Вуали Фредегонды - Страница 51
Она кивнула, не произнеся ни слова. Лицо ее побледнело. Уаба, кажется, еле сдерживалась, чтобы не отвесить ей пощечину.
— Король, — медленно заговорила она, четко и раздельно произнося слова, словно обращалась к ребенку, — был очень впечатлен свадьбой своего брата, и в особенности его благородной невестой. Поэтому он решил просить руки второй дочери готского короля.
В этот момент маленький Хлодобер заплакал — как будто вместо собственной матери. Фредегонда выслушала новость, не моргнув глазом, и, хотя ее лицо стало бледным, а взгляд — отсутствующим, она уже думала о том, чтобы сражаться, а не стенать.
Долгое время обе женщины не произносили ни слова, тогда как младенческий визг буквально сверлил им уши. Наконец Фредегонда словно очнулась и с силой хлопнула ладонью по столу.
— Проклятие! Пупа, заставь его замолчать! — во весь голос закричала она.
Вскоре наступила тишина. Когда Уаба снова заговорила, ее голос звучал гораздо более сдержанно:
— Что ты собираешься делать?
Фредегонда бросила на нее испепеляющий взгляд. Губы ее побелели, ноздри дрожали. Ее все еще трясло после недавней вспышки гнева.
— Я собираюсь…
Мгновение она думала о том, чтобы немедленно помчаться в Париж, ворваться в комнату короля и… И что? Жаловаться, кричать, плакать? Так бы поступила Одовера. Нужно сражаться как за себя, так и за своего сына, а не признаваться в собственной слабости.
— Я собираюсь лечь спать. А завтра мы напишем королю письмо, в котором пожелаем счастливого сватовства. Пусть знает, что все будет готово для его свадьбы, когда он вернется в Руан.
В серых от пыли туниках, без всяких украшений, верхом на мощных конях, с простыми охотничьими копьями, не представлявшими особой ценности, Хильперик и его спутники напоминали обычных воинов, каких было много в окрестностях Парижа: не зная, чем заняться от вынужденного безделья, те разъезжали по всей округе, постоянно готовые затеять ссору с кем угодно. Вечером Хильперик со своими людьми заехали на постоялый двор в деревушке Монмартр, расположенной на холме, откуда был виден весь город, река и мосты. Король Руанский, на голове которого была кожаная шапочка с такими же лентами, завязанными под подбородком, чтобы скрыть длинные волосы, молча пил кларет, изготовляемый из местных сортов вина. Даже здесь, на холме, открытом всем ветрам и возвышавшемся над лесом, несмотря на поздний час и уже заходящее солнце, августовская духота давала о себе знать. Но все же она ощущалась гораздо слабее, чем во дворце, где в последние дни стала невыносимой.
С тех пор как он отправил посольство к королю вестготов, Хильперик чувствовал себя словно в ловушке — он уже не способен был повлиять на события, и ему оставалось только ждать. Письмо Фредегонды достаточно ясно говорило о том, какой прием ждет его в Руане, если он решит вернуться. Однако он не мог бесконечно оставаться в Париже — на дорогу в Толедо обратно посланникам потребовалось бы несколько недель.
Ему казалось, что он нашел поддержку, или, по крайней мере, сочувствующего собеседника в лице своего брата Карибера. Вначале король Парижский и впрямь показывал себя радушным хозяином, одновременно позабавленный сватовскими злоключениями Младшего брата и втайне обрадованный, что еще один союз с вестготами немного ослабит растущее влияние Зигебера. С ним, по крайней мере, можно было поговорить. Любовная жизнь самого Карибера была, казалось, ничем не ограничена, и он более чем кто другой насмехался над упреками Церкви. Его очередная жена недавно умерла, и он женился на ее сестре, Марковьеве. Это была юная девушка необычайной красоты, но она была монахиней — иными словами, невестой Христовой. В первое время Карибер лишь издевался над епископом Германием, мечущим громы и молнии, но вскоре после прибытия Хильперика церковный приговор был вынесен: Карибера и его жену отлучили от Церкви. И, словно бы этого было недостаточно, митрополит Турский, Эфроний, созвал собор, чтобы предать короля анафеме. Эта новость ужаснула парижан, и вскоре предместья опустели: жители поспешно уезжали из города, словно боялись, что гром небесный может обрушиться на них со дня на день. Не было ни грома, ни грозы — с начала лета вообще не упало ни одной капли дождя, — но удушающая жара, которая накрыла Сите, вполне могла считаться проявлением Божьей кары.
А потом вернулись посланцы Хильперика, смущенные, нелепые — даже Берульф не способен был связать двух слов, — так что ему пришлось наконец выхватить меч, чтобы добиться связного отчета. Старый Атангильд не отказал ему сразу — он не был так глуп. Однако он поставил ряд условий. Перед тем как отдать ему руку Галсуинты, своей старшей дочери, он хотел знать, какие земли будущий зять отдаст своей жене в безраздельное пользование. Кроме того, предварительным условием было заявлено, чтобы Хильперик избавился от всех своих любовниц и пообещал, что у него не будет других женщин, кроме Галсуинты. В чем Берульф и Бепполен так и не смогли сознаться королю — так это то, что его репутация при толедском дворе была хорошо известна, и что принцесса вскрикнула от ужаса при одной только мысли о том, что ей предстоит выйти замуж за этого варвара, который, как о нем говорили, не знал другого Бога, кроме собственной утробы.
И наконец, словно это проклятое лето могло приносить только дурные известия, выяснилось, что Зигебер, всего лишь через несколько недель после женитьбы, вынужден был поспешно собирать войско, чтобы снова отправиться в поход против гуннов, возвратившихся в Тюрингию…
Хильперик одним глотком допил вино и не глядя протянул руку с кубком, чтобы ему налили снова. Один из его спутников исполнил приказ, но король не поблагодарил его даже взглядом. Его нынешняя свита состояла из молодых людей, в основном руанцев, которых он едва помнил по именам. Ему не хватало своих прежних стражников — гиганта Дезидериуса, красавчика Ансовальда, Берульфа и остальных. Их была всего лишь горстка, но даже им он не мог дать достаточно земель, чтобы удержать их при себе. А бесчисленные рыцари Зигебера, Гонтрана и Карибера выглядели как принцы…
После третьего кубка вина король Руанский начал растравлять себе душу своими собственными бедами. Его королевство было таким маленьким, что он не мог отдать достаточно городов своей вестготской невесте, без того чтобы не потерять и последние крохи своих земель. Даже если бы он захотел помочь Зигеберу в войне с гуннами, а потом получить свою долю славы и военной добычи, он не смог бы этого сделать — нынешних его средств едва хватало, чтобы содержать дворец и поддерживать свой королевский статус. Он стал почти нищим — любой граф Остразии или Бургундии был богаче него! А теперь еще это! Старый козел Атангильд отказывает ему в руке дочери — с едва скрытым презрением!
После четвертого кубка он настолько опьянел, что забыл о письме, которое отправил Фредегонде, и принялся мечтать о том, как вернется в Руан и забудет в ее объятиях обо всех унижениях, которые ему пришлось перенести. И при одном лишь воспоминании о ее груди, стройных ногах, изящной линии живота над темным треугольником волос его охватило неистовое желание. Он поставил кубок на стол и, оглядевшись по сторонам, заметил одну из трактирных служанок — еще довольно молодую, с грубыми чертами лиц и мощным задом. Указав на нее одному из воинов, сидевших рядом с ним, он заплетающимся языком произнес: — Приведи ее сюда… вон ту…
Тот, улыбнувшись, кивнул, встал из-за стола и направился к девушке. Неизвестно, что он ей сказал — но она повиновалась без возражений. И лишь заметив устремленные на нее похотливые взгляды, начала догадываться, зачем ее позвали. Но не успела она повернуться и уйти, как двое стражников короля распластали ее на столе лицом вниз — угол стола врезался служанке в живот, и у нее перехватило дыхание. Остальные выхватили скрамасаксы и повернулись к сбежавшимся на ее крики жителям деревушки. Некоторые попятились при виде оружия, но не все. Однако Хильперик ничего не замечал. Он задрал юбки девушки, которую его стражники держали за обе руки по обе стороны стола, и глупо фыркнул при виде ее белых округлых ягодиц. С трудом расстегнув штаны, он вынул член и начал тереться им о нее. Служанка все еще продолжала кричать, дергая толстыми ногами в воздухе, когда стражники увидели во дворе и других селян, вооруженных цепами и вилами. Воины короля перестали улыбаться. Хильперик, взмокший от пота, по-прежнему старался овладеть девушкой, и наконец ему это удалось — от его резкого проникновения крики ужаса сменились стонами боли.