Вспомнить все: Моя невероятно правдивая история - Страница 38

Вот так в начале семидесятых я объездил все мужские и женские тюрьмы штата, популяризируя силовые упражнения, – от Сан-Квентина до Фолсома и Атаскадеро, где содержатся душевнобольные преступники. Этого бы ни за что не случилось, если бы тюремное начальство нашло мою затею вредной. Однако на самом деле все меня поддержали, и слух обо мне переходил из одной тюрьмы в другую.

Осенью 1972 года мои родители приехали в Эссен, чтобы увидеть мое выступление на первенстве за титул Мистер Олимпия, которое впервые проводилось в Германии. Они еще никогда не видели меня на международных соревнованиях, и я был рад тому, что они в зале, хотя это было далеко не лучшее мое выступление. До этого момента родители лишь однажды видели меня на сцене – на состязаниях за титул Мистер Австрия, в далеком 1963 году, куда их пригласил Фреди Герстль. Тогда он помогал мне вести дела со спонсорами.

Я волновался, встречаясь с родителями в Эссене. Они очень гордились мной. Увидев, как меня в третий раз подряд венчают короной Мистер Олимпия, что позволило мне установить новый рекорд как спортсмену, завоевавшему самое большое количество титулов в культуризме, родители наконец поняли: «Вот о чем он все время говорил – мы ему не верили, а его мечта сбылась». Моя мать сказала: «Не могу поверить, что ты там, на сцене. И ты даже нисколько не стесняешься! Откуда у тебя все это?» Все поздравляли моих родителей, говорили: «Да, вы приучили этого мальчика к дисциплине!» Все эти похвалы были заслуженными. Я отдал матери приз, серебряное блюдо, чтобы она забрала его домой. Она была очень счастлива. Это был очень важный момент – особенно для моего отца, который всегда отзывался о моих занятиях с гирями приблизительно так: «Почему бы тебе не заняться чем-нибудь полезным? Иди, поколи дрова».

В то же время мои родители чувствовали себя не в своей тарелке. Они не знали, как относиться к зрелищу здоровенных мускулистых мужчин, одним из которых был их сын, расхаживающих по сцене перед тысячами ликующих поклонников. Вечером за ужином и на следующее утро за завтраком я и родители никак не могли найти общий язык. Мои мысли по-прежнему были заняты вчерашними состязаниями, в то время как им хотелось поговорить о чем-нибудь более приземленном. Родители все еще никак не могли свыкнуться с горечью гибели Мейнхарда; их внук остался без отца. Им приходилось очень нелегко, а я был далеко и ничем не мог им помочь. Я не находил, что им сказать, и после их отъезда ощутил в груди опустошение.

Мои родители не понимали, что я подошел к первенству за титул Мистер Олимпия далеко не в лучшей форме. Я слишком много времени тратил на занятия в колледже, и на тренировки почти ничего не оставалось. Мой бизнес, рекламные поездки и показательные выступления также отвлекали меня от занятий в тренажерном зале. И в довершение всего мы с Франко обленились, повадились увиливать от тренировок или выполнять упражнения вполсилы. Для максимальной плодотворности занятий мне всегда требовалось поставить перед собой определенные цели, чтобы вызвать прилив адреналина. Я обнаружил, что оставаться на вершине значительно труднее, чем подниматься на нее.

Поэтому перед Эссеном у меня не было особых мотиваций, поскольку до сих пор мне не составляло никакого труда отстаивать свой титул. Второй раз подряд я стал Мистером Олимпия в 1971 году в Париже без каких-либо проблем. Единственным, кто мог бросить мне вызов, был Серхио Олива, – всем остальным до меня было как до звезд, – однако его не допустили до соревнований из-за каких-то разногласий между федерациями. Но в Эссен все ведущие культуристы приехали в лучшей форме – все, кроме меня. Серхио вернулся еще более впечатляющий, чем прежде. И еще был молодой культурист из Франции Серж Нюбре, огромный, с четко прорисованными мышцами, ставший сенсацией первенства.

Для меня состязания проходили крайне трудно, и если бы мы выступали перед американскими судьями, подозреваю, я потерпел бы поражение. Однако немецкие судьи в первую очередь всегда смотрели на чистую мышечную массу, и я, к счастью, мог предложить им именно то, что они хотели увидеть. Однако победа с минимальным преимуществом не доставила мне радости. Я хотел громить своих соперников наголову.

После завершения состязаний я всегда обращался к судьям и спрашивал их мнение. «Я очень признателен, что вы присудили победу мне, но, пожалуйста, скажите, какие, на ваш взгляд, у меня были сильные и слабые стороны, – говорил я. – Мои чувства вы не заденете. Если вы будете устраивать показательные выступления, я могу принять в них участие». В Эссене один судья, врач из Германии, следивший за моей карьерой с тех пор, как мне исполнилось девятнадцать лет, откровенно сказал: «Ты был мягким. На мой взгляд, ты массивный, и ты по-прежнему лучше остальных, но ты оказался мягче, чем я хотел бы тебя видеть».

Из Германии я отправился на показательные выступления в Скандинавию, а оттуда – в Южную Африку, проводить семинары у Реджа Парка. Мы оба были рады встрече; остались в прошлом обиды по поводу того, что в прошлом году я одержал над ним победу в Лондоне. Однако поездка прошла не без приключений. Мне предстояло выступить с показательными выступлениями в Дурбане, но, приехав туда, я обнаружил, что никто не позаботился соорудить помост. Но ведь я занимался строительством, разве не так? Поэтому, обругав всех последними словами, я сам возвел помост.

Посреди выступления все сооружение рухнуло со страшным треском. Я упал на спину, подогнув под себя ногу, и сильно повредил колено – связка была порвана, а коленная чашечка под кожей сдвинулась со своего места. Южноафриканские врачи кое-как залатали меня, и я завершал турне в бинтах. За исключением этого несчастья поездка прошла прекрасно. Я побывал на сафари, устраивал показательные выступления, проводил семинары, а на обратном пути мне пришлось запихнуть в высокие ковбойские сапоги несколько тысяч долларов, чтобы их не украли, пока я буду спать в самолете.

Возвращаясь домой через Лондон, я позвонил Дианне Беннет, чтобы передать ей привет.

– Тебя пыталась разыскать твоя мать, – сказала она. – Позвони ей. Твой отец болен.

Позвонив матери, я сразу же поспешил в Австрию к родителям. Мой отец перенес инсульт.

Я навестил его в больнице. Отец меня узнал, но он был в ужасном состоянии. Он не мог говорить, а только кусал язык. Я долго сидел с ним, и ему, похоже, было приятно мое присутствие, но он плохо понимал, что делает. Отец курил, а затем пытался загасить сигарету о ладонь. Мне было больно и грустно видеть человека, который когда-то был таким умным и сильным – отец был чемпионом по керлингу, – но теперь потерял координацию движений и лишился способности думать.

Я пробыл в Австрии довольно долго, и когда я уезжал, состояние отца было стабильным. Вернувшись в Лос-Анджелес, я в районе Дня благодарения сделал операцию на колено. Я только что выписался из больницы, на костылях, с ногой в гипсе, и тут позвонила мать.

– Отец умер, – сказала она.

Это известие сразило меня, но я не заплакал, не впал в истерику. Барбара, бывшая тогда со мной, испугалась, не увидев у меня никакой реакции. Вместо этого я полностью сосредоточился на насущных заботах. Я позвонил хирургу, оперировавшему меня, и он категорически запретил мне лететь в гипсе, – так что я снова не смог присутствовать на похоронах близкого родственника. По крайней мере, я знал, что социальная система поможет матери организовать похороны и займется всеми мелочами. Жандармерия сомкнет ряды, провожая в последний путь одного из своих членов, и оркестр, который мой отец возглавлял на протяжении стольких лет, будет играть на его похоронах. Местные священники, с которыми мать была в близких отношениях, раздадут приглашения на панихиду. Друзья утешат мать; приедут родственники. Но меня все-таки не будет, единственного из живущих детей, и тут уже ничего нельзя было поделать. Я понимал, что матери будет очень меня не хватать.

Я находился в каком-то оцепенении. Однако, если честно, я был рад, что операция на колене помешала мне поехать в Австрию, поскольку мне по-прежнему хотелось полностью отделиться от всей этой стороны моей жизни. Я решал проблему, отказываясь ее признавать и двигаясь дальше.