Вторая мировая: иной взгляд. Историческая публицистика журнала «Посев» - Страница 13
Общий вывод Мухина: «Катынское дело было использовано “пятой колонной” СССР и России точно так же, как его использовали гитлеровцы со своими польскими холуями начиная с 1943 г., т. е. для вызывания ненависти у европейцев к СССР и России…»
Трагедия Мухина и его единомышленников заключается в том, что для них СССР – российское государство.
– А какое же ещё? – последует вопрос.
– Большевицкое, коммунистическое, советское (в данном случае будем рассматривать эти термины как синонимы). А это означает – антироссийское в узком смысле и античеловеческое – в широком. Чем национальное государство отличается от тоталитарного? Тем, что национальное правительство в своей деятельности исходит из того, чтобы улучшить жизнь граждан. На этом поприще национальные правительства могут совершать ошибки, могут оказываться недостаточно компетентными, но вектор их политики задан, тем не менее, именно в названном направлении. Тоталитарное правительство в принципе не ставит перед собой задачу улучшения жизни граждан. Его задача – укрепление режима внутри страны и расширение географии его влияния. А всё, что находится в стране, включая граждан, это лишь сырьё для осуществления главной задачи. Причём её осуществление представляет собой бесконечный процесс. Конечно, и тоталитарные правители делают что-то для граждан, но подобно тому, как рабовладелец делает что-то для рабов, а фермер – для домашних животных.
Почему трагедия? Потому что Мухин действительно любит Россию. Но в стремлении выразить свои чувства пытается защищать СССР – государство, которое было главным врагом для народов, проживающих на его территории. Любое обвинение, направленное против СССР, воспринимается Мухиным и его единомышленниками как «антироссийская подлость», то есть априори предвзято. А насколько это обвинение справедливо само по себе – для них не важно: обвиняют «наших», значит надо защищаться. В действительности же Россия – первая жертва большевизма, который впоследствии стал действовать от имени своей жертвы, навлекая на неё ненависть сопредельных народов за свои преступления. Отречься от Ленина и Сталина как от губителей России – главная задача национальной политики. Говорить о них как о национальных лидерах – это действительно антироссийская подлость, в данном случае без кавычек.
По-настоящему плохо то, что Мухин не разборчив в средствах. В целях обеспечения поддержки своей версии со стороны российских обывателей он играет на весьма незатейливых чувствах: «Многие ли понимают, что как только в этом деле будет поставлена вожделенная поляками и отечественными негодяями точка, нынешние граждане России будут платить нынешним гражданам враждебной Польши денежную “компенсацию”?..» К теме возможного «иска граждан Польши к гражданам России» Мухин обращается неоднократно. Исследователи, цель которых – воссоздание адекватной картины прошлого, к таким доводам не прибегают.
Из 1940-го Мухин не только перепрыгивает в 1991 – й, но и отпрыгивает в 1937-й: «Катынское дело прекрасно объясняет, почему накануне Второй мировой войны потребовались чрезвычайные тройки и почему так беспощадно уничтожалась “пятая колонна”».
Масштаб его сверхзадачи действительно впечатляющ: не только обвинить во всевозможных грехах архитекторов перестройки, но и оправдать сталинские репрессии.
А вот Александра Филипповича Катусева Мухин обидел напрасно («…осенью 1990 г., главный военный прокурор СССР Катусев из отъявленных негодяев ГВП собрал “следственную бригаду” для юридической фальсификации этого дела»). Более ревностного борца с «пятой колонной», чем Катусев, пожалуй не найти. В 1990 году он совместно с В. Оппоковым написал для «Военно-исторического журнала» статью «Иуды. (Власовцы на службе у фашизма)»7. Название говорит само за себя и выводит нас ещё на одну тему, не менее животрепещущую.
В 1990-е вышло несколько серьёзных книг об антисталинском протесте советских граждан 1941–1945 годов. Они, как правило, написаны молодыми историками и опубликованы частными издательствами. Но вот книга, написанная Михаилом Ивановичем Семирягой – корифеем советской исторической науки, ветераном (что немаловажно), напечатанная издательством РОССПЭН – «Российская политическая энциклопедия». В этой монографии, озаглавленной «Коллаборационизм. Природа, типология и проявления в годы Второй мировой войны»8 читаем: «Подавляющее большинство граждан государств прежнего Советского Союза резко осуждает бесчеловечный сталинский режим. Но когда заходит речь о политической оценке тех, кто вёл активную борьбу против него, то возникает, казалось бы, парадоксальная ситуация: люди готовы сочувствовать тем узникам сталинского режима, которые были заточены в многочисленные лагеря ГУЛАГа и, по существу, не могли активно бороться против него. Но эти же люди психологически и поныне не готовы понять и принять тех противников Сталина, кто с оружием в руках сражался против того же режима… Жизнь всегда богаче, сложнее, многограннее любых, даже самых устоявшихся схем и стереотипов. Поэтому, думается, с течением времени отношение к коллаборационистам – исключая, конечно, подлинных военных преступников, карателей, которым нет и не может быть прощения, – наверняка изменится. Новые поколения наших соотечественников сумеют, очевидно, более широко и непредвзято оценить характер и мотивы поведения многих коллаборационистов, увидеть и понять трагичность их судеб»9.
Такой взгляд, представленный фактически на официальном уровне, был большим событием для отечественной науки. Но тут же пошёл и откат назад. Борис Филиппов в статье «Сопротивление советскому режиму (1920–1941)»10 начинает «за здравие»: «Массовому сознанию был навязан тезис об отсутствии сопротивления, о пассивном поведении обескровленного мировой войной, революцией и войной гражданской населения, активная часть которого либо погибла, либо эмигрировала». Приводит многочисленные факты сопротивления большевизму в 1920-1930-е, классифицирует их. Но заканчивает «за упокой»: «…до начала Отечественной войны не прекращалось сопротивление сталинскому режиму». А что, после начала «Отечественной войны» оно прекратилось? Именно после 22 июня оно и развернулось по-настоящему.
С. Чуев, автор книги «Проклятые солдаты»11, признаёт и наличие сопротивления, и его размах. Но, задаваясь вопросом, почему это стало возможным, даёт ответ: «В первую очередь, это готовность немецких командиров привлекать на службу местных жителей и военнопленных, хотя подобная инициатива порой и тормозилась гитлеровским окружением»12.
Такая готовность немецких командиров проявилась отнюдь не сразу. Инициатива сотрудничества с немцами исходила именно от местного населения и от военнопленных. Идея политического оформления движения тоже исходила от местных – конкретно, от жителей Смоленска осенью 1941 года. Вопрос о том, что первично – антисталинский протест граждан СССР, перешедший из латентной фазы в открытую в условиях войны, или желание немцев пополнить кем-либо свои редеющие полки, – принципиально важен. Нельзя согласиться и с тем, что инициатива «порой и тормозилась гитлеровским окружением». Она встретила активнейшее противодействие нацистской партийной верхушки, прежде всего самого Гитлера, поскольку противоречила идеологическим установкам, разработанным ещё до войны.
«…У нас служба немцам, – продолжает Чуев, – всё-таки воспринималась, в том числе и в народном сознании, как предательство, а уж если бургомистром становился бывший советский или партийный чиновник, а полицаем – бывший милиционер, то такой поступок расценивался как особо циничный и непростительный…»13
Единого отношения к сотрудничеству сограждан с немцами не было, поскольку само сотрудничество было массовым. Кроме того, многие смотрели на это с прагматических позиций. Криминальная полиция (в СССР – милиция) должна существовать в любой стране при любом режиме. И она должна быть местной, говорить на одном языке с населением, иметь опыт работы в конкретных городах и населенных пунктах, знать специфику криминального мира. Большевики отступили, так и жуликов ловить не надо? Не надо обслуживать систему жизнеобеспечения? Пахать, сеять, собирать урожай? Сталин так и хотел: либо при мне, либо вообще никак. Отсюда и приказы об уничтожении инфраструктуры при отступлении Красной Армии. (Так будет действовать и Гитлер с конца 1944 года – тактика «выжженной земли»). Диктаторы хотят, чтобы жизнь заканчивалась вместе с ними, но должна ли нация разделять этот взгляд?