Второй выстрел - Страница 1

Отец всю жизнь сводил женщин с ума.

Эту фразу я заготовил заранее. Именно так мне хотелось начать. Прямо так, в самую суть — in medias res: «Мой отец всю жизнь сводил женщин с ума…» А теперь я вижу, что это начало никуда не годится. Выглядит эффектно, но… непонятно, что делать дальше Опыта у меня никакого, вот в чем беда. Приходится на ходу соображать. Прежде всего, важно уяснить, что я такое пишу? Что это — дневник или повесть? Для души или для почтеннейшей публики? Тут дело не принципа, а техники. Пока не пойму, кому мое сочинение адресовано, я не буду знать, с чего мне его начать. Можно начать прямо с убийства — наверное, так было бы эффектнее всего — но ведь мне-то теперь известно, откуда ниточка тянется. По сути дела все это началось задолго до того дня и даже задолго до письма, которое так подействовало на моего отца… Но если начать оттуда, то все будет ясно сразу — и никакой тебе загадки, то есть никакого детектива. Самого себя мне интриговать незачем, а читателя, конечно, нужно — вот и получается, что решать надо заранее.

Но если совсем уж честно, то это всего лишь игра. Потому что ответ на вопрос я знал с самого начала, еще до того, как сел писать. По-моему, тот, кто начинает дневник с утверждения, что он не предназначен для посторонних глаз, всегда лукавит. Если не предназначен, то зачем об этом писать? В общем, скажу прямо: да, я очень надеюсь, что эти записки прочту не только я. Другой вопрос — зачем мне это нужно, поскольку на шумный успех я не рассчитываю, да и странно было бы… На этот вопрос есть два ответа — цинический и, так сказать, психоаналитический. Ответ цинический: мне жалко, что готовый детективный сюжет пропадает даром. А психоаналитический состоит в том, что я не могу больше оставаться с этой историей один на один. Мне необходимо от нее освободиться, превратить ее в чтиво, в предмет для развлечения посторонних людей. Не знаю, понятно ли я выражаюсь. А впрочем — какая разница! Все это случилось ровно два года назад, а полгода назад я понял, что так и не разделался с этой историей окончательно. Тогда же мне пришло в голову, что неплохо было бы все это описать. Мне показалось, что если описать все словами, причем именно так, чтобы вышел не дневник, а книжка, беллетристика, и чтобы там было как можно меньше психологии, а только события — то я, наконец, от всего этого избавлюсь и перестану об этом думать. Полгода я носился с этой мыслью, все никак не мог начать… Ну а сегодня все-таки решился. Вот, собственно, и все, вот и вся предыстория. Теперь несколько слов о себе — и все, отступать больше некуда…

Итак. Меня зовут Владимир Раевский. Мне девятнадцать лет, тогда, соответственно, было семнадцать. Я студент биологического факультета. В то лето я перешел на второй курс — я не вундеркинд, просто в школу пошел с шести — так вот, я перешел на второй курс и влюбился… Нет, не буду забегать вперед. Насчет «влюбился» — это потом. И рассказывать о себе тоже больше не буду: для первого представления — достаточно, прочее выяснится по ходу. А начну я, пожалуй, все-таки с письма, точнее, не с письма, а с того разговора, который состоялся прямо перед его получением — совершенно незначительного разговора, который в свете дальнейшего приобрел неожиданный смысл и который я потом столько раз вспоминал…

В то утро мы все как обычно собрались за завтраком в большой столовой. Дело происходило на нашей даче, или, точнее, в нашей загородной резиденции, потому что, ей-богу, слово «дача» слишком слабо для обозначения того трехэтажного особняка, который отгрохали мои родители. Раньше это была дача как дача — обыкновенная деревянная халупа, правда, на довольно большом лесном участке. Участок теперь тоже не тот, что раньше — он увеличился втрое посредством скупки соседних территорий. Тем летом предполагалось купить участок следующих по очереди соседей, но вышла накладочка: соседи куда-то уехали, а на даче поселились их родственники, из-за которых, собственно… Но нет, я опять забегаю вперед. Надо научиться до поры до времени держать информацию при себе. Особняк построили после того, как наступили новые экономические времена, моя мать развернула сеть спортклубов, а потом стала соучредительницей банка. Тогда же у нас в доме появилась прислуга, и вообще весь стиль жизни изменился до неузнаваемости.

Итак, мы собрались в столовой. Кому были нужны эти совместные трапезы — полная загадка, разве что прислуге так было удобнее. Прочим действующим лицам они были совершенно ни к чему. Действующих лиц в тот момент было шестеро: мать, отец, младший брат Петька, которому в то время было одиннадцать, Петькин не то репетитор, не то гувернер по имени Саша, Марфуша и я. Я думаю, будет лучше, если я заранее скажу несколько слов о каждом — себя я, разумеется, исключаю.

Моей матери было тогда сорок девять лет. Она всегда отличалась безупречным вкусом и элегантностью, и вообще, если разбирать ее внешность, то наверное получилось бы, что она, скорее, красива, но мне трудно представить себе мужчину, который рассматривал бы ее с этой точки зрения. И не из-за возраста, совсем нет. В ней всегда было слишком много силы, ехидства и какой-то странной мрачности. Глупо мне, конечно, рассуждать на эту тему: не такой уж я спец, и кроме того, речь все-таки идет о моей собственной матери. Я и не стал бы, не имей все это некоторого отношения к сюжету… Нас с Петькой она, безусловно, любила, но времени для нас всегда катастрофически не хватало. К собственному бизнесу она относилась странно — с одной стороны, отдавала ему массу сил и вроде бы казалась увлеченной, с другой — при первой же возможности нанимала квалифицированных управляющих и старалась переложить на них как можно больше обязанностей. Что еще? Ну да, вот что… Я ее люблю…

Отцу было сорок три. Помните фразу, с которой я собирался начать? Ну так вот, это чистая правда: мой отец всю жизнь сводил женщин с ума. Я сам, своими глазами видел, как самые разные женщины, от шестнадцати до шестидесяти, млели и таяли от одного его взгляда и полностью теряли в его присутствии самообладание. Понятия не имею, как ему это удавалось, и уж конечно, не отказался бы узнать, в чем тут секрет. Он был красив, что правда, то правда, но, во-первых, одной красоты, кажется, мало, а во-вторых, в его внешности было что-то… не знаю, как сказать… что-то от Есенина с картинки. Я всю жизнь старался стричься как можно короче, чтобы не осталось даже намека на «золотые кудри», которые, к сожалению, от него унаследовал. Он же, напротив, ничуть их не стеснялся и работал немного под сказочного принца.

Вообще-то рассуждать на эту тему совершенно бессмысленно, тут есть что-то, чего словами не опишешь. Самое странное, что его обаяние действовало не только на женщин. Сколько раз я видел — люди, относившиеся к нему без всякой симпатии, как по мановению волшебной палочки, меняли свое мнение, стоило только ему захотеть. Черт его знает, как ему это удавалось… Во всяком случае, свои возможности он использовал на всю катушку.

По образованию отец был юристом. Последние несколько лет он работал главным редактором одной довольно крупной газеты умеренно консервативного направления. То есть это самое направление она приобрела при нем. Тут я, признаюсь честно, повторяю чужие слова — сам я в это не вникал. Во-первых, я вообще не люблю политику, а во-вторых, у меня были основания не интересоваться его делами. Это я потом объясню. Отец как раз политикой очень увлекался, это было его второе увлечение — после женщин. Самая свежая идея состояла в том, чтобы на следующих выборах баллотироваться в парламент. У него была какая-то своя политическая концепция, довольно странная, кажется. Я пишу «кажется», потому что и об этом знаю лишь понаслышке, от третьих лиц, а не от него самого. Я не собирал информацию по крупицам — просто трудно не слышать, когда все кругом говорят. В этой его концепции как-то причудливо сочетались идеи государства и порядка с другими, отчасти даже либеральными. Ничего более толкового я по этому поводу сказать не могу — повторяю, я не вникал. В последнее время он часто выступал по телевизору и вообще, по-моему, претендовал на роль властителя дум. О нем ходили слухи. Разные слухи, противоречивые даже… Поговаривали, например, что во имя идеи порядка он оказывает услуги органам безопасности, но какого рода услуги, никто не уточнял, а я не очень понимал, чем он мог быть им так уж полезен. С другой стороны, полз слушок о его тайных контактах с коммунистами, но это, по-моему, был уже откровенный бред. Некоторые вещи для меня и по сей день остаются загадкой, а тогда — и подавно. И чего я уж решительно не мог понять, так это смысла некоторых его поступков. Кое-что мне потом объяснил странный человек, инспектор Мышкин. То есть, разумеется, никакой он не инспектор, а майор… Инспектором его называли коллеги. Возможно, дразнили — я не знаю, в чем тут соль… Однако меня опять тянет куда-то в сторону! О Мышкине мне придется достаточно говорить в свое время, опережать события совершенно незачем.