Всемирный, глобальный, надвигающийся (сборник) - Страница 1

На улице было достаточно тепло – всего минус пятнадцать по Цельсию. В такую погоду плевки не замерзают в воздухе. Вот когда в Сибири стоит настоящий мороз, минус шестьдесят – минус семьдесят, тогда лучше не плеваться. Сейчас в самом разгаре был август, и Тихон ходил в летних валенках.

Ржавый трамвай без стекол медленно ехал по серому, пустому Сибирску. Половина мужиков в салоне были уже пьяные, некоторые достали из-за пазухи балалайки и горланили веселые песни невпопад.

За окном проплывали угрюмые, крытые дощатым тротуаром и запорошенные снегом улицы городка. Лишь иногда по ним проходил мужик на лыжах или медведь. Тихону было скучно, и он решил послушать, чего говорят люди в трамвае.

На сиденье сзади о чем-то рьяно спорили двое выпивших ученых из НИИ.

– …Да ну ты брось!

– Да я тебе говорю, …, не прав был Эйнштейн! Эксперименты Майкельсона-Морли все доказывают, …! Пространство-время – это полная брехня!

– Не то ты говоришь, Соломоныч, …, не то. Эйнштейн – он, это, правильный был мужик, я его уважаю. Глупо отрицать, …, что время является четвертым измерением. Теория относительности – это как…

– Волки на рельсах, – уныло сказал из динамика прокуренный голос водителя, и трамвай остановился. – Приготовьте ружья.

«Странно, я думал, он уже выпил, – флегматично подумал Тихон, заряжая ружье, которое каждый настоящий сибиряк всегда носит с собой. – И что-то волки рано в город пришли, обычно не раньше сентября».

Мужики в салоне прекратили играть на балалайках и тоже потянулись к ружьям. С улицы слышалось волчье рычанье, и Тихон высунулся в окно. Волки были большие и голодные, они окружили трамвай и норовили запрыгнуть в его более тёплое нутро. Мужики стали палить по зверью, через несколько минут трамвай качнулся и продолжил движение, переехав чей-то труп. Разговор сидящих сзади быстро наскучил, и Тихон стал вслушиваться в разговор сидящих спереди. Там притулились молодой парень с еще короткой бородой и зрелый мужик с бородою длинной и солидной. Молодой спросил:

– Кто такие женщины?

– А это, брат, такие существа в балете из телевизера, – сказал старший и погрозил пальцем для важности. – Они ходят без шуб и ружей, в Сибири они не выжили бы.

– Так вот оно что! Теперь тогда понятно. А зачем они нужны?

Старший прокашлялся.

– А вот этого-то не известно. Старики говорят, что сначала они были нужны людям для размножения, и потом только мужики стали сами появляться, без их помощи. Но что-то не верится в это. Взять вон медведей – они в город из леса приходят. Волки оттуда же. Циркачи и интуристы по железной дороге приезжают. Инопланетяне – те на энело. А люди – они как в Сибири жили, так и будут жить. И никакие женщины им для того не нужны.

Тихон, подумал, что знает о женщинах больше, чем эти два мужика – он ведь читал Толстого и Достоевского. Но зачем нужны женщины, он тоже никогда не мог понять. Отца-воспитателя у Тихона не было, он даже отчества не имел, и рассказать о подобных вещах ему никто не мог. О своем происхождении сибиряк знал мало, слышал только, что впервые в Сибирске его увидели на вокзале, и что тогда он даже не носил бороды. Избу, ружье и лыжи в горсовете выделили, работу нашли – так и живет.

Трамвай проехал мимо фабрики по заготовке дров и остановился у НИИ. Пьяные ученые вышли на улицу и пошли по широкой синусоиде в сторону длинного деревянного здания – без лыж, по сугробам. Тихону подумалось, что все ученые не умеют пить и рано пьянеют. С другой стороны, трезвыми они бы ничего не придумали… Да ну их, ученых этих!

В трамвай вошел толстый мужик с авоськами, снял лыжи и громко заорал:

– Водка, свежая водка!

У Тихона уже было с собой две бутылки, на утро хватит. Он сидел спокойно. Многие пассажиры поднялись с сидений и принялись меняться. Продавец заломил невиданную цену – одна кунья шкурка или половина нефтяной акции за две бутылки. Люди просили сбавить цену, но дядька не соглашался. В конце концов, один из мужиков не выдержал, набил торговцу морду, отобрал авоськи с водкой и стал передавать бутылки остальным. Продавца вместе с лыжами выкинули в окно.

Снова дощатые тротуары за окном, снег и ветер навстречу. На следующей станции в салон вошли двое, один из мужиков держал в руках большие тяжелые коробки, второй же был сослуживцем Тихона, Никанором Петровичем. Увидев знакомое лицо, Петрович заметно повеселел и, сняв лыжи, уселся рядом.

Мужик с коробками прокричал на весь трамвай:

– Патроны, свежие патроны!

Пассажиры, у кого патронов было мало, подошли и стали покупать.

– Ну что, Тихон, как дела твои? – спросил Петрович.

– Тоскливо что-то мне. С утра уж такой.

– Не ел что ль вчера?

Тихон покачал головой:

– Как не ел – я ж вон дня два назад в лес на медведя ходил, сейчас на неделю мяса хватит. Просто на душе тоскливо, понимаешь.

– А ты погоди, Тихон, я тебе такого расскажу – всю тоску как топором обрубит. Пришел, я, значица, вчера домой в избу. И давай водку пить.

Петрович сделал выразительно лицо, показывая, что сейчас скажет что-то удивительное.

– Пил я ее, значит, пил, литров десять, пока противно не стало. И гляжу в окно – а тама энело большое, и светится! Вот как оно.

Тихон удивился.

– Ничего себе! Уж год их никто не видел, и опять, значит!

– Так это не все! Дальше гляжу – выходят оттудова эти зеленые, и говорят мне: неси нам, говорят, Петрович, зимние валенки Тихона – ну, я тебе их с того года не отдал еще! Так вот, эти-то и говорят: нужны они нам, ну позарез просто нужны. Ну, я, на … с ними спорить, встал, в кладовую иду. Только руку за валенками потянул, вдруг глаза открываются: сам на полу лежу, а вокруг – ни валенок, ни инопланетян! На часы посмотрел – утро. Весь дом обыскал, и нигде нету!

– Кефир, свежий кефир… – несмело сказал вошедший на следующей остановке очередной продавец. Кефир сибиряки не любили, потому мужик был немедленно вытолкан из трамвая.

– Пропил ты мои валенки просто, Петрович, – нахмурился Тихон, еще больше расстраиваясь, и отвернулся от собеседника. Потом решил, что пора выпить, достал из кармана бутылку и прочитал этикетку:

«ВОДКА ПРОСТАЯ, 40 %. ОДОБРЕНО МИНЗДРАВОМ СИБИРИ»

Атомная электростанция, на которой работали Тихон с Петровичем, снабжала энергией две соседние сверхстратегические ракетные базы, Секретный Военный Завод и лагерь с политзаключенными.

От трамвайной остановки до АЭС можно было добраться только на лыжах. Лыжи, как и винтовку, сибиряки почти всегда носили с собой и оставляли у выхода из трамвая.

– Погоди, Тихон, не поспеваю за тобой! – пыхтел Петрович сзади. – Что ж так быстро идешь?

– Опаздываем, начальство будет ругаться.

– Смотри, медведь! – испуганно сказал Петрович, останавливаясь, и поднял ружье.

Тихон пригляделся и облегченно вздохнул: медведь был знакомый, и шел он по своим делам.

– Это ж ручной, Тишка, не узнал что ли? Он на станции живет, идем.

– А, и правда, ручной… Не признал в полутьмах.

У огромных ржавых ворот станции, покрашенных в грязно-зеленый цвет, стояли два сотрудника КГБ в круглых фуражках. КГБ-исты единственные из жителей Сибирска не носили шапок-ушанок, потому что не положено, и многие были наполовину глухими – уши не выдерживали холода.

– Идут, бездельники, – сказал один из них, низкорослый и худой, махнув в сторону Тихона и Никанора рукой.

– И вправду, в лагеря бы их всех! – отозвался второй, высокий и толстый, хмуря брови. – А потом расстреливать, расстреливать…

За наполовину разрушенным забором высились пять зданий атомной станции – четыре реакторных блока и корпус обслуживания. На серой бетонной стене последнего красовались большая выцветшая красная звезда, серп и молот, а рядом висел новый герб – двуглавый медведь с балалайкой и бутылкой водки в лапах. Внутри зуб на зуб не попадал – холодно, ночью не топили. Отопление на станции, как и везде в Сибири, было печное. Тихон сел за пульт управления и сказал Никанору Петровичу: