Вторая мировая: иной взгляд. Историческая публицистика журнала «Посев» - Страница 17

Если западный журналист выставляет свои тезисы на суд общественности, которая вправе принять или отклонить их, то большевицкий журналист выставляет свои положения как императивные и безапелляционные. Если в западной журналистике проводится резкая грань между информацией и комментарием, то большевицкая журналистика признает только комментированную информацию. Большевики выработали свой собственный язык в журналистике, такой же агрессивный, как агрессивно само её содержание. Звёзды английской и французской журналистики или «король американских журналистов» Вальтер Липпман оказались бы безработными в Советском Союзе со своим «убогим» языком.

Русский язык, безусловно, один из самых богатых языков в мире, он в тоже время, как это известно самим русским, очень силен и тем видом экспрессивных выражений, которые мы называем бранными. Из сокровищницы русского языка большевицкая журналистика взяла для себя всё, что в нём есть «крепкое», ругательное. Не только взяла, но ещё отшлифовала, углубила и дополнила этот лексический ряд новыми словами и целыми понятиями. Я уверен, что если бы Даль ещё жил, ему бы пришлось выпустить дополнительный том русского словаря, состоящий из одних «советизмов». Дополнительный том мог бы быть назван просто: «большевицкий язык». Но большевицкая журналистика не ограничилась только «родным» запасом. Интернационально-коммунистическая по духу, она предоставила почётное место и иностранным словам, созвучным русским ругательным.

Я нарочно просмотрел три случайных номера «Правды» и один номер «Большевика», чтобы сделать подбор «крепких слов», как национальных, так и иностранных, из советской журналистики, чтобы продемонстрировать их здесь читателю. За эту задачу я брался даже с некоторым внутренним беспокойством: а что, если как раз в этих случайных номерах «крепких слов» окажется меньше всего или даже вовсе не окажется. Но, увы, меня ожидало другое разочарование – я добрался только до середины, слов выписал порядочное количество, а конца ругани так и не видать – советские журналисты, вижу, только вошли в азарт, как будто хотят перекричать друг друга. Я вспомнил опять о Дале, безнадёжно махнул рукой на свой «лингвистический эксперимент» и ограничился тем, что уже выписал наспех и бессистемно. Вот он, этот «золотой запас» языка советской журналистики: фашист, обманщик, паразит, империалист, социал-фашист (о социал-демократе), дурак, низкопоклонник, янки (об американце), реакционер, негодяй, троцкист, фриц (о немце), магнат, проходимец, живодёр, гангстер, агент, прохвост, гниль, шпион, шарлатан, мразь, твердолобый (об английских консерваторах), диверсант, подкупный, собака, дегенерат, жулик, авантюрист, двурушник, мошенник, лицемер, саботажник, душитель, циник, изверг, подлец, мракобес, вор, вероломный, остолоп, вешатель, миллионер, наёмник, вредитель, мерзавец, иезуит, шкурник, осёл, инквизитор, демагог, либерал, бандит, идиот, кретин, банкир, раскольник, палач, поганый, провокатор, изменник, доллар (долларовая: дипломатия, империализм), садист, спекулянт, сволочь, убийца и так далее и тому подобное.

Я выписал слова, которые встречаются только в иностранных отделах «Правды» и «Большевика», – так сказать, «международную терминологию» советской печати. Без энного количества этих «крепких слов» нельзя найти ни одной международной статьи в прессе СССР. Талантливость и преданность режиму журналиста определяется количеством употреблённых им «крепких слов», то есть цензурной и нецензурной руганью.

Только слово «диктатор» у большевиков или совсем не употребляется, или употребляется очень редко, как бы неохотно. Как говорят русские, «на воре шапка горит».

Что касается «внутренней терминологии», то она куда богаче и «сочнее». Здесь большевики ввели в ход совершенно новые, ими изобретённые слова, которые не были известны знатокам русского языка, таким как упомянутый Даль или академик Шахматов, или просто старым русским людям.

Справедливость требует заметить, что советская журналистика и пропаганда знают достаточное количество возвышенных слов, сравнений, эпитетов и целых выражений. Вот неполный перечень возвышенных слов и словосочетаний, которые относятся только к личности Сталина:

Существительные: вождь, учитель, гений, мудрец, организатор, продолжатель, основоположник, титан, гигант, творец, исполин, водитель, предводитель, отец народов, создатель, освободитель, мыслитель, теоретик, ученый, корифей.

Прилагательные: великий, величайший, мудрый, мудрейший, гениальный, гениальнейший, непобедимый, храбрый, прозорливый, дальновидный, бесстрашный, эпохальный, бессмертный, вечный.

Эпитеты: ярче солнца, шире океана, выше Гималаев, больше Вселенной.

Когда один иностранный журналист попросил Сталина определить своё место и место Петра I в истории России, Сталин ответил, что Ленин – океан, Пётр I – капля в море, а он, Сталин, – ученик Ленина. Тут сам Сталин косвенно признался, что он немножко меньше океана, но несомненно больше моря. Воздавая должное его ненасытному честолюбию, советская пропаганда не удовлетворяется уже ограниченными понятиями нашей грешной земли. Она постоянно прибегает к космическим категориям, чтобы возвеличить «Сталина-Солнца». Безудержная фантазия советской пропаганды в деле обоготворения личности Сталина не знает никаких границ. Припоминается случай, когда одна работница на «съезде ударников» закончила свою речь словами: «пусть живёт наш Сталин ещё тысячу лет!»

Сталин, сидевший тут же в президиуме съезда, не без благодарности за пожелания заметил только: «почему же так много?»

«Посев», 1999, Ns 12

18 марта 1928 года в Брюсселе неожиданно заболел председатель Русского Обще-Воинского Союза (РОВС) генерал-лейтенант Пётр Николаевич Врангель. С первых дней неизвестной болезни температура у больного не падала ниже 39 градусов. После тяжёлых мучений 25 апреля 1928 года он скончался. 26 апреля великий князь

Николай Николаевич поручил возглавить РОВС начальнику разведывательно-информационной части собственной канцелярии генералу от инфантерии А.П. Кутепову.

В распоряжение последнего поступила сильная организация, способная мобилизовать до сорока тысяч чинов, не считая резерва из членов молодёжных и параллельных РОВС воинских организаций Русского Зарубежья.

25 января 1930 года в доверительном разговоре с бывшим старшим адъютантом разведывательного отделения штаба I армейского корпуса поручиком М.А. Критским Кутепов заявил о готовности проникнуть на родину с группой офицеров и возглавить нараставшее, но разрозненно-стихийное сопротивление крестьянства и казачества. Через два дня Критский обязался представить Кутепову общий план переброски и использования кадров РОВС для развития нового этапа вооружённого сопротивления большевикам в условиях насильственной коллективизации.

Но встреча с Критским не состоялась – около 11 утра 26 января 1930 года Кутепов был похищен и убит сотрудниками ОГПУ в ходе спецоперации. Активными контрдействиями против руководителей РОВС в 1928–1930 годах политбюро ЦКВКП(б) и органы госбезопасности пытались предупредить появление в среде повстанцев военно-организационного ядра и тем самым предотвратить превращение мятежных повстанческих групп и отрядов на юге РСФСР в новую Добровольческую армию. Есть основания полагать, что в 1930 году советская власть и режим Сталина переживали серьёзный кризис.

Большую опасность для себя руководство ВКП(б) усматривало в возможности слияния находящегося за рубежом белого воинства и РККА в единую русскую национальную армию, о чём, начиная с 1928 года, всё чаще говорил Кутепов. Одного из своих корреспондентов он даже убеждал в неизбежности упразднения в будущей армии знаков отличия и наград, напоминавших о гражданской войне: «Только при условии полного забвения прошлого и страшного периода лихолетья возможно будет безболезненное слияние в будущей России белых воинов с красными…, Русского Зарубежья с русским народом». В речи 23 апреля 1929 года Кутепов призвал к борьбе за Росссию «тех наших братьев, у которых под красноармейской шинелью не перестало биться русское сердце».