Вся правда о русалках - Страница 26

«Чего ты тут болтаешься, блошиный холоститель?! Долой придурочных палеоботаников! Тухлый интеллигент! Марихуана!» Едва ли русалка знала, чем занимаются палеоботаники, возможно, ей неясно было и значение сигнатуры «Марихуана!», но мощь и красота звучания речитатива возмещали эти мелочи.

Поскольку я лишь недавно ознакомился с ценной работой А. Эхина, мне не представило труда следовать просодической структуре. Я рявкнул в ответ: «Что ты тут верещишь, жабья золовка?! На мыло пакостных водозагрязнителей! Протри зенки!»

По-моему, я выступил весьма удачно, что подтверждала и реакция русалки — она подплыла поближе и разглядывала меня довольно дружелюбно. И все же оставалось впечатление, что она чего-то ждет. Я догадался, что на свою оральную продукцию не поставил фирменный знак. Ничего не приходило мне в голову, но я понял, что если немедленно не найду сигнатуру, то опозорюсь. Позже я слышал от коллег, что ругательницы в вопросах формы столь же требовательны, как японцы — создатели хайку. И я брякнул первое попавшееся слово: «Хлорка!»

По выражению лица русалки я понял, что она с удовлетворением приняла мою сигнатуру — название химического соединения, успешно применяемого при дезинфекции помоек и общественных уборных.

Теперь русалка уже высунулась из воды по пояс. Нельзя сказать, что она выглядела красавицей: широкая кость, довольно грубые черты лица, мужские плечи, кажется, даже небольшие усики над верхней губой. И все же была в ней некая своеобразная привлекательность, окрашенная легкой вульгарностью, свойственной базарным торговкам цветами или рыбой. Чувствовалось, что распущенная речь и сквернословие скрывают за собой доброе сердце. Если вдруг свалишься в воду, такая тут же вытащит тебя на берег, шлепнет по заду, слегка выругает и затем плюхнется, хихикая, обратно в водоем.

Русалка немного полюбовалась на меня, ухмыльнулась с фамильярным добродушием, показала мне язык и исчезла.

На другой день, придя на то же место, я снова увидел вдали русалку. Она загорала на торчащем из воды камне в весьма фривольной позе, но, как ни странно, это не произвело на меня никакого впечатления. Заметив меня, она дружески помахала рукой и буркнула (или хрюкнула) низким хриплым голосом опознавательный знак: «А-а, хлорка!»

— А-а, марихуана! — крикнул я в ответ. У меня было желание задержаться, приблизиться к ней, но я почувствовал, что это было бы неуместно, это нарушило бы некую солидарность, было бы бестактно. Нечто подобное случается иногда во взаимоотношениях мужчин.

Приведенным небольшим сообщением мы хотели бы закончить рассмотрение ругательниц; попутно мы бегло коснулись всего интереснейшего, богатого контрастами семейства оруний. Напоследок мы еще раз хотели бы обратить внимание друзей русалок на рассмотренные выше признаки речитативов ругательниц, которые следует твердо запомнить. Только при этом условии возможно отличить русалку от некоторых представительниц женского пола из сферы обслуживания, чьи резкие и язвительные высказывания по содержанию могут быть весьма схожими с соло русалок.

Закончив предыдущую часть настоящей книжицы, мы можем сказать, что познакомились с элементарным курсом русалковедения. В первой трети нашего века наядология была описательной наукой, и наядолог старой школы не пытался выходить за определенные рамки, ограничиваясь описанием русалок и анализом их поведения. Хотя накапливались все новые и новые данные о способностях русалок к превращениям, или метаморфозам, консервативные исследователи подвергали их большому сомнению: они считали подобные факты неконтролируемыми и утверждали, что «так называемые превращения» следует относить к области интересов фольклористов и собирателей сказок, поскольку они, эти превращения, никак не касаются серьезного природоведения. Такое отношение понятно: в науке еще господствовало ньютоновское миропонимание; правда, уже были сделаны открытия Эйнштейна, Бора, Паули, Планка и других, однако исследования взаимоотношений между массой и энергией, да и вся квантовая механика, представлялись чуждым математики людям обычным развлечением виртуозов, вполне достойным уважения, но все же далеким от жизни.

Начиная с тридцатых годов картина мира непрерывно менялась и продолжает меняться по сегодняшний день. Вторжение математических методов в природоведение пошатнуло многие основополагающие истины, а некоторые перевернуло вверх тормашками. В настоящее время вопросы, связанные со способностью русалок к превращению находятся в центре внимания наядологов, больше всего исследований появляется именно в этой области.

Следует сразу же предупредить, что мы вынуждены рассматривать вопросы превращении весьма кратко, поскольку не предполагаем в основной массе читателей, особенно молодых, короткого знакомства с высшей математикой и квантовой механикой. А без основательного знания этих дисциплин глубокое понимание проблем метаморфоз затруднительно. Так что ограничимся лишь изложением азбучных истин и примерами разнообразных метаморфоз.

Чтобы читатель мог с легкостью следовать за нами и понять происхождение модных ныне теорий превращения, начнем с весьма далекой на первый взгляд области — с генезиса русалок.

В любом курсе биологии вы непременно встретите схему эволюционного развития в виде родословного древа. Двигаясь по «веткам» этого древа к «корням», мы обнаружим среди своих далеких предков симпатичных кистеперых рыб и другие экзотические существа; старательно ведя пальцем вниз, мы можем выйти на шустрых одноклеточных. Ни в одном трактате о русалочьих (равно как о колошматниках, водяных и прочих нечистых) вы подобного родословного древа не отыщете. Но от кого же тогда произошли русалки? Этот вопрос напрашивается сам собой. Однако пока оставим его без ответа.

«Эволюционное древо» — плод большой работы палеонтологов. В окаменелостях они нашли множество примет колоссального трудолюбия животных: поколение за поколением прилежно растили они крылья и лапы, обзаводились изрядными легкими, безотказными гениталиями. Эволюция — господь бог природоведов — запустила в ход машину развития, корректировала ее посредством мутаций, и все пошло-поехало, пока наконец на планете не появились мы с тобой, дорогой читатель. Мы ужасно этим гордимся и даже пытаемся объявить себя венцом природы. Эволюция, конечно, штука поразительная. Но еще больше поражает нас то, что в окаменелостях любых эпох, как бы далеко или близко они от нас ни отстояли, мы не обнаруживаем ни малейших признаков существования русалок. Не найдено ни единого кусочка янтаря с русалочьей куделькой, ни одной хвостовой косточки в поверхностных или глубинных пластах. В чем же дело? Ведь можно было бы солидаризоваться с каким-нибудь вульгарным материалистом, который делает из этого обстоятельства жесткий вывод, будто русалок вообще не существует; конечно, можно, да как же это сделаешь, когда в числе твоих знакомых немало славных русалок, которые посвятили тебя в обычаи своего народца и с которыми ты ходишь музицировать по вечерам. Именно над вопросом происхождения русалок бились многие выдающиеся наядологи в тридцатые годы. Однако, сколько бы тучи ни хмурились, солнышко все равно проглянет: трудно сказать, кто из исследователей оказался тем счастливчиком, которого осенило серьезно обратиться к новейшей физике.

Англичане признают приоритет за профессором Мермейдом, французы убеждены, что великий переворот в русалковедении свершил академик Наяд. Но разве так уж важно, кому отдать пальму первенства? Несомненно лишь то, что названные ученые, как и другие смельчаки, каждый своим путем пришли к твердому убеждению: именно отсутствие останков является одним из убедительнейших доказательств существования русалок! Как расправился Колумб с капризным яйцом или Александр Македонский с гордиевым узлом, так и они ничтоже сумняшеся разрешили русалкодилемму: «Если у нас нет костей и скелетов, если мы и волоска русалки не находим в янтаре, — рассуждали они, — то это свидетельствует не об отсутствии русалок, а о том, что у них вообще не бывает останков!»