Вселенная против Алекса Вудса - Страница 10

В конце сеанса, после череды наводящих вопросов и тяжких, но бесплодных раздумий, мама сумела сообщить миссис Кулсон следующее.

В обозримом будущем случится беда, которую нельзя ни предвидеть, ни предотвратить. Она может быть связана с неким юнцом либо поначалу примет вид обманчиво доброй вести, так что миссис Кулсон следует быть настороже. Не исключено также, что скажутся последствия ошибочного решения, принятого в прошлом. Одним словом, надо готовиться к испытаниям, по всей вероятности, с непредсказуемым исходом.

В глубине души мама опасалась худшего. На прощание она обняла миссис Кулсон и приняла деньги за гадание с тяжелым сердцем, но отказаться от денег значило бы признаться, что дело швах. А дело, как полагала мама, действительно обстояло хуже некуда: по ее прикидкам, жить миссис Кулсон оставалось дней десять.

Теперь-то понятно, что предсказание оказалось ювелирно точным, только адресованным другому человеку. Мама много раз спрашивала, играл ли я с колодой перед сеансом с миссис Кулсон, когда готовил свечи. Но из-за амнезии я не мог сообщить на этот счет ничего определенного и твердил одно: я всегда помнил, что трогать карты запрещается категорически.

В мои намерения не входит давать общую оценку этому инциденту. Я просто пытаюсь изложить факты в их последовательности.

Мама гадала клиентке, и выпал худший на ее памяти расклад. А вскоре — громом средь ясного неба, практически в буквальном смысле выражения — на меня упал Камень. Кстати, в жизни миссис Кулсон на той неделе ничего примечательного не произошло.

Несколько месяцев спустя, хорошенько поразмыслив, мама решила, что мое дальнейшее присутствие на сеансах недопустимо. Я взрослел, и мои психические вибрации начинали влиять на процесс гадания, но проблема заключалась не только в этом. Маме не давала покоя какая-то смутная догадка. Иногда, если не было посетителей, я ловил на себе ее сосредоточенный хмурый взгляд. Как-то раз, собравшись с духом, она спросила, не пора ли мне кое в чем признаться. Такое случалось и раньше: обычно она задавала вопрос так, для порядка, и я отвечал, что признаваться мне не в чем. Однако сейчас обстоятельства изменились, и я понимал, что мама просто так не отстанет.

Я изобразил задумчивость и сообщил, что в последнее время мне снятся необычные сны.

— Что за сны? — оживилась мама.

— Даже не сны, а как бы грезы наяву, — добавил я. — Но все равно странные.

Мамино лицо без слов говорило, что ответ ее не удовлетворил.

— А еще на днях был случай… — произнес я и замолчал.

Мама нетерпеливо кивнула, призывая продолжать.

— Я шел в кладовку, и мне показалось, что из-за соседней двери пахнет свечами. Я заглянул в зал, но свечи не горели.

Сюжет, конечно, хромал, зато давал шанс, что мама не станет меня дальше допрашивать.

— Скорее всего, это ничего не значит, — предположил я.

— О нет, — возразила мама, и морщинка у нее между бровями обозначилась чуть резче. — Очень даже значит.

— И что же? — спросил я с опаской.

— Что-то да значит, — ответила мама.

Как обычно, интуиция маму не подвела. Примерно через полгода после несчастного случая, когда мне исполнилось одиннадцать лет и три месяца, случился первый эпилептический припадок.

Это произошло утром буднего дня, незадолго до Рождества, часов в девять. Я шел на кухню и упал. Мама услышала стук и прибежала. Все было как после падения Камня, только в уменьшенном масштабе: первым делом она посмотрела на потолок, затем опустилась рядом со мной на корточки и держала меня, пока я бился в конвульсиях, пуская изо рта пену и закатив глаза так, что виднелись только белки. Сам-то я был без сознания и ничего не соображал. Пришел в себя, когда судороги прекратились. Последнее, что помню, — как иду на кухню налить себе молока, а дальше — мрак. Когда я очнулся, голова раскалывалась, словно от удара молотком, и было очень холодно. Пижамные штаны промокли насквозь. Пока я был в забытьи, подвел мочевой пузырь. Должен вам сказать, что припадок — не самое эстетичное зрелище.

Через десять минут пришел доктор Доусон, который жил от нас через улицу. Он дал мне диазепам — это снотворное, от него ужасно хочется спать, но оно предотвращает припадки. Просил с утра прийти к нему на прием. Он сразу заподозрил эпилепсию, но сказал, что выпишет направление на всякие анализы, чтобы знать наверняка.

После несчастного случая я лежал в окружной больнице Йовиля, а тут пришлось ехать в Бристольскую королевскую, потому что у них и оборудование лучше, и специалистов больше. До и после обследования со мной разговаривал доктор Эндерби — трижды специалист. Невролог по профессии, он занимался эпилепсией, особенно у детей. Мне повезло, что я к нему попал. Мало кто в стране понимает про детскую эпилепсию столько, сколько он.

Тут стоит подробнее рассказать про доктора Эндерби, поскольку он на протяжении нескольких лет играл в моей жизни большую роль.

Он мне ужасно нравился. Впрочем, справедливости ради скажу, мне нравились почти все врачи и ученые, которых я встречал, а за год я их немало перевидал. Иногда мне даже казалось, что я коллекционирую знакомых ученых, как другие собирают наклейки с футболистами. Ладно, неважно. Про доктора Эндерби я с самого начала понял, что у нас с ним много общего, хотя он был известный невролог, а я обычный школьник.

Во-первых, лысины. После несчастного случая у меня над правым ухом перестали расти волосы. Мама говорила, что это незаметно и надо просто несколько месяцев подождать, когда остальная шевелюра отрастет погуще и прикроет проплешину. Мама вообще не любила короткие стрижки. Но если шрам на голове меня вообще не напрягал, то разной длины волосы — еще как. Так что после несчастного случая я стал брить затылок, оставляя короткий «ежик» только надо лбом. У меня есть машинка, и раз в три недели я привожу свою голову в порядок.

Конечно, у доктора Эндерби лысина была настоящая. В том смысле, что я, захоти отрастить волосы, перестал бы быть лысым, а вот у доктора Эндерби выбора не было. Он начал лысеть в восемнадцать лет, а к окончанию института череп у него стал гладким, как бильярдный шар. Я остался без волос из-за несчастного случая, как Лекс Лютор, а доктор Эндерби — из-за наследственности. Это было ясно и без анализа ДНК: у него было два брата, которые тоже работали в Бристольской королевской больнице, и оба лысые. Про себя я называл его доктором Эндерби-первым, потому что считал, что он лучший. Хотя из трех братьев он был младший и, по идее, должен был именоваться Эндерби-третьим. Он говорил, что они с братьями договорились не пересекаться в больнице, потому что и без того для большинства людей госпитализация — стресс, а если еще увидишь трех лысых врачей с одинаковыми именами на бейджиках… Доктор Эндерби почти все время говорил что-нибудь смешное.

Он вообще был ужасно странный и мог бы в этом потягаться с доктором Уэйр. Врач-невролог и одновременно практикующий буддист. Это значит, что он не верил ни в Бога, ни в загробную жизнь, но при этом считал, что люди должны быть добрыми, потому что это самый осмысленный способ жить. Еще он считал, что регулярная медитация помогает человеку стать лучше и мудрее, хотя лично мне советовал заняться ею по совсем другим причинам. Медитация, говорил он, учит полагаться на собственные силы и находить счастье в самом себе, особенно в сложные периоды жизни. Умение полагаться на собственные силы — это очень важная часть безбожной буддийской вселенной.

Взгляды доктора Эндерби на Бога и медитацию основывались на его понимании работы мозга. У него в кабинете висела на стене табличка с такой надписью черными, в завитушках, буковками: