Второе восстание Спартака - Страница 14

– А, ну да, – спохватился Жорка. – Короче, однажды просят меня залить масло в ероплан под названием «Р-5». А я что? Не впервой. Беру ведро, беру воронку с капота ероплана, подкатываю бочку. Заливаю. Докладываю: мол, все в ажуре, не извольте беспокоиться. Молодец, говорят. А наутро... Прихожу в ангар, а там техник стоит, воронку мою, черную изнутри почему-то, нюхает и очень нехорошо глаза выпучивает. Ты, говорит, паршивец, что залил? Как что, говорю, масло, как приказывали! А он: ты, сволочь вредительская, откуда масло брал? И прямо-таки закипает, как чайник. Что значит – откуда, говорю, вон из той бочки. И очухиваюсь уже на полу ангара, в затылке трещит, круги перед глазами... Это он меня, оказывается, по черепу треснул в сердцах... Потому что я, оказывается, отработку залил.

Спартак усмехнулся. Ну да, залить отработанное масло в мотор – это сильно.

Жорка на его усмешку посмотрел косо – мол, не фиг ржать, ничего смешного я не говорю... а потом и сам растянул губы в ухмылке.

– Да и это еще не все, – продолжал он. – Очухался я, а вокруг уже инженер, механик, еще какие-то люди... Спрашивают хором: и куда ж, мил-человек, ты масло залил-то? Сюда вот, честно отвечаю, в желтую трубку. А мне опять – бац! – по затылку. Потому что желтый – это цвет бензосистемы.

Спартак уже откровенно хохотнул. За соседними столиками стали на них оглядываться.

– Ну и что?

– Ну и ничего. Мотор теперь дней пять перебирать придется. И ведут меня чуть ли не под конвоем к начальнику аэроклуба... А начальником у нас, надо сказать, был некто Кучин Илья Михайлович. А я, когда только в этот аэроклуб пришел, отыскал его брошюрку в библиотеке – что-то там про особенности парашютных прыжков в условиях ограниченной видимости. Прочитал – думаю, познакомлюсь с ним лично, так и блесну интеллектом. Но, вишь ты, до сих пор познакомиться не удавалось: где я – а где он... И надо же, приводят меня к нему под белы ручки: вот, дескать, вредитель и аглицкий шпион, машины портит только так, гаденыш, ставленник мирового империализьма. Кучин начинает наливаться багрянцем, а я ему так несмело: «А ведь мы знакомы, Илья Михалыч...» Он оторопевает: как так? А вот так, говорю, книгу вашу читал-перечитывал-зачитывался, очен-но мудрый и полезный для Советской страны труд получился. И вижу, товарищ Кучин прям расцветает. Тает прям на глазах и плывет. А ну-ка, говорит, расскажи мне про особенности парашютирования ночью, да в тумане, да с предельно низких высот. И я ему по полной, как по писаному: глава третья, раздел четвертый: то-то, так-то и эдак-то. И смотрю на него с обожанием. Прогнал, значит, он конвоиров моих, за стол усадил, расспрашивать начал. Хочешь, говорит, летчиком быть? Я ему: больше жизни хочу. А что, и вправду хотел... Ладно, грит, пособлю. И тут же при мне звонит в Ейск, в Школу морских летчиков: есть, мол, для тебя, Петр Семеныч, кандидатура весьма подходящая, слово красного командира, не подведет... Во. Так я, собственно, и попал в летуны...

Спартак уважительно покивал. Бывает и не такое.

Отчего-то самому вспомнилась медкомиссия, которую он проходил перед поступлением в курсанты.

Военврач Шаталов, конечно, помог своей рекомендацией – но завалить Спартака хмурые коновалы могли ничуть не хуже, чем ежели бы он пришел с улицы. И ведь заваливали! Вместе с ним в приемной медкомиссии толпились десятки парней – не в пример Спартаку мускулистее, подтянутее и, чего уж греха таить, симпатичнее. Совсем как на плакатах ОСОАВИАХИМ. И Спартак с тоской подумал, что ему ничего не светит рядом с этими покорителями небес. Однако один за другим красавцы отсеивались то у одного, то у другого врача и сходили с дистанции, а Котляревский пока шел ровно, без штрафных очков и сам тому факту поражался. У самого финиша, перед самой мандатной комиссией, ждало последнее айболитское испытание: кабинет психотехники, где ломались и не такие богатыри. Какие-то приборы с мигающими лампочками, темные комнаты с неожиданно вспыхивающими ослепительными фонарями, ручки, за которые надо было дергать, если на левом, скажем, экране появлялось изображение кошки, а на правом, допустим, – изображение яблока, но только в том случае, если не сработает звуковой зуммер, а красная лампочка, напротив, загорится...

Казалось бы, ничего сложного, но Спартак вышел из пыточной камеры мокрый как мышь, с учащенно бьющимся сердцем и полной уверенностью, что испытание он завалил.

Однако в медкарте появилась надпись: «Годен к полетам без ограничений», – и он не знал, кого благодарить – судьбу, удачу, собственный организм или военврача Шаталова...

– Пошли пройдемся, – предложил Жорка Игошев. – Скоро вечер, а я, например, проголодался. Остатка наших командировочных вполне хватит на ужин в ресторане. Осталось этот ресторан найти.

– Чего его искать! Пойдем в один из тех, мимо которых проходили.

– Не то. Надо бы найти какой-то ресторан в местном духе. Хочется чего-то особенного, чего у нас нет и быть не может. Эдакого, короче говоря. В общем, сам не знаю, чего именно.

– Это называется ясное виденье цели, – сказал Спартак. – Думаю, из тебя получится отличный командир звена. Ладно, пошли. Часок еще погуляем, а там видно будет...

Они встали из-за столика, вышли на брусчатку и двинулись через площадь, на которой было разрешено автомобильное движение, но автомобилей было настолько мало, что пешеходам они ничуть не мешали...

Ференц Дякун долгое время зарабатывал себе на жизнь перепродажей краденого рыжья. В теневых кругах Лемберга[13] он пользовался уважением, хорошую цену давал, золотишко несли ему охотно.

Пять лет ему пришлось просидеть в австрийской тюрьме. Потом он снова сел на два года, уже в польскую тюрьму. (Хотя тюрьма была на самом деле все той же, просто власть переменилась[14].)

По окончании последней отсидки Ференц, поддавшись на уговоры жены, завязал и на скопленные средства купил ресторанчик в Подзамче. И все бы хорошо, да вот случилась советская власть, отменившая частный капитал. Ференц Дякун, привыкший получать от судьбы по загривку и выпутываться из самых нелегких положений, нашел выход и на этот раз. Он вовремя и активно поддержал новую власть и, главное, добровольно отдал свое заведение государству, не дожидаясь, когда придут национализировать. И даже попал уже в новые газеты как пример хорошего и нового веяния.

Ференц Дякун рассчитал все правильно. Даже государственному заведению нужен управляющий. Кого-то же надо назначать! А поскольку на один только расчет Ференц никогда не полагался, то он еще и подсуетился немного, благо связей у Ференца Дякуна хватало и главным образом в тех кругах, что меньше других страдают от перемены власти. В результате он и стал директором своего же собственного ресторана. «Красным директором», так сказать...

Своим поступком Ференц не на шутку разозлил ОУН. Те в своих листовках объявили его предателем и пообещали сурово наказать. Но... не то что не наказали, а как бы вскоре и вовсе позабыли о существовании такого человека. Просто при всей своей непримиримости и поддержке из-за границы ОУН предпочитала с тайной, то есть с воровской властью Львова, не ссориться. А Ференц Дякун пользовался у той власти нешуточным уважением.

Сегодня в ресторане Ференца Дякуна, носившем внеполитическое название «Приют странников», принимали гостей из Советской России. Разумеется, принимали не в общем зале для обыкновенных посетителей, а в той части ресторана, куда попасть мог не всякий, а если и попал, то не факт, что выйдет оттуда живым. Эта скрытая не столько от глаз посетителей, сколько от глаз милиции часть ресторана располагалась в подвале, где, согласно предоставленному органам новой власти Ференцом Дякуном плану помещения, находился обширный винный погреб и ледник для продуктов.

Сам Ференц с женой, приготовив все для стола, отправились наверх, дабы не мешать гостям и не слышать их разговоров. Чем меньше знаешь, тем спокойнее спишь, не правда ли?