Вспять: Хроника перевернувшегося времени - Страница 9

– Я смотрел, но еще не помешает, – ответил за Ломяго Карчин.

Милиционеры вошли в вагончик и тщательно все обшарили. После этого ходили по территории, заглядывая во все углы. Тщетно. Чугрееву все это надоело, и он пошел о чем-то говорить с братьями. Наверное, решил напомнить их недавние слова о готовности помочь. Он всегда был человек горячий, но быстро остывающий и предпочитающий синицу в руках журавлю в небе, хотя однажды, выпив, приставал к Дяткину, оперу с университетским образованием, с требованием объяснить: а чем, собственно, журавль лучше синицы? Синица, она симпатичная вполне птичка. В клетку посадил и пусть себе чирикает. А журавль что? Зажарить его, что ли? Не слыхал, чтобы журавлей ели. Да и зачем? Есть курица, гусь, утка. Утка с яблоками – вещь. Вот говорят: дичь! Помещики стреляли, дворяне и секретари КПСС. Ну, охотился он с братом двоюродным, тот тоже поместье себе завел, разбогатев. Двух уток подстрелили и этого... Как его. Ну, такой... С носом. Жидовское такое названьице типа вальштейн, что ли...

– Вальдшнеп, – уточнил всезнающий Дяткин.

– Точно. Вальшнеп. Так вот. Потом зажарили этих уток – и что? Жрать нечего фактически, мясо рыбой и тиной воняет. А тоже – дичь!

Итак, Чугреев пошел беседовать с братьями, а Ломяго, уже всерьез злясь, сказал Килилу:

– Ну пацан, довел ты меня! Последний раз спрашиваю: куда дел?

– Не брал! – ответил Килил.

– Поехали с нами тогда. Посидишь там, подумаешь.

– Он несовершеннолетний, – сказал Геран. – Разве это можно?

– Можно, – заверил его Ломяго. – Еще как можно! Кстати, папаша приемный, документы дай глянуть.

Только сейчас Геран вспомнил, что незнакомый милиционер унес с собой его паспорт, и сказал об этом Ломяго.

– Так! – удовлетворенно сказал лейтенант. – Мы и без документов, к тому же!

– Забрал ваш коллега, я же говорю.

– Откуда я знаю, забрал или не забрал?

– Вот он видел.

– Я не видел, – отрекся Карчин.

Геран возмутился, хотя и продолжал говорить почти ровно и с улыбкой:

– Послушайте, вы же интеллигентный человек, как вы можете? У меня хорошая память, я помню, как давал ему паспорт, а вы стояли рядом и смотрели!

– Откуда я знаю, что вы ему давали? Мне до этого было?

Геран понял. И сказал ему и милиционеру:

– Ясно. В оборот меня хотите взять?

– А не нравится – подействуй на своего щенка! – посоветовал Ломяго. И нагнулся к Килилу. – Сейчас и папашу твоего засадим тоже, хорошо это будет?

Килил, глядя в землю, сказал:

– Он мне не отец.

– Фактически не отец, а юридически отец. Понял – или объяснить?

Килил понял, но его это не интересовало. Он был удивлен, что сумки не оказалось в трубе. Он туда ее кинул, он слышал, как она там упала. Куда же делась? Взяли Самир и Расим? Как догадались? Чем достали? Он-то, Килил, уже придумал: найти длинную палку, вбить гвоздь в конец, загнуть. Или они уже это сообразили? А если так, то признаваться нельзя ни в коем случае, это теперь получается – чужую вину на себя взять. Пусть хоть убивают, гады.

А Чугреев вел беседу с братьями:

– Что получается, уважаемые? У вас и так тут неизвестно что творится, половина людей без регистрации, я точно знаю. А теперь еще и воров пригрели. И зачем мне на своей территории это терпеть, объясните, пожалуйста?

Расим хмуро смотрел в окно, сдерживаясь. Он терпеть не мог эту русскую привычку прикрывать личный интерес служебным. Все люди, все жить хотят, скажи, сколько тебе надо, возьми и уходи!

А Самир кивал, соглашаясь с Чугреевым. Вздохнул:

– Мы стараемся порядок смотреть всегда. Претензий никогда нет. А что этого человека сын своровал, мы за чужими детьми не можем смотреть. У меня своих трое детей, никогда никто не украдет. Украдет – руку отрублю сразу. У нас чужое никогда не возьмут, даже если просто лежит. (Конечно, он имел в виду – чужое у своих. У чужих чужое брать – не грех.)

– А у нас чужое запросто берут, так, что ли? – поймал Чугреев Самира на слове. Тот спохватился и хотел сказать, что не имел в виду ничего такого, но Чугреев уже развивал тему: – Такого, значит, о нас мнения? А зачем приехали тогда? Если мы вам не нравимся, зачем приехали? Мало того, что приехали, вам еще тут и не нравится! Не нравится – до свидания, никого не держим! А если хочешь жить здесь, будь добр уважать! А то я поеду к вам и заведу у вас свои порядки, вам понравится?

У Расима даже щека дернулась, настолько дико ему показалось, что этот человек может приехать к нему на родину и попытаться завести свои порядки. Чугреев это сразу зафиксировал:

– Не нравится? А почему мне должно нравиться? А? Не слышу!

Он глядел на Расима, и тому пришлось отозваться:

– Вы меня спрашиваете?

– Тебя, а кого еще? Вопрос: почему мне должно нравиться?

Расим ответил, тщательно подбирая слова, ответил так, как мог бы ответить старший брат:

– Никто не говорит: нравится – не нравится. Мы говорим: всем жить надо. Вот и все. Нормально жить надо между собой.

– Так вы не хотите! – воскликнул Чугреев. – Вы же охамели совсем! Недавно был без формы, сел в машину, извозчик из ваших, болтливый такой, начал поливать: ездят все плохо, дороги плохие, деньги с него все берут, Москва плохая, русские плохие... Я терпел, терпел, а потом спрашиваю: слушай, а если бы я приехал к тебе, стал бы тоже извозом заниматься, а ты бы сел, и я бы начал: у вас плохо, дорогие плохие, вы все плохие, как бы тебе понравилось? И знаете, что он мне сказал? Я бы, говорит, вам за такие слова руль повернул, чтобы вы врезались за оскорбление. Ты понял? – спросил он почему-то одного Расима. Догадался профессиональным чутьем, кто тут слабее на нервы. – Ты понял, нет? Нас оскорблять можно, а вас нельзя, вот ваша философия!

– Мы за дело оскорбляем! – не вытерпел Расим.

– Ага, за дело! – того и ждал Чугреев. – А вас не за что? Вы святые? На торговле не наживаетесь, с документами все в порядке, налоги платите?

– Вам мы платим! – закричал Расим и одновременно Самир закричал на брата по-азербайджански:

– Выйди отсюда!

Расим вышел, а Самир сказал Чугрееву:

– Ты не сердись на него, капитан. Давай не будем про это. Зачем? Не мы порядки устанавливаем. Сегодня так, завтра по-другому, люди остаются, правильно? А договориться можно всегда.

Чугреев его понял. Но у него сегодня не было задачи сорвать мелкую маржу и единовременный бакшиш. Он просто провел профилактическое мероприятие, которое называется «держать в тонусе». Чтобы знали и помнили, кто тут настоящий хозяин. Чтобы учли это при общих расчетах, которые регулярно производятся с Ломяго, курирующим стоянку. А капитан в доле, поэтому кровно заинтересован. Не забыть только сказать душевному другу Ломяго, что он за него поработал.

И он удалился с сознанием выполненного долга.

Ломяго в это время усаживал в вызванный им милицейский микроавтобус всех участников происшествия (вернее, двух происшествий). Чугреев подошел, спросил о планах и одобрил, сам же отправился завтракать: давно пора.

Они поехали сначала в больницу. Ломяго оставил Герана и Килила под присмотром милиционера, а сам в сопровождении Карчина сначала наведался в приемный покой, где проверил, сделана ли запись в книге регистрации о том, что привезли человека не просто с ушибами и увечьями, а со следами побоев. В таком случае сведения передаются в статистический центр ГУВД Москвы, там регистрируются и берутся на контроль. И это очень хорошо, учитывая фактическую раскрытость дела.

Потом отыскал врача, под чье попечительство попал старик. Врач, женщина, сказала, что состояние средней тяжести.

– Это как? – спросил Карчин.

– Ну, то есть плохо ему, но жить будет.

И Карчин слегка успокоился.

А Геран в автобусе думал об унизительности своего положения. Понятно, что, если Килил сознается, Герана отпустят. Но отпустят ли Килила, вот вопрос. Они, конечно, уверяют, что хотят только вернуть сумку владельцу, но их обещания – всего лишь слова. Отправят мальчика в колонию, а там что хорошего? И как Ольга это переживет? А если не вернет сумку, тогда уж наверняка отправят. Надо бы уговорить Килила, улестить, уломать, но каким образом? И почему он, Геран, уподобился милиционерам, безоговорочно поверив в то, что именно Килил украл сумку? Хотя, наверное, все-таки он. Геран его хоть мало, но знает, он видит по глазам Килила, что тот виноват. Ты, писатель, вдруг мысленно усмехнулся Геран, вот случай, когда ты должен подействовать словом!