Вспомнить все: Моя невероятно правдивая история - Страница 5

Потом я слышал, как по лестнице поднимается мой отец. Я всегда узнавал его шаги, тяжелую поступь полицейских ботинок. Отец появлялся в дверях, одетый в форму, и теперь уже учитель вставал, выказывая свое уважение, потому что мой отец был полицейский инспектор. Они садились и начинали разговаривать, и наступал мой черед: отец оборачивался, сверкал глазами, затем подходил, хватал левой рукой за волосы и «бум!» правой. После чего уходил, не сказав ни слова.

Время было тяжелое. Везде были трудности. Так, например, зубные врачи не использовали заморозку. Но тот, кто вырос в такой суровой обстановке, учится на всю жизнь терпеть физическую боль, и этот навык не проходит и тогда, когда трудности давно остались позади.

Когда Мейнхарду было лет четырнадцать и что-то дома его не устраивало, он повадился убегать прочь. Он говорил мне: «Думаю, я опять уйду. Но ты ничего не говори». После чего он собирал одежду в портфель, чтобы никто ничего не заподозрил, и исчезал.

Мать сходила с ума от беспокойства. Отец обзванивал своих приятелей в соседних участках жандармерии, выясняя, не объявился ли его сын. Брат выбрал очень эффективный способ протеста, если учесть то, что его отец был полицейским начальником.

Через день-два Мейнхард объявлялся, как правило, дома у одного из родственников, а может быть, он прятался у своего друга, до которого рукой подать. Меня всегда поражало то, что для него не было никаких последствий. Возможно, отец просто давал ситуации разрядиться. За свою работу в полиции ему не раз приходилось иметь дело с детьми, сбежавшими из дома, и он понимал, что, наказав Мейнхарда, только усугубит проблему. Однако, готов поспорить, отцу приходилось собирать всю свою выдержку.

Я же мечтал покинуть дом законным путем. Поскольку я еще был несовершеннолетним, я решил, что лучший путь к независимости – не лезть в чужие дела и самому зарабатывать деньги. Я брался за любую работу. Я нисколько не стеснялся взять лопату и копать землю. Как-то летом во время каникул один парень из нашей деревни устроил меня на стекольный завод в Граце, где работал он сам. Моя работа заключалась в том, чтобы насыпать лопатой битое стекло в тележку, везти в цех и высыпать в чан для переплавки. В конце каждого дня мне платили наличными.

На следующее лето я услышал, что есть работа на лесопилке в Граце. Я взял портфель и положил в него маленький бутерброд с маслом, чтобы продержаться до вечера. Затем доехал на автобусе до лесопилки, собрался с духом, вошел внутрь и спросил хозяина.

Меня провели в контору, и там был хозяин, сидел за столом.

– Что тебе нужно? – спросил он.

– Я ищу работу.

– Сколько тебе лет?

– Четырнадцать.

– Какую ты хочешь работу? Ты ведь еще ничего не умеешь!

И все же хозяин взял меня, приставив к рабочим, обслуживающим машину, которая измельчала отходы древесины в опилки.

– Ты будешь работать здесь, – сказал он.

Я сразу же взялся за работу и проработал на лесопилке до конца каникул. Моей задачей было пересыпать лопатой огромную гору опилок в грузовики, которые их увозили. Я заработал за лето 1400 шиллингов, примерно 55 долларов. По тем временам это была большая сумма. Больше всего я гордился тем, что, несмотря на мой возраст, мне платили как взрослому.

У меня не было никаких сомнений относительно того, как распорядиться деньгами. Всю свою жизнь я носил обноски, оставшиеся от Мейнхарда. У меня никогда не было собственных новых вещей. Я только что начал заниматься спортом – меня приняли в школьную футбольную команду, – и как раз в этом году в моду вошли первые спортивные костюмы: черные длинные штаны и черные куртки на «молнии». Мне они ужасно нравились, и я даже пытался показать родителям фотографии из журналов. Но родители отвечали, что это лишь пустая трата денег. Поэтому первым делом я купил спортивный костюм. Затем на оставшиеся деньги купил велосипед. На новый у меня не хватило, но в Тале был один мастер, собиравший велосипеды из деталей старых, и такой велосипед я смог себе позволить. У нас дома велосипеда больше не было ни у кого: отец после войны променял свой на продукты и так и не купил новый. И хотя мой велосипед был далеко не в идеальном состоянии, даже эти два колеса означали свободу.

Из последнего класса средней школы мне больше всего запомнились учения гражданской обороны. В случае начала ядерной войны должны были включиться сирены. Мы закрывали учебники и забирались под парты, пряча головы между колен и зажмуриваясь. Даже ребенок понимал, как нелепо это выглядит.

В июне 1961 года все мы прильнули к экранам телевизоров, следя за Венской встречей на высшем уровне нового президента Соединенных Штатов Джона Ф. Кеннеди с советским премьером Никитой Хрущевым. Телевизоров в домах почти ни у кого не было, но мы знали магазин электротоваров на Лендплатц в Граце, где на витрине были выставлены два телевизора. Мы бегали к нему и стояли на тротуаре, смотря репортажи со встречи. К тому времени Кеннеди пробыл на президентском посту меньше полугода, и многие эксперты считали, что он совершил большую ошибку, сразу же договорившись о встрече с Хрущевым, прямым, резким и хитрым политиком. Мы, подростки, в этом не разбирались, а поскольку телевизоры стояли внутри магазина, мы все равно не слышали звук. Но мы смотрели! Мы чувствовали себя соучастниками происходящего.

Наше положение было страшным. Каждый раз, когда Россия и Америка о чем-то спорили, нам казалось, что мы обречены. Мы боялись, что Хрущев сделает с Австрией что-то ужасное, поскольку мы находились прямо посредине; вот почему встреча проходила как раз в Вене. Она была бурной. В какой-то момент Хрущев, выдвинув одно жесткое требование, добавил: «Теперь Америке решать, что будет – война или мир», а Кеннеди зловеще ответил: «В таком случае, господин председатель, будет война. Это будет долгая холодная зима». Когда осенью того же года Хрущев воздвиг Берлинскую стену, взрослые говорили друг другу: «А вот и оно». В Австрии только жандармерию и можно было считать вооруженными силами. Отцу выдали военную форму и снаряжение и отправили на границу. Он отсутствовал неделю, до тех пор пока кризис не разрешился.

А мы тем временем жили в напряжении. У нас в школе постоянно устраивали учения. Наш класс из тридцати мальчишек-подростков буквально бурлил тестостероном, однако войны не хотел никто. Нас больше интересовали девчонки. Они представляли для нас тайну, особенно для таких парней, как я, у кого не было сестер. Мы встречались с ними только на школьном дворе перед началом занятий, потому что девочки учились в отдельном крыле здания. Это были те самые девчата, с которыми мы росли всю жизнь, но внезапно они стали казаться нам пришельцами с другой планеты. Как с ними разговаривать? Мы как раз достигли той стадии, когда мальчишки начинают чувствовать половое влечение, однако проявлялось это по-странному – например, как-то утром мы устроили засаду в школьном дворе и забросали девочек снежками.

В тот день первым уроком у нас была математика. Учитель, вместо того чтобы раскрыть учебник, сказал: «Ребята, я видел вас во дворе. Давайте лучше поговорим об этом».

Мы испугались, что сейчас нам влетит, – это был тот самый учитель, который выбил моему приятелю зубы. Однако в этот день учитель был настроен миролюбиво. «Вы хотите понравиться этим девчонкам, да?» Мы неуверенно закивали. «Для вас это совершенно естественно, потому что нас влечет к противоположному полу. Затем вам захочется их поцеловать, потискать, заняться с ними любовью. Не этого ли хотят все, сидящие в классе?»

Мы закивали, уже увереннее. «Так что не пытайтесь убедить меня в том, что разумно бросать снежок девочке в лицо! Это так вы выражаете свою любовь? Это так вы говорите: «Я тебя люблю»? Как вам такое взбрело в голову?»

Теперь учитель полностью завладел нашим вниманием. «И я вспоминаю, каким был мой первый шаг в отношении девочек, – продолжал он. – Я говорил им ласковые слова, целовал их, обнимал, делал им приятное – вот что я делал».