Встречи с Богоматерью - Страница 99

Как бы там ни было, Сунильда-Сванхильд осталась в истории готов, в северных песнях (а это и песни потомков асов и ванов). Добавим, что она оказалась жертвой интриги Бикки, советника Германариха (согласно песне о Гудрун). Этот Бикки посоветовал Рандверу, сыну Германариха, овладеть Сунильдой, а потом все рассказал своему королю. Германарих казнил и Сунильду и Рандвера того просто повесил.

Я предполагал, что время действия в русской сказке перенесено в Киев летописный, куда народ относил и действие многих былин. Владимир Красное Солнышко, великий русский князь, стал для народа постоянным героем, собирательным по своей природе.

Но поставим себя на место сказителей и певцов. Куда отнести действие, если вся история летописи начиналась примерно тогда же или чуть раньше, в девятом веке? Понятно, что история да и многие рассказы были канонизированы на христианский лад. Но отсюда следовало вот что: герои русских былин и песен начинали свой путь на том же самом рубеже. Это я объясняю, в частности, и сильной властью князей в период Киевской Руси, а также значением Киева, как безусловного центра русской средневековой культуры. Мне могут возразить и подставить другое слово: "древнерусской". На это я отвечу: нет, говорю именно о русской культуре. Тацит равно повествует о германцах и венедах. Никому не приходит в голову исправлять слово "германцы" на "древние германцы". Почему же я должен исправлять имя "русы", "русомоны", "Русь", приписывая эпитет "древний"? Нет, даже венеды Троянской войны, хорошо описанные Страбоном - это не древние славяне, а просто славяне. (Древние же русы - это нечто иное, чем русы Киева, Фракии или росомоны Иордана. Это русы VII тысячелетия до н.э., известные по древнейшим надписям на камнях и барельефам.)

...Однако Сунильда в русской сказке начинает путь свой в другое царство из Киева - под именем Людмилы.

* * *

Народная молва донесла до поэта сказку со всеми ее непременными элементами и героями. Действуют волшебники, коварные соперники, красавица княжна. Главный герой отважен и благороден. Из гридницы князя Владимира начинаются его долгие и опасные странствия. Отсюда похищена Людмила. Вот как это произошло:

Гром грянул, свет блеснул в тумане,

Лампада гаснет, дым бежит,

Кругом все смерклось, все дрожит,

И замерла душа в Руслане...

Все смолкло. В грозной тишине

Раздался дважды голос странный,

И кто-то в дымной глубине

Взвился чернее мглы туманной...

И снова терем пуст и тих...

Отметим голос странный, дымную глубину, полет неизвестного, туман, свет, погасшую лампаду, грозную тишину. (Это не похоже на то, о чем говорилось выше. Нельзя приписать готскому королю Германариху эти чудеса и световые эффекты. Сама сцена загадочна.)

Если грозная и пока неизвестная нам сила отважилась похитить княжну, то исключительно потому, вероятно, что игра стоила свеч. Княжна росомонов прекрасна. Я с трепетом перечитываю пушкинские строки. Отныне это еще одно свидетельство о Сунильде, которую я описал выше.

Покров завистливый лобзает

Красы, достойные небес,

И обувь легкая сжимает

Две ножки, чудо из чудес.

Красы, достойные небес. Если бы знал Пушкин, что рассказ его - о русской княжне долетописного времени! - И что краса ее буквально достойна небес, и красавица княжна ныне там, на небесах.

Вот еще слова о росомонке Людмиле-Сунильде:

Ах, как мила моя княжна!

Мне нрав ее всего дороже:

Она чувствительна, скромна,

Любви супружеской верна,

Немножко ветрена... так что же?

Еще милее тем она.

Наряду с супружеской верностью поэт замечает и некоторую ветреность. Мы уже знаем, чего стоило это Сунильде согласно скандинавским и готским источникам. Русский поэт, высоко ценивший красоту дев и жен, и хмурый старец Германарих смотрят на это милое качество княжны, так сказать, с разных позиций.

В сказке находим важное описание состояния княжны, соответствующее (!) ее образу, показанному Божьей Матерью.

Увы, ни камни ожерелья,

Ни сарафан, ни перлов ряд,

Ни песни лести и веселья

Ее души не веселят;

Напрасно зеркало рисует

Ее красы, ее наряд;

Потупя неподвижный взгляд,

Она молчит, она тоскует.

Первое: сарафан! В таком вот платье предстала Сунильда во время беседы Божьей Матери с Жанной. Молчание и неподвижный взгляд тоже замечены тогда же. Перлов ряд, камни ожерелья... Эти украшения характерны для русской княжны периода Киевской Руси. Но у Сунильды их нет. Почему? Погребения Черняховской археологической культуры довольно скромны. Это новое для русов пространство, новая родина. Они пришли после долгих тысячелетий своей истории в трояно-фракийском регионе (включающем и земли Иллирии) на север. Они колонисты. Так вот русские перебирались на жительство в Сибирь, на Дальний Восток - уже в близкое нам время. Они брали с собой необходимое: орудия для обработки земли, инструменты, предметы хозяйственного обихода. Для того чтобы запастись всем этим, они должны были обменять украшения на самое необходимое в долгой дороге и на новых местах поселений.

Нет в Черняховской культуре на огромных пространствах даже типично княжеских, королевских могил. Вот почему первые русы севернее Черного моря, пришедшие с юга, скромно одеты, скромно живут. Платье-сарафан с типично русской вышивкой, характерной для Фракии, узкая ленточка на голове, простая прическа, вышитый орнамент на рукавах и на подоле - таков наряд русской княжны периода готского нашествия, задолго до летописного начала Киевской Руси.

Та же история с переселением ванов-вятичей. Фракийские русы создали могучее государство одрисов - и позднее покинули его земли, так же как и иллирийцы-славяне, почитавшие Даждьбога, ушли с берегов Адриатики на Дунай, затем еще севернее, в будущие новгородские земли. Ваны же создали древнейшее государство в Закавказье - Урарту. И тоже покинули его, перешли на Дон и в соседние земли, создав Лебедию, о которой шла речь в первой книге. И ваны оказались в более суровых условиях существования на новой родине. Для них характерны углубленные в землю дома с четырехскатной крышей. Это соседняя с Черняховской Зарубинецкая культура.

Обратимся снова к волшебному зеркалу народной русской сказки. В нем вновь отразился образ русской княжны:

Но втайне думает она:

"Вдали от милого, в неволе,

Зачем мне жить на свете боле?

О ты, чья гибельная страсть

Меня терзает и лелеет,

Мне не страшна злодея власть:

Людмила умереть умеет!

Не нужно мне твоих шатров,

Ни скучных песен, ни пиров

Не стану есть, не буду слушать,

Умру среди твоих садов!"

Подумала - и стала кушать.

Удивительное единство образа, вылепленного поэтом... Еще строки о ней:

В уныньи тяжком и глубоком

Она подходит - и в слезах

На воды шумные взглянула,

Ударила, рыдая, в грудь.

В волнах решилась утонуть

Однако в воды не прыгнула

И дале продолжала путь.

Скупы строки скандинавских песен. Но русский поэт работает намного позднее - и уже со сказочным материалом. Стоит ли удивляться красочности описаний тех же чертогов Черномора-Германариха?

Завесы, пышная перина

В кистях, в узорах дорогих;

Повсюду ткани парчевые;

Играют яхонты, как жар;

Кругом курильницы златые

Подъемлют ароматный пар...

Другие строки еще более убеждают в этом. Поэт явно вспоминает весь джентльменский набор (из восточных, впрочем, источников), которым окружает любимую наложницу или жену богатый владетель.

...Пленительный предел:

Прекраснее садов Армиды

И тех, которыми владел

Царь Соломон иль князь Тавриды.

Пред нею зыблются, шумят

Великолепные дубравы;

Аллеи пальм и лес лавровый,

И благовонных миртов ряд,

И кедров гордые вершины,

И золотые апельсины

Зерцалом вод отражены;