Вторая Нина - Страница 32

— В пары, mesdames! На молитву! Скорее, пожалуйста, скорее, — послышался с порога дортуара пронзительный резкий голос, и я увидела худенькое, бесцветное существо с мелкими, точно приклеенными ко лбу кудельками, в синем форменном платье. Безразличие и усталость навсегда, казалось, застыли в чертах ее невыразительного, словно бы вылинявшего лица.

— Фрейлен Линдер, немецкая дама, — сообщила Перская, вставая в пару со мной. — Ее у нас зовут «финка», — добавила она, взяв меня под руку, как этого требовал институтский этикет.

— Новая воспитанница? — спросила «финка» по-немецки, подойдя ко мне.

— Да! — отвечала я, приседая.

— Надо отвечать: «Да, фрейлен!» — невозмутимо поправила она и добавила, переходя на русский язык, безнадежно усталым тоном, — после чая вы пойдете в гардеробную. Вас переоденут во все казенное.

— Да, фрейлен! — коротко согласилась я.

Пары двинулись и, выйдя из дортуара, миновали умывальную, верхний коридор, спустились по лестнице в нижний этаж здания и вошли в столовую — длинную комнату, сплошь уставленную столами.

Младший, седьмой класс, толпился у дверей столовой, уступая нам дорогу.

— Люда! Люда! Здравствуй! — окликнула я свою названную сестру.

— Нина! Милая! Ну как ты, привыкаешь?

— Привыкает понемножку, душечка мадемуазель! — выкрикнула за меня Мила Перская.

И, наклонившись ко мне, пылко зашептала, не сводя с Люды восхищенных глаз:

— Вот прелесть! Вот ангел! Божественная! Какие счастливицы эти седьмушки! Если бы она была у нас — вместо «финки» или «жабы»! Весь класс обожал бы ее! Я ничего не видела до сих пор лучшего в наших стенах: ты и она! Она и ты! О, как я люблю вас обеих!

— А Рамзай? — вырвалось у меня неосторожно.

— Рамзай? — переспросила Мила удивленно. — Ах, ты не знаешь Рамзай, Нина! Половина класса обожает ее, тогда как остальные ненавидят всей душой.

— Разве она злая? — спросила я, рассчитывая, что разговорчивая Мила хотя бы отчасти удовлетворит мое любопытство.

— Бог ее знает. Она воплощенная загадка… То бессердечная, то сама доброта. Дикая какая-то! Впрочем, ей это простительно. Она, говорят, кумир семьи, и очень богатой семьи вдобавок! — подчеркнула девочка.

— Она часто издевается над беднягой Пуд? — не отступала я.

— И не только над Пуд. И, заметь, никогда не делает это так, спроста! Пуд достается за сочинения и переводы, которые Рамзай пишет за эту лентяйку, а другим…

Подошедшая фрейлин Линдер помешала продолжению нашего разговора, напомнив, что после молитвы и чая я должна поспешить в институтскую гардеробную и сменить, наконец, собственное платье на форменное.

Заставив себя проглотить горячую коричневую бурду, лишь по какому-то недоразумению именуемую чаем, я отправилась исполнять приказание классной дамы.

Марина Волховская, стоявшая со мной рядом на молитве, проводила меня до дверей гардеробной, где работали девушки-портнихи в одинаковых полосатых платьях.

— Здесь вам дадут все казенное, — объяснила невозмутимая Марина и, покровительственно кивнув, удалилась, предоставив меня обитательницам гардеробной.

В каких-нибудь полчаса «полосатые» девушки и их начальница, гардеробная дама, безжалостно покончили с моим прежним обличием, — своеобразным и привлекательным, по отзывам множества людей.

В ужасе отшатнулась я от зеркала, отражавшего невозможную уродину!

Зеленое камлотовое платье, стоящее вокруг меня парусом, белый передник, неуклюжая пелеринка и длинные белые трубочки — «манжи», на институтском жаргоне…

Девушки-портнихи не разделяли, однако, моего мнения.

— Очень хорошенькие барышни! — произнесла одна из них, стройная, ясноглазая красавица, похожая скорее на «сиятельную аристократку», нежели на горничную-портниху, «полосатку», как их называли институтки. Такой красавицы мне еще не приходилось встречать!

— Нет, какое! — отмахнулась я. — Что за хорошенькая в этом виде! А вот вы — вы прелесть что такое! Картинка! Право! — искренне любуясь ею, говорила я.

— Ну, уж будет вам насмешничать! И вы туда же! Довольно я от баронессы терплю! — надула малиновые губки девушка, которую звали Аннушкой.

— От какой баронессы? — полюбопытствовала я.

— Да барышня Рамзай нашу Нюшку преследует! — ответила за подругу черноглазая Акуля, товарка и соседка Аннушки.

«Вот как! И тут, значит, поспела!» — мысленно отметила я, живо представив высокую тоненькую девочку с насмешливо-гордым лицом и зелеными глазами.

Я вышла из гардеробной, путаясь и поминутно спотыкаясь в непривычно длинном подоле, и пустилась в путь по этажам и коридорам, тщетно пытаясь угадать дорогу, ведущую в класс.

Вероятно, эти блуждания заняли немало времени, потому что, когда я нашла, наконец, свой класс, там уже шел урок, на кафедре сидел маленький человечек с язвительными, рысьими глазками и жидкой козлиной бородкой, которую он поминутно щипал.

Маленький человечек быстро обернулся на скрип отворившейся двери, и мы встретились взглядами.

— Это наша новенькая, господин Ренталь, — представила меня фрейлен Линдер, пустив в ход ту из своих улыбок, которую наша «финка» считала очаровательной.

Господин Ренталь, преподаватель географии в старших классах, одобрительно кивнул мне и жестом пригласил садиться.

Место возле Марины Волховской было свободным, и я заняла его.

Географ рассказывал об островах Средиземного моря и о том, что добывается жителями этих островов. Но мне не было решительно никакого дела до островов вместе со всеми жителями и полезными ископаемыми, потому что мне порядком надоели эти острова еще дома, когда Люда готовила меня к поступлению в институт.

«Эльба… Сардиния… Сицилия…» — как сквозь сон слышался голос маленького человечка, не мешая, впрочем, занятию, которому я предалась с большим интересом… Я рассматривала своих одноклассниц.

Подле черненькой, как мушка, Игреневой сидит Женя Лазарева, по прозвищу «мышонок». Не в пример соседке, Женя внимательно слушает урок, широко раскрыв голубые глаза, и по-детски хлопает ресницами. На второй парте — Мила Перская, она совершенно погружена в чтение какой-то большой тяжелой книги, которую держит на коленях, под крышкой своего пюпитра. Тоня Коткова лепит из воска маленькие круглые шарики и время от времени бомбардирует подруг — к немалому их удовольствию… Рослая, сильная и здоровая Маша Щупенко то и дело обращает к учителю свое свежее, румяное лицо с демонстративно скучающим выражением.

И, наконец, рядом с Машей — «она» — странная, чудная, необычайная девочка, злая и непонятная «чудачка», как ее называют подруги… Добра или жестока она? Умна или ограничена? Да что же она, в самом деле, такое — эта бледная, тоненькая, зеленоглазая баронесса Рамзай? Кто она?

— Госпожа Пуд! Уделите нам несколько фунтов вашего внимания! — все-таки отвлек меня неприятный, гнусавый голос обладателя козлиной бородки.

Я взглянула на Пуд. Апатично-сонное лицо ее казалось какой-то широкой и плоской маской безучастности. Бесцветные глаза спали с открытыми веками. Ни единого проблеска мысли не было в этих тусклых зрачках.

Оклик учителя отнюдь не вывел Пуд из сонного оцепенения.

— Мадемуазель Пуд! Потрудитесь сказать нам, сколько весит пудовая гиря? — язвительно проскрипел неприятный голос Ренталя.

Классная дама сдержанно захихикала, девочки разразились дружным хохотом. Я сама не могла сдержать улыбки, наблюдая тупую растерянность Пуд. Даля Игренева и отчаянная Коткова упали головами на крышки пюпитров и, захлебываясь от смеха, прямо-таки взвизгивали от удовольствия.

Вдруг, перекрывая смех и гам, прозвенел, как натянутая струна, негодующий голос:

— Это не относится к уроку географии, господин учитель!

— Госпожа Рамзай, чем вы недовольны? — сразу перестал смеяться Ренталь и настороженно сощурился.