Всем Иран. Парадоксы жизни в автократии под санкциями - Страница 7
Дальше мы отправились отметить выборы хавидж-бастани — свежевыжатым морковным соком с кусочком мороженого (очень популярный в Иране напиток). Сетаре купила по порции себе и мне, деньги наотрез взять отказалась. Мне пора было ехать на встречу с Арашем в Новую Джульфу — армянский район в Исфахане. Оказалось, что трем из моих спутниц по пути. Я тут же вызвал такси до места через иранское приложение «Снапп». Девушки в ответ чуть замешкались — стало понятно, что на такси ездить они не очень привыкли, — но в итоге согласились. Я сел на переднее сиденье, девушки втроем на заднее. В салоне мы продолжали общаться и обсуждать выборы. Вдруг в дискуссию вмешался таксист, парень лет тридцати:
— На выборы ходили? За кого голосовали?
— Рухани, — уверенно ответили девушки.
— Рухани — марионетка Запада. Все рассказывает про диалог, ядерную сделку. А на самом деле все эти страны только и мечтают, что получить ресурсы Ирана!
— Нам надо дружить с другими странами, а не враждовать с ними, — попыталась возразить Сетаре.
— Никто не собирается с нами дружить. Америка, Англия, Европа — все хотят поработить и подчинить Иран. Да вы вон у своего русского друга спросите, что на самом деле Россия хочет от нас.
В эту дискуссию вступать не особо хотелось, тем более что мы уже приехали. Я быстро протянул деньги водителю с просьбой взять поскорее, пока девушки не принялись сами платить за себя и за меня.
— Ты не слушай его, есть такие недалекие люди. Их мало — сказала Сетаре, как только мы вышли из такси. — Ну как, поглядел на выборы? Видишь, Иран — это совсем не диктатура, как про нас пишут. Ты, пожалуйста, расскажи про это людям у себя в России.
***
Спустя два года, в 2019-м, я приехал в Иран уже в качестве корреспондента ТАСС. За время моего пребывания в Исламской республике с Сетаре мы виделись всего раз, когда она оказалась в Тегеране проездом — провели вместе примерно час. Она осталась все такой же бойкой, правда, улыбалась уже чуть реже и совсем не говорила о политике. Между делом я напомнил ей:
— А помнишь, был слоган: «Мы это повторим, Рухани не останется один»?
Под повторением тогда имелось в виду переизбрание президента-реформиста на второй срок.
— Ага, и повторили, и проголосовали. А теперь инфляция, и доллар летит вверх, — чувствовалось, что эта тема Сетаре не особенно приятна.
Окончив университет, она попыталась стать журналистом: сначала немного писала для исфаханского филиала деловой газеты «Донья-йе Эктесад», потом пробовала себя в спортивной журналистике.
Как-то я поехал на остров Киш и там арендовал на сутки автомобиль. Здесь иранцы побогаче любят взять напрокат «Шевроле Камаро» или «Форд Мустанг». В самом Иране такие машины найти сложно, но Киш — свободная экономическая зона, поэтому автомобили сюда ввозить дешевле. Тема мне показалась интересной, поэтому я выложил в инстаграм сторис: мол, как снять «Камаро» в Иране. Сетаре видео посмотрела и спросила меня: «А сколько стоит арендовать эту машину?»
— 3 миллиона туманов в сутки, — на тот момент это составляло примерно 100 долларов.
— Я столько получаю в месяц, — ответила Сетаре и добавила печальный смайлик. Живые выборы
Разве может существовать демократия в теократическом государстве? Этот аргумент кажется железобетонным многим, кто слышит о выборах в Иране. Несменяемый рахбар Али Хаменеи для сторонних наблюдателей часто выглядит типичным диктатором, а выборы — кукольным театром. Такие суждения популярны не только среди иностранцев, но и в иранской диаспоре за рубежом, да и в самой Исламской республике.
Казалось бы, что можно возразить на то, что полномочия главы государства (а это именно верховный лидер, не президент) носят пожизненный характер, и именно рахбару подчинен Совет стражей конституции, который решает, кого допустить к выборам, а кого нет? Но, во-первых, лишь половина этого совета (шесть человек) назначается верховным лидером, а другие шестеро — Меджлисом. А во-вторых, и с реализацией обычных властных полномочий история более сложная. Конечно, Исламская республика никогда не была развитой демократией, и ни одни выборы, проводившиеся там, нельзя было назвать по-настоящему свободными. Но то, как они проводились и на что влияли, свидетельствует о трех важных вещах:
1. Результат выборов заранее не предрешен.
2. Выборы проходят в конкурентной борьбе.
3. Итог выборов оказывает огромное влияние на жизнь страны.
Давайте рассмотрим, какой эффект выборы имели на иранское государство и общество в период, когда пост верховного лидера занимал Али Хаменеи. С 1989 по 1997 годы президентом был Али Акбар Хашеми Рафсанджани, при нем Иран активно пытался наладить отношения с Западом: с Европой отчасти получилось, с США — нет. Кроме того, Рафсанджани ослабил регулирование государством экономической сферы и на порядок расширил свободу частного бизнеса. (При нем в стране заработал фондовый рынок, закрытый после Исламской революции, проведена масштабная приватизация, сокращены субсидии и отменен контроль цен). Однако экономическая либерализация в этот период не переходит в общественно-политическую: СМИ все так же подчинены государству.
Затем на выборах 1997 года неожиданно побеждает еще один реформист, Мохаммад Хатами. Он еще больше стремится открыть Иран миру, продвигая концепцию «диалога цивилизаций». Кроме того, Хатами позволяет появиться СМИ с альтернативной точкой зрения, запустить общественную дискуссию о будущем страны. В какой-то момент консерваторам это не нравится, и слишком независимые голоса пытаются заглушить. Это приводит к первым масштабным студенческим протестам в 1999 году — они стали реакцией на закрытие прореформистской газеты «Салам».
В 2005 году президентом становится (тоже неожиданно) ультраконсерватор Махмуд Ахмадинежад. Он пытается свернуть все начинания Хатами, обостряет отношения с Западом, закрывает многие СМИ, поощряет полицию нравов задерживать девушек за яркий макияж и не слишком исламский хиджаб. За два срока Ахмадинежада правила жизни в Иране значительно ужесточаются.
После него в 2013 году (не поверите, но снова неожиданно) на выборах побеждает Хасан Рухани. Он договаривается с Западом о ядерной сделке и ослабляет гайки, закрученные Ахмадинежадом. Но после разочарования населения в Рухани и реформистах к власти в 2021 году приходит консерватор Эбрахим Раиси (в кои-то веки ничего неожиданного в его победе не было).
Итак, краткое изложение политической истории Ирана последних десятилетий говорит нам, что каждый новый президент серьезно менял политический вектор как внутри страны, так и на международной арене. Конечно, можно представить, что это самого Хаменеи бросало из стороны в сторону, но это бы означало, что у «диктатора» было раздвоение (а то и разчетверение) личности. Честно говоря, верховный лидер такого впечатления не оставляет. Скорее, такие метания напоминали движения вполне работающего маятника электорального процесса, который в иранских реалиях качается от реформистского крыла к консервативному — примерно как в США демократы сменяют республиканцев и наоборот.
Другим показателем, подтверждающим, что выборы в Иране по-настоящему важны, служит явка. Да, в стране, как и в других не вполне демократических государствах, работают методы электоральной мобилизации: Исламская республика видит в выборах важный фактор своей легитимности, поэтому ставит отметку в шенаснаме — ходил человек на выборы или нет. Кто активнее ходил, у того будет преимущество, если вдруг захочет пойти на госслужбу. У тех, кто уже работает чиновником или, например, преподавателем, количество отметок тоже могут проверить, и по карьерной лестнице скорее продвинут более активного гражданина.
Но все же явка всегда разная: с конца 1980-х на парламентских и президентских выборах она колебалась от 40% до более 80%, и чем выше была конкуренция, тем активнее люди шли голосовать. Самая высокая явка на выборах президента случилась в 2009 году (85%), когда Ахмадинежад бился с Мир-Хосейном Мусави, после чего разгорелись самые большие протесты в истории Тегерана. А самая низкая явка (48%) наблюдалась в 2021 году, когда победа Раиси на выборах была заранее очевидна (потом она упала еще ниже, но об этом чуть позже…)