Второстепенный: Плата (СИ) - Страница 5
- Да если у тебя получится оттуда что-то выудить, что ты сделаешь, детка? – насмешливо хмыкнул Ай, когда я поделилась с ним соображениями. – Дух ясно обрисовал тебе все перспективки. Так что…
- О, замолчи! Как-нибудь без мёртвых разберусь!
- Вот сейчас обидно было, - надулся Ай.
Я отмахнулась от него и, разогрев порцию плова в железной миске на кирпиче, открыла дневник.
Почерк у Криса соответствовал возрасту — по-детски круглые буквы прыгали на строчках, точно букашки под дихлофосом. Тут и там встречались чисто детские перлы вроде «Мама была красивая, умная и кричащая», что делало чтение особо занимательным. Времени на то, чтобы осилить всё, ушло немного. Крис не занудствовал, расписывался только на тех моментах, которые вызывали у него эмоции, и делал это с размахом и накалом Стивена Кинга.
«В субботу мы пошли в торговый центр. Там я встретил парня. Он разговаривал с какой-то девушкой. Когда он говорил, его рот широко и сладко разъезжался в стороны. Мне показалось, что он лопнет и покажутся клыки. Вместо глаз словно стояли ромашки с мёдом. Они были такими огромными, что настоящих глаз не было видно совсем. Девушка радовалась и хихикала. Я подбросил ему книжку. Джозеф засёк и сразу сдал. Родители долго извинялись перед парнем, а он смотрел на меня глазами-ромашками, истекал мёдом и скалился. Никто, кроме меня, ничего не видел…»
Да, в этом исполнении история с подброшенной книжкой выглядела трындец как крипово. И чем дальше – тем больше в жизни Криса было таких моментов. Ложь искажала лица людей до такой степени, что эльтёнышу чудился дичайший сюрреализм, от которого любой другой давно и прочно поехал бы крышей. И человечество ещё спрашивает, почему эльты никак не ассимилируются и уходят в сиды, подальше от людей. У меня вот больше нет вопросов.
Кстати, насчёт меня. Я ни разу не видела такой дичи, хотя ложь определяю сразу. Это из-за моей непонятной природы или же разделение на бардов и филидов значит больше, чем просто роли?
А страсти у Криса всё нарастали. На страницах появились зарисовки: парень с ромашками вместо глаз и жуткой акульей улыбкой, видимо, тот самый, женщина с зеркалом вместо лица и паучьими лапками на ладонях, в которой я узнала одну из соседок Стоунов и Стенли, бизнес-леди, старик с птичьими перьями на щеках и клювом вместо носа. Их было много, и не всегда Крис их подписывал. После прозрения у них в доме несколько раз появлялся Аунфлай. Он подарил Крису дорогой нож для бумаги и объяснял, что такое тот видит и почему этого не нужно бояться. Насколько я поняла, Мерфин вообще часто посещал Стенли, просто конкретно в эту тетрадь их другие встречи не попали – её Крис начал вести с выпадением первого клыка.
Рисовал он, кстати, не по-детски замечательно, почти профессионально. Особенно мне запало в душу изображение ужина Стенли и Стоунов – его Крис сделал на отдельном развороте чуть дальше основных записей. Эмили, голову которой выели черви, и Энтони с циферблатом на лице заворожённо слушали мистера Стенли, а тот шевелил раздвоенным змеиным языком и дружелюбно скалил истекающие ядом острые клыки. Тётушка Ким с пучеглазой золотой рыбкой вместо головы протягивала Джозефу кувшин с лимонадом и невероятно походила на русалку из советского мультика. Казалось, ещё чуть-чуть – и она распахнет пухлые губы в страстном крике: «Оставайся, мальчик, с нами, будешь нашим королем!» Скучающий Джозеф на первый взгляд выглядел обычным, но присмотревшись, я разобрала, что из его волос вместо ушей торчали локаторы. Нормальными на рисунке были только я и Крис. Ну не прелесть ли?
Сразу после ужина стояла запись «Я еду в Фогруф!» и шло изображение Мерфина с Аем во всём их потустороннем блеске.
Дальше шла страница восторженных воплей об эльтах, их науках и келпи и до самого злополучного равноденствия никаких развёрнутых записей больше не было – только рисунки и невнятные записки, в том числе и обо мне, больном и несчастном иномирном подростке. Особняком стояли рисунки с профессорами и особенно - с Корионом. Крис во всех подробностях и даже с какой-то любовью пририсовывал ему огромные фасеточные глаза, из которых лилось что-то подозрительно похожее на кровь. Иронично и тонко, как по мне. Профессор действительно засекал опасность не хуже мухи, но в упор не видел меня. Крис таких подробностей не знал и закономерно подозревал алхимика во лжи. Рядышком с рисунком он приклеил вырезку из статьи о преступлении и написал: «Не врёт, не делает плохого, спас учеников. С точки зрения Безликих он чист. Что тогда мы видим?» Дальше следовали ещё несколько записей о Фогруфе, о контрольных, панический вопль о подрыве, обо мне – несчастной жертве, горестный плач о прекрасной леди Аунфлай, возвращение домой на осенние каникулы, новый семестр, зимние каникулы…
- Ну что? – с любопытством спросил Ай, когда я начала перелистывать страницы заново.
- На зимних каникулах Крис понял, что его близкие врут не только другим людям, но и ему, но не понял почему, - хмуро ответила я. – И очень переживал по этому поводу. Строил всякие догадки и выводы. Вот, послушай: «Я понимаю, люди врут, чтобы извлечь выгоду, или когда нужно спрятать правду. Например, когда Джозеф соврал родителям, что готовился к контрольной у друга, а сам был на вечеринке. Но он сдал контрольную на «отлично», и никто не узнал. Все остались довольны. Но я не понимаю, почему мама говорит ребёнку, что укол – это не больно. Укол же будет прямо сейчас. Ребенок всё равно узнает и очень обидится. Потом он не доверится. Почему человеческие мамы так делают? Я не понимаю. И мистер Аунфлай тоже. Вот Элиза никогда не врала, что будет не больно. Она говорила, как нужно делать так, чтобы не было больно».
- Как удивительно. Тринадцатилетний эльт писал о природе лжи, а не о Сопротивлении! Кто бы мог подумать? – ехидно пропел Ай.
Я захлопнула дневник и засунула его обратно в сумку.
- Просто нужно его прочитать медленнее и между строк.
- Ещё погрей страницы, - хихикал Ай. – Вдруг Крис молоком писал?
Ей-богу, я бы его стукнула, будь он жив. А дневник определённо нужно прочитать ещё раз, только попозже, когда весь этот поток эльтского пубертата уляжется в голове. Сейчас же… Сейчас нужно рискнуть с баром и попросить расчёт.
Я с тяжёлым вздохом залезла в палатку - одеваться и собираться. Думать о Корионе волшебную превращательную думу не стала. Всё-таки Вадимом у меня больше шансов унести ноги в случае чего. Да и… Думать о профессоре, конечно, было приятно. Но вот переживать боль превращения – вовсе нет. У меня даже появился рефлекс гнать мысли о Корионе будучи эльтом. Ведь за мыслями о нём теперь неизбежно следовала боль. Одно хорошо – человеком можно было думать о нём сколько угодно.
Я оделась и, подумав, убрала палатку вместе со всеми вещами в почтальонку. Возвращаться сюда, когда здесь побывала тётушка Ким со Змеем, у которых на хвосте аж целый Интерпол, а в городе есть агент Сопротивления, было чревато. Жаль. Ведь неплохая пещерка.
Когда я заявилась в бар и потребовала расчёт, хозяин сначала не поверил и потребовал предъявить Валю. Пришлось врать, что сестра сейчас вообще не в Лондоне – устраивается на новой работе. Хозяин долго причитал и ругался, что на неё, то есть меня, хотели посмотреть серьёзные люди, что им очень понравились песни, что для певицы это шанс, что им не отказывают…
- Эльтам тоже не отказывают, - брякнула я. – Тот черноволосый ей предложение сделал.
На меня выпучились все, кто был в пределах слышимости.
- Предложение? Ей?! Да ты шутишь! Эльты на людях не женятся!
- Женятся, - возразила я, уже пожалев, что не удержала язык. - Если у них из родни только эльты остались.
Хозяин побагровел. Я даже немного заволновалась, что его хватит инфаркт.
- Ты - эльт?!
- Ага. Так что, вы сейчас мне деньги отдадите или потом, моему профессору?
Профессора Хова и взрослых эльтов в частности никто в баре видеть не захотел, и кровно заработанные мне отдали. И даже зазывали заходить ещё - вдруг «сестра» всё-таки передумает насчёт певческой карьеры.