Вуали Фредегонды - Страница 52
Другие люди выбегали во двор. У двух из них были ножи.
— Монсеньор, поторопитесь…
Во дворе собралось как минимум человек десять, а стражников короля было всего шестеро. Их копья и луки остались притороченными к седлам, а путь к лошадям преграждали деревенские жители. Поскольку девушка уже не пыталась освободиться, один из тех, кто ее держал, отпустил ее руку и, выхватив кинжал, повернулся к толпе. Хильперик закрыл глаза. Терзая эту грубую плоть, он думал о Фредегонде, о стройности ее бедер, нежности ее кожи… Удовольствие не приходило.
— Монсеньор!
Толпа все прибывала — здесь уже были женщины и дети, сжимавшие в руках камни. Их лица были искажены ненавистью. Воины Хильперика понемногу отступали, выставив перед собой оружие. Первый брошенный камень не достиг цели, но следом полетел целый град камней. Один угодил в плечо того стражника, который все еще удерживал вторую руку несчастной. Тот мгновенно выпустил ее руку, чтобы защититься, и тут же девушка резко обернулась и в ярости отвесила королю оплеуху — с такой силой, что Хильперик отлетел на несколько шагов и упал. Он мгновенно вскочил на ноги, более смущенный, чем разгневанный. Со спущенными штанами и вздыбленным членом, он выглядел одновременно смешным и непристойным. И только сейчас, словно внезапно разбуженный, он заметил, что происходит вокруг. Один из его стражников неподвижно лежал на полу, другой укрылся позади стола — на его лице виднелась кровь. Во дворе было полно людей, вопящих во весь голос и размахивающих самым разным оружием, заставившим, однако, воинов короля отступить. Хильперик быстро натянул штаны и дрожащей рукой стал нащупывать на поясе кинжал. Неужели ему суждено умереть здесь, под палками этой деревенщины? Он бросил взгляд на служанку и на ее бедре заметил струйку крови. Когда он встретился с девушкой взглядом, в ее глазах не было ни ненависти, ни страха, лишь глубокое изумление. И почти в этот же момент шум во дворе прекратился. Жители деревни попятились — на лицах у них читалось то же изумление, что и на лице служанки. Внезапно догадавшись, в чем дело, Хильперик машинально поднес руку к голове. Ленты его кожаной шапочки развязались, и длинные волосы рассыпались по плечам.
Никто другой, кроме особы королевской крови, не мог носить длинные волосы — это было известно каждому. И точно так же все знали, что поднявшему руку на короля грозит ужасная кара.
Те, кто стоял дальше всех, обратились в бегство. Другие продолжали пятиться, все еще разгоряченные схваткой, и обменивались нерешительными взглядами. Может быть, они все скоро разбегутся… А может быть, решат его убить, вместе со стражниками, а потом бросят их тела в Сену, чтобы никто никогда не узнал, что произошло… Но в этот момент во двор въехала группа всадников, одетых в ливреи королевских слуг, — посланцы его брата Карибера. Они даже не успели удивиться столь большому скоплению народа — в несколько мгновений двор опустел.
Хильперик все еще не мог унять дрожь, когда один из слуг спешился и склонился перед ним.
— Ваше величество, монсеньор Карибер, мой повелитель, приказывает вам срочно прибыть во дворец.
— Что случилось?
— Только что доставили послание из Метца. Монсеньор Зигебер разбит гуннами. Неизвестно, жив ли он.
В течение нескольких неопределенно-смутных мгновений перед самым пробуждением Зигеберу порой казалось, что ничего не произошло. Когда ему удавалось заснуть, на него накатывало забвение, и он больше не чувствовал своего жесткого ложа. Сон всегда был одинаково глубоким, менялись лишь сновидения и то, что он видел вокруг, проснувшись. Прежде всего он начинал чувствовать запахи — кожаного полога шатра, лошадей и навоза, затем — аромат свежескошенной травы, соломы и земли, на которых он лежал. Потом до него доносился глухой шум, словно от многочисленных ударов по земле, заставлявших ее содрогаться. Тогда он открывал глаза, приподнимался и тут же вспоминал все разом: боль в сломанных ребрах, одиночество и унижение в плену у кочевников. Нельзя было сказать, что с ним плохо обращались: его не связывали, регулярно кормили и даже лечили. С тех пор как он пришел в сознание, он никого не видел, кроме слуг, приносивших ему еду и питье, и каких-то жутковатых существ в разноцветных шелковых хламидах и длинных плащах, на которые были нашиты скелеты животных, птичьи крылья или лошадиные гривы — должно быть, это были чародеи-целители.
Со временем, дней через десять или чуть больше, пахучая мазь, которой они натирали его тело, оказала свое действие: теперь он мог дышать более-менее свободно, не ощущая мучительной боли при каждом неверном движении. Накануне он впервые смог выйти из палатки необычно круглой формы, в которой лежал все это время, под безразличными взглядами воинов с раскосыми глазами, одетых в засаленные меховые шкуры, сидящих верхом на невысоких коренастых лошадках. У каждого при седле было копье высотой в два человеческих роста. Их безразличие было унизительнее всего…
Повсюду, сколько хватало глаз, не было видно ничего, кроме палаток и лошадей. Лошадей были десятки и сотни, и большая часть из них свободно носились целыми табунами среди этого города из тканей или звериных шкур. Зигебер понял, что именно от их топота содрогалась земля, и этот глухой рокот мгновенно напомнил ему о недавнем сражении.
В то время как армия франков двигалась по тюрингской равнине, внезапно послышался точно такой же гул, вначале похожий на отдаленные раскаты грома, потом — все более и более сильный, до такой степени, что земля вздыбилась у них под ногами, а стальные чешуйки на кольчугах зазвенели. В этом гуле даже приказы командиров уже невозможно было услышать. А затем на вершине холма внезапно появилась огромная орда, заслонившая горизонт, — не менее двадцати тысяч всадников галопом неслись прямо на них, стоя в стременах и выставив перед собой целый лес копий.
Двадцать тысяч… Это была даже не армия — словно целый народ пришел в движение. Франков было в десять раз меньше, а конных среди них — не больше сотни. Их стрелы, пращи и топоры значили сейчас не больше, чем заросли ежевики на пути у кабана или дождь для орлиного полета. Они были буквально сметены этим огромным полчищем людей и лошадей, нагруженных железом, и не смогли не только сопротивляться, но даже хоть немного замедлить его движение — передние ряды были смяты при первой же атаке.
Зигебер помнил удар, который сбил его на землю, но не помнил, удалось ли ему самому нанести удар. Его кольчуга не была пробита, но от боли в сломанных ребрах он потерял сознание и даже не мог вспомнить, успел ли выхватить меч…
Выйдя из палатки в первый раз, он рассмотрел вблизи этих воинов, одетых в звериные шкуры и странные шапочки конической формы. Большинство из них носили на поясе кривой меч, у некоторых был лук или копье. На ком-то были кожаные доспехи, на других — кольчуги, покрытые стальными чешуйками, и все потрясали длинными копьями, украшенными длинными узкими знаменами, — их они всаживали в противников с такой силой, что, должно быть, выбивали их из седел. Зигебер не мог больше выносить их вида и снова укрылся в палатке. Только позже, немного успокоившись, он вспомнил о стременах. Франкские всадники не использовали их, хотя и знали об их назначении. За миг до того, как нанести удар, гунны приподнимались в стременах, перенося вес тела вперед, и обрушивали копье на противника со всей силой, еще увеличенной быстротой скачки их лошадей.
В это утро Зигебер пробудился от внезапно воцарившейся тишины. Может быть, в первый раз за все время, что длился его плен, земля не содрогалась от топота лошадей. До него донесся свист ветра и резкие хлопки палаточного навеса. Он медленно, с уже привычной после раны осторожностью, приподнялся и начал искать одежду. Но та исчезла. Не было даже штанов, которые он снимал, только ложась спать. Когда он уже собирался подняться, кожаный полог палатки взметнулся вверх и вошел вооруженный воин в сопровождении целой процессии. Четыре человека несли подвешенный на толстых брусьях огромный дымящийся котел удлиненной формы. Один из них приставил к котлу небольшую лесенку, потом все четверо вышли. Зигебер судорожно вздохнул. На память ему тут же пришли ужасные истории о воинах, сваренных заживо в кипящем масле или воде. Но тут в палатку вошли две женщины в пестрых нарядах, лица которых были скрыты под полупрозрачными вуалями. Одна несла блюдо, на котором стояли глиняные горшочки разных размеров, другая — стопку льняных простынь. В этот момент Зигебер встретился глазами с воином и заметил, что тот слегка улыбнулся, прежде чем в свою очередь выйти наружу и опустить за собой полог палатки.