Вторая радуга (СИ) - Страница 3

Конечно, все в расщепе 80-100®, или меридиане Енисей — Иравади, с детских лет знали, что некоторые люди на Краю, среди меняющихся световых узоров его вечного свечения, могли разглядеть неподвижную фигуру. Для того и организовывали молодёжи путешествия на Край, чтобы определить, кто же её способен видеть. И некоторых из видящих приглашали в Школы Радуги.

— Приглашают туда не всех, способных к обучению. Если в обычной школе можно выучить любого, у кого мозгов достаточно, то Учение Радуги требует не только способностей, но и желания посвятить этому пути всю жизнь. Оттого и берут туда немногих. И оканчивают эту школу далеко не все. Многие через год, или через пять понимают, что не хотят там дальше учиться, а кто-то не способен перейти на следующую ступень. Способности-то у всех разные…

— А сколько там учатся те, у кого и способностей и желания достаточно? — спросила Аня.

— Долго. Обычное образование, в университетах, тоже входит туда, как часть. Только первый год обучения в Школе Радуги связан с полным отрывом от обычного мира, а дальше — у каждого свой путь. Может, кто-то из учеников Радуги живет рядом с нами, обычной жизнью. Они ведь не станут кричать об этом на каждом углу.

Получалось, что Школ Радуги много, и они не имеют постоянного местонахождения. А те, кто прекращал обучение в них, вливались в обычную жизнь общества рядовыми членами. Видящие недвижные узоры Края отличались повышенной чувствительностью и острым вниманием. Эти способности у них и развивали, но в жизни они помогали далеко не всем.

— А воинов там готовят? — не утерпел сын.

Но об этом мать ничего не слышала. Зато она давно знала Бордусея, у которого, оказывается, были уже взрослые внуки и куча правнуков.

— Не всегда он был шаманом. Закончил по молодости Новосибирский университет, в аспирантуре учился, преподавал в Большом университете Красноярска. А потом надолго ушел в леса, жил, как обычный охотник-эвенк. Шаманить начал, когда ему порядком за сорок стукнуло. У настоящего шамана жены не бывает, так что Ольгу он удочерил. Она моложе любого из его родных внуков будет…

Анна осталась послушать, её рассказ матери заинтересовал, а юноша ушёл готовить домашние задания. К нему, как сыну учителей, в школе было особое отношение: все учителя из кожи вон лезли, чтобы выучить Ермолая Харламова как можно лучше. Если другие школьники могли ограничиться рефератом в три страницы, то для него написать меньше пяти — означало прилюдное объяснение, почему это он вдруг стал лениться. Вся школа знала, что он с десяти лет владеет скорочтением и почти не забывает прочитанного.

Он, конечно, как любой школьник, забывал многое, но его мозги с малолетства были так устроены, что он легко выделял в любом тексте самые главные моменты; и вот их-то он действительно запоминал накрепко. Отчего и приобрел репутацию всезнайки и ходячей энциклопедии. При всем том он не был круглым отличником, хотя половина учителей считала его сильнейшим учеником. Другая половина считала таковым Виктора Громяка, который, как ни странно, тоже отличником не был. Витька был сильнее в физико-математических дисциплинах, Ермолай — в гуманитарных, которые как раз и требовали чтения в больших объемах.

Утром одноклассница вновь выскользнула из своей калитки в трех шагах перед ним.

— Привет, Ермолай, — она единственная во всем классе не звала его Ерёмой.

— Привет, — меланхолично отозвался юноша.

— Не выспался, что ли?

— Есть маленько…

Девушка взяла инициативу на себя, и он бездумно отвечал на её вопросы, пока вдруг не прозвучала витькина фамилия, и юноша автоматически не спросил:

— А ты никогда не слышала о воинах Блеклой Радуги, Инна?

— Как не слышать. Мой отец — настоящий отец — был одним из них.

— Расскажи, Инна, — сон с него разом слетел.

— А чего рассказывать-то? Есть такие люди, полжизни учатся, чтобы достичь способности совершить великий подвиг, затем годами пытаются его совершить. Потом те, кто уцелел, возвращаются к обычной жизни и до смерти держат язык за зубами. Мой отец не уцелел, вот и все.

Что за подвиг пытались свершить эти воины, Гришина не знала. Это и было их великим секретом. Знала только, что многолетние попытки к успеху не привели, лишь умножили ряды не вернувшихся. Зацепила юношу одна фраза:

— … У воинов Блеклой Радуги не бывает могил… — ею он и закончил свой рассказ Витьке.

Соседка не просила держать свой рассказ в тайне, так что никакого стеснения Ермолай не чувствовал.

— Инке, конечно, все мать рассказала. И рассказала, скорее всего, уже давно, — размышлял вслух Виктор. — А у матери не спросишь, да она и не ответит ничего посторонним. Твой отец знает, но молчит. Даже специально намекнул, что название это неправильное, чтобы мы отвязались. Так оно, наверное, и есть, но ведь мы другого названия не знаем, и ничем это нам не поможет. Ты сам что думаешь? — спросил он с фанатическим блеском в глазах.

Харламов полагал, что отсутствие могил и есть основной ключ к тайне воинов Блеклой Радуги. То ли они уходят в свои походы поодиночке, отчего никто не знает, где и как они приняли смерть. То ли характер смерти таков, что хоронить после нечего. Либо сам факт признания смерти нежелателен, ибо раскрывает строго охраняемую тайну.

— Что это за тайна, если только в нашем классе уже трое её знают, — скривился Громяк. — Здесь тайна не сами воины, а то, чем они заняты.

— Но могил всё же не бывает, — упрямо повторил юноша. — Даже если человека разметало в пыль высокотемпературной вспышкой, хоронят подобранный на этом месте пепел. Здесь — другое…

— Ты еще Ольгу спроси, — посоветовал Витька, — она вполне могла слышать от отца куда больше.

— Почему я должен спросить? — удивился юноша, — ведь это тебя воины больше интересуют.

— У тебя шансов больше, — рассудил одноклассник. — Ты всезнайка. А ответить на вопрос, которого даже всезнайка не знает — это почетно и поднимает самоуважение. К тому же ты брат её подруги, и за девчонками не ухлестываешь, Олька и не подумает, что ты к ней подкатываешься таким способом. Точно тебе говорю, она девчонка нормальная, это не Надька Белова, которая каждый мужской взгляд или слово немедленно себе на винт заносит, — Витька изобразил пальцем круг внутри головы, — а на том винте нет ни одной программы, кроме оценок этих слов и взглядов.

При этих словах одноклассник посмотрел вдоль школьного коридора на Надьку, которая вместе с подругами рассматривала журнал с яркой обложкой. Вздохнув, юноша прошел вдоль коридора и подошел к Аникутиной, которая по своему обыкновению в одиночестве смотрела в окно.

— Слушай, Оль, тут вопрос такой возник, о воинах Блеклой Радуги. Мой отец отмалчивается, может, ты чего знаешь?

— Знаю, — дочь шамана повернула к нему неподвижное лицо, — и расскажу тебе позже, когда мы поплывем на Край.

— Но почему позже? И ты уверена, что мы поплывем на Край вместе?

— В этом я уверена. А почему позже, ты поймешь из самого рассказа, Ермолай.

Она продолжала смотреть на него без всякого выражения, как будто ожидая продолжения, но юноша смутился, пробормотал что-то благодарственное, и пошел назад. Витька понял все по его лицу, и даже не спросил, что же она ему ответила.

Оказалось, это был последний день, когда дети эвенков-лесовиков учились вместе со всеми. Уже на следующий день они принялись готовиться к экзаменам по особой программе, а через пару дней, когда весеннее солнце уже вовсю плавило снег на пригорках, начались и сами экзамены. Дочь шамана в эти дни юноша не встречал, хотя специально шатался по школе и поселку в надежде случайно на нее наткнуться. Витька с расспросами о воинах радуги больше не приставал, чему он был только рад. Потому что случайно услышал дома, как Анька спрашивала отца о всё тех же воинах, и почему Бордусей имеет к ним какое-то отношение. Сестре отец тоже не ответил, но юноша тем не менее понял, что если кто-то и осведомлен об истинном облике воинов Блеклой Радуги, так это именно эвенкийский шаман.