Вторая Нина - Страница 39

В ту же минуту из зала, с эстрады, устроенной для военного оркестра, понеслись нежные, чарующие звуки модного вальса… Они наполнили все мое существо, мое сердце, мою душу. Не помню, как я очутилась в зале, как заняла указанное место среди подруг, не слышала и не видела, что делалось вокруг… Из забытья меня вернул знакомый голос Перской:

— Нина, представляю тебе моего брата Владимира!

Я подняла голову. Передо мной стоял коротко стриженый румяный лицеист с красивым, но тупым, самодовольным лицом.

— Тур вальса! — произнес он, неестественно, как мне показалось, картавя, и, не дождавшись ответа, обхватил рукой мою талию.

Мы неслись по гладкому паркету. Мелькали лица подруг, «синявок», Арно… Упоительные волны вальса несли меня, баюкали, нежили, ласкали…

Мне казалось, что я снова в Гори, милом далеком Гори… в родном Джаваховском доме, среди друзей, родных, любимых… Мне слышался ропот зурны и стон джианури, чудились любимые лица…

Передо мной, как в тумане, промелькнуло лицо Люды, ее хрупкая фигурка в форменном синем платье. Но что-то заставило меня обернуться. Люда улыбается… смеется. А рядом с ней… Мой Бог! Я грежу или нет? Кто это? Длиннополый бешмет казачьего есаула… тонкая талия истинного кавказца, бледное некрасивое лицо… некрасивое милое лицо, которое я не променяю ни на чье другое!..

— Андро! — завопила я, как безумная.

Все отступило: и бал, и музыка, и чопорно-строгий этикет, и блестящая толпа приглашенных! Я отнюдь не вежливо вырвала свою руку из руки озадаченного лицеиста и бросилась через весь зал к дверям, возле которых стоял он, мой друг, мой брат, Андро!

— Андро! Андро! — воскликнула я, — это не сон? Вы здесь? Вы, Андро? Живой, настоящий Андро в Петербурге, в институте? На балу?

Не веря своему счастью, я не отпускала сильные, загрубелые на военной службе руки князя Андро. Такими я помнила эти руки с детства…

— Андро! Милый Андро! — снова и снова повторяла я, дрожа от волнения.

— Неправда ли, неожиданный сюрприз, Ниночка, — говорил он, ласково улыбаясь. — А все мадемуазель Люда, благодарите ее… Я только вчера приехал по делу в столицу, а она, желая сделать вам сюрприз, попросила баронессу включить меня в список приглашенных. Довольны ли вы таким сюрпризом, кузиночка?

— О, Андро! — только и могла выговорить я.

Мою душу захлестнуло радостное, детски-восторженное чувство. Рядом со мной был друг, он, казалось, принес в эти казарменные стены немного кавказского неба, шепот чинар и запах роз…

— Андро, — капризно потребовала я, — вы не будете ни с кем танцевать, неправда ли, Андро? Вы отдадите одной мне весь этот вечер? Не правда ли? Да? Да?

— Ну, конечно, Нина, моя маленькая кузиночка!

Тут раздался ритурнель кадрили, и снова предо мной, как из-под земли, вырос Вольдемар Перский.

— Одну кадриль, если позволите, — произнес он, низко склоняя предо мной стриженую макушку.

— Отвяжитесь от меня, — неожиданно грубо крикнула я, — не видите разве, ко мне брат приехал с Кавказа. Не до вас мне совсем!

Лицеист опешил, сконфузился и, густо краснея и бормоча какие-то извинения, плавно понесся по паркету в сторону, как конькобежец по льду.

— Вот тебе раз! И не стыдно вам, маленькая Нина? — комически разводя руками, спросил Андро.

— Нисколько. Чего он лезет? Я так соскучилась по вас.

Я увлекла Андро в дальний угол зала, усадила на одну из деревянных скамеек, сама уселась подле и принялась расспрашивать гостя — про Керима, обоих дедушек, Гуль-Гуль… про всех, всех…

— Керим жив и здоров и шлет вам свой селям… Он просидел в тифлисской тюрьме, пока разбирали его дело. Он оправдан судом и выпущен на поруки. Керим, как показало дознание, никогда не был ни убийцей, ни грабителем. На его совести нет ни одного ужасного преступления. Он только защищал слабых, наказывал обидчиков. Все это выяснилось на суде, и ваш кунак попал в герои.

— А Гуль-Гуль? Что с ней, Андро? Ради Бога, говорите скорее.

— И Керим и Гуль-Гуль тотчас после приговора отправились в горы и поселились в ауле Бестуди. Шайка Керима распалась, и все разъехались по своим аулам. Керим теперь, как мирный житель, занялся своими пастбищами и охотой. Он и Гуль-Гуль как-то были у меня в Мцхете и вспоминали о вас…

— А дедушки?

— Дедушки, оба живы и здоровы и ждут не дождутся вашего возвращения на Кавказ.

— О, Андро! Я, кажется, никогда не вернусь туда! — отозвалась я безнадежным тоном.

— Что вы говорите, маленькая Нина!

Князь тревожно заглянул мне в глаза. Вероятно, они немало сказали Андро о моих страданиях и безысходной тоске, потому что князь наклонился ко мне и участливо взял за руку.

— Маленькая Нина… — начал он как-то неуверенно, будто опасаясь сказать что-нибудь невпопад.

— Да, да, она несчастна, ваша маленькая Нина, Андро, глубоко, отчаянно несчастна! Я ненавижу здесь все: и самую институтскую жизнь с ее правилами, этикетами, и классных дам, и учителей, и воспитанниц. Они все чужие мне, Андро, поймите! Точно они не сами — как есть, а играют, исполняют какие-то навязанные им роли, как актеры… И это гадко, мерзко, противно!

— Как? Неужели все? Даже подруги?

— Да… Нет, пожалуй… — смутилась я, — есть одна девочка, которая не такая, как другие… но… но она сама не хочет знать меня. Андро, клянусь вам, я не знаю за что она ненавидит меня и презирает!

Я опустила голову, закрыла лицо руками и словно окаменела. И вдруг меня осенила удивительно простая мысль…

— Андро! — воскликнула я, — возьмите меня с собой, Андро, я не могу больше оставаться здесь!

— Нина! Дорогая! Безумная! Опомнитесь, что вы говорите! — искренно изумился он.

— Да, да! Возьмите, увезите меня, Андро, брат мой, друг мой! Прошу! Умоляю вас!

Глаза мои наполнились слезами, и я принялась сбивчиво, бестолково перечислять причины и поводы моих горестей и несчастий… Андро долго сидел молча, казалось, совершенно убитый моими признаниями.

— Бедная Нина! Бедный горный цветок, попавший в душную атмосферу теплицы! — произнес он грустно и, ласково взяв обе мои руки в свои, стал увещевать меня и успокаивать, говоря, что теперь он бессилен сделать что-либо, да и нельзя ничего сделать. Надо вооружиться терпением и стараться не замечать мелких невзгод и по возможности избегать крупных. Потом, зная, чем можно меня отвлечь, заговорил о Кавказе, о Гори, о теплых осенних ночах и шуме чинаровых рощ на обрывах, о тихо плещущей Куре, о синем небе, таком же ясном и чистом, как взгляд ангела…

— У нас на Кавказе еще лето, Нина, — увлекшись, сравнил он некстати, — персики зреют, а у вас, в Петербурге, слякоть, осень, гадость. Я сегодня едва нос показал из дому, да и скис совсем. Мы, южане, не любим сырости.

— А где вы остановились, Андро? — спросила я скорее непроизвольно. Ведь я еще и вообразить не могла, как скоро понадобится мне его адрес!

— На большой площади у Николаевского вокзала, в доме моего друга, дом номер 30, квартира 10. Очень близко от вас. Не знаете? Ну, да вам нечего и знать. А мне пора. Завтра я заеду к вам повидаться, а теперь…

— Как! Вы уже уходите, Андро? — всполошилась я. — Но ведь еще так рано…

— Рано? — передразнил он со своим милым, задушевным смехом, — но оглянитесь вокруг, все уезжают. Уже больше двенадцати часов.

Действительно, увлеченные нашей беседой, мы и не заметили, как пролетело время, опустел зал, смолкла музыка и совсем поредела толпа приглашенных. Воспитанницы подозрительно косились на нас… «Синявки» оживленно шушукались, время от времени бросая многозначительные взгляды в нашу сторону.

— Ну, до свидания, маленькая Нина! Вам пора спать! — решительно поднялся со своего места Андро.

— Постойте, я провожу вас до швейцарской.

— А это можно, да?

— Какое мне дело — можно или нет! — беспечно тряхнула я головой, отлично зная, что проводы до швейцарской считались одним из величайших нарушений институтских правил.

— Так до завтра, Андро? До завтра? — в сотый раз переспрашивала я, не отпуская руки друга.