя свои картины, – продолжал Загорский. – И заметь, всюду его принимают как родного.

– Это потому, что нас, русских, все боятся, – с удовольствием заметил Ганцзалин, и желтая его и косая физиономия загорелась патриотическим вдохновением.

– Во-первых, никто нас не боится, – нахмурился коллежский советник. – Во-вторых, это от любви до ненависти один шаг, а от ненависти до любви – дистанция огромного размера. Вот поэтому не нужно добиваться, чтобы тебя боялись, сделай лучше так, чтобы тебя любили. Верещагина любят, он нравится американцам. Это молодая нация, их привлекает размах, искренность, биение жизни. Всего этого у Верещагина с избытком.

– А вы с ним знакомы? – спросил китаец.

Господин задумался на секунду и покачал головой: лично – нет. Во-первых, Верещагин москвич, а они с Ганцзалином живут в Петербурге. Кроме того, господин Верещагин очень любит путешествовать по художественным надобностям, сам же Загорский тоже путешествует, но уже по службе. Так что если бы они и познакомились, это скорее вышло бы где-нибудь за границей, в Европе или Азии, а не в России. Однако же не случилось…

Загорский умолк и прищурил глаз, словно желая разглядеть художника получше.

– Любопытно, очень любопытно, – сказал он негромко.

– Что любопытно? – немедленно переспросил помощник.

Нестор Васильевич помедлил и отвечал, что, судя по виду, господин Верещагин, помимо профессии живописца владеет по меньшей мере еще парой профессий.

– Он похож на военного моряка, – продолжал коллежский советник, – но это как раз не диво. В России все почти дворянские отпрыски учатся в кадетских корпусах. Интереснее другое. Как мне кажется, некоторые мелочи выдают в нем нашего коллегу…

– Детектива? – спросил помощник.

Загорский покачал головой.

– Дипломата? – не унимался китаец.

Нестор Васильевич глянул на него с досадой.

– Есть люди, которым идет наивность, но ты к ним не относишься, – сказал он. – Это раз. И второе, не старайся выглядеть глупее, чем ты есть на самом деле. В твоем случае это совершенно лишнее.

– Хотите сказать, он разведчик? – понизив голос, перебил его Ганцзалин.

При этих словах Верещагин поднял глаза от тарелки и бросил на Загорского быстрый взгляд, словно бы расслышал, о чем идет разговор. Нестор Васильевич едва успел отвести глаза и сделать безразличную физиономию.

– Я хочу сказать, что пора уже воздать должное обеду, а то он простынет окончательно, – проговорил Нестор Васильевич, и они с помощником, не сговариваясь, взялись за вилки.

Верещагин на удивление быстро справился со своим обедом и, поднявшись, деловито направился к выходу из вагона-ресторана. Загорский проводил его взглядом и тоже встал из-за стола.

– Уходим? – бросив последний взгляд на недоеденный десерт, помощник сделал попытку подняться, но господин неожиданно положил ему на плечо тяжелую руку и удержал на месте.

– Останься и расплатись по счету, – сказал он повелительно.

– А вы куда?

– Пойду, познакомлюсь с одним из самых ярких художников нашего времени, – отвечал коллежский советник. – Где нынче и знакомиться двум русским людям, как не за границей?

С этими словами он двинулся между столиков к дверям, за которыми только что исчез Верещагин.

Спустя несколько секунд коллежский советник покинул вагон-ресторан. В конце вагонного коридора мелькнул синий костюм художника и пропал в тамбуре. Нестор Васильевич слегка прибавил шагу. Не прошло и десяти секунд, как он уже входил в тамбур. Но стоило ему сделать пару шагов, как сзади его кто-то обхватил с нечеловеческой силой и надавил чем-то ужасно твердым прямо на горло. Твердым предметом при ближайшем рассмотрении оказалась крепкая гибкая трость. Будь коллежский советник чуть менее расторопным, эта самая трость раздавила бы ему кадык, однако он успел подставить под нее ладони.

– What are you? – прохрипел за его спиной невидимый враг. – What are you doing here? Speak or die![2]

– Я русский дипломат Нестор Загорский, – отвечал коллежский советник по-русски, продолжая ладонью удерживать опасную трость. – Я для вас совершенно не опасен. И прошу, Василий Васильевич, не давите так сильно, вы мне трахею сломаете!