Всех, кто купит эту книгу, ждет удача - Страница 10

За ночь мама отлежалась, ей стало лучше. Я отсидел на жестком стуле себе всю задницу, и мы отправились домой. Днем съездили в областной центр. Там определили, что стимулятор работает нормально, а сердце надо лечить.

Вырубился стимулятор примерно через полгода. В ноябре.

За неделю до этого я только-только вылечился от хламидиоза. Жуткая, кстати, надо сказать штука. Проявляется почти никак, а убивается тяжелее, чем вера в торжество социализма. Началось у меня с обычного чуть заметного зуда. Затем появились вялотекущие выделения. Короче говоря, обратился я к врачу только через три месяца после начала болезни. Тот осмотрел моего кроху и назначил мазок на следующий день, запретив перед этим ссать, начиная с вечера. Утром, как и было сказано, приперся я к нему. Он завел меня в экзекуторскую. Там он заставил меня раздеться и поставил в коленно-локтевую позу на кушетку. Затем засунул мне палец в задницу и принялся массировать предстательную железу.

– Когда почувствуешь движение жидкости по каналу, скажешь, – распорядился он.

У меня все мысли были направлены на то, чтобы не обоссаться. Наконец, я вроде что-то почувствовал, о чем сообщил врачу. Тогда он достал металлический тросик с ваткой на конце и вогнал в мой член. Пошурудив этим приспособлением там с упорством хорошего сантехника, он извлек его и разрешил мне сходить в туалет.

– Будет саднить и кровить. Не бойся, это нормально, – предупредил он, когда я, счастливый, вернулся из туалета.

– После того, что вы со мной сделали, вы, как честный человек, обязаны на мне жениться, – пошутил я.

Он хмыкнул, а затем ответил:

– Это я у вас первый, а вас у меня…

К счастью, лечение он назначил мне эффективное, и уже следующий мазок показал, что я здоров. После этого я на радостях накупил презервативов, решив наверстать упущенное время. Благо, с подругой у меня тогда все было на мази. Вот только наебаться мне предстояло в совершенно ином смысле этого слова.

Буквально той же ночью, проходя мимо маминой комнаты, а я допоздна засиживаюсь за компьютером, я услышал ее стоны.

– Все нормально? – спросил я.

– Да, – ответила мама, и я, как последний дурак ей поверил.

Минут через пятнадцать она побежала в туалет блевать. И нет бы меня позвать или хотя бы стать на колени… Она же блевала стоя, нагнувшись над унитазом.

– Ой, Вова, мне так плохо, – сказала она, выпрямляясь, и грохнулась, как стояла, затылком об пол. Я помог ей добраться до кровати, измерил давление. Давление было высоким, и я сделал ей укол дибазола с папаверином. Давление начало снижаться, а вместе с ним начал падать и пульс. Тогда я позвонил маминому кардиохирургу.

– Ее надо срочно госпитализировать. Вызывайте скорую, – сказал он.

Помня палату номер пять, я принялся названивать в платную скорую, затем, когда там никто не ответил, в справочную, затем полез в интернет. Мама все это время лежала и страшно хрипела.

– Ну что? – спросил ее врач, позвонив мне.

– Я пытаюсь найти номер платной скорой, – ответил я.

– Милый мой, ее срочно нужно госпитализировать. Так что звоните немедленно.

Только после этого, потеряв минут сорок, я позвонил.

Приехал молодой парень. На этот раз с аппаратом ЭКГ. Сняли ей кардиограмму. Пуль упал уже до сорока.

– Кажется, у нее инсульт, – сказал он, показывая на небольшой перекос маминого лица.

Собравшись, мы отправились в больницу.

В кино в таких случаях обычно показывают, как больного встречает вооруженная всем необходимым бригада медработников. У нас же сначала заполнили бумаги, а потом только появился дежурный врач.

Осмотрев маму, она сообщила, что мама при смерти, и надо ее срочно класть в реанимацию. И вновь я стоял под дверью, ожидая, когда приедет врач из кардиоцентра. К его приезду пульс у мамы был уже 8 ударов в минуту. От этого с ней случился ишемически-геморрогический инсульт с пропитыванием с зоной поражения размером с хороший мандарин. А это – самый херовый из инсультов. После такого редко кто остается живым.

Наконец, маме поставили временный стимулятор, и я пошел домой. Когда я на следующий день пришел ее проведать, ко мне вышла мамин лечащий врач – вылитая царевна-несмеяна.

– Она стабильная, но тяжелая, – сообщила она.

Я попытался ей объяснить, что у мамы аллергия на почти все лекарства, но она меня оборвала:

– Должны же мы чем-то ее лечить.

Затем она сообщила замогильным голосом, что мама, скорее всего, останется овощем, который придется кормить через трубочку, а заодно и сказала, где можно купить питание для коматозников. А вечером, когда я сидел и выл в потолок, словно в довершении всех этих радостей начал выделываться свет: отключится минут на тридцать, затем включится минут на десять, и так часа два.

На третьи сутки мама вышла из комы, и мне разрешили принести ей йогурт и питьевую воду.

– Она в сознании, но она неадекватная. Она не понимает, где она, и что с ней, – сообщила Несмеяна в следующий раз, когда я пришел проведать маму.

– Это надолго? – спросил я.

– Скорее всего, навсегда, – обрадовала она меня.

– Но она хоть шевелится?

– Шевелится. А что толку?

Наконец, через неделю маму перевели в палату, и я смог увидеть ее своими глазами. Палата была на 2 человека. Маму специально продержали лишних два дня в реанимации, чтобы перевести в нормальную палату, так распорядилась заведующая отделением. Опять же, ни санитарки, ни медсестры не взяли у меня ни копейки, когда я хотел с ними договориться, чтобы за мамой поприсматривали. В принципе особый уход ей не был нужен: подать воды, да поднести судно, когда ей приспичит посрать. В реанимации ей поставили катетер, и с малой нуждой никаких проблем вообще не было.

Мама меня узнала, и поначалу отвечала на вопросы, как совершенно нормальный человек. Затем она принялась рассказывать, как ее держали в каком-то подвале, где я с родственницами делал ей уколы. Я попытался ей объяснить, что она была не в подвале, а в реанимации на втором этаже, и мы никак не могли делать ей внутривенные уколы, так как в реанимацию не пускают никого, но это было бесполезно. На следующий день ей привиделось, что нас оккупировали немцы, и что она лежит в немецкой больнице. Все утро она пыталась говорить с персоналом по-немецки, но ее никто не понимал. Когда я пришел к ней, она заявила:

– Ну что это за немцы, если они по-немецки нихрена не понимают.

Мама пролежала в больнице 2 недели. Все это время я работал дневным сиделком: кормил ее, обтирал, следил за процедурами и давал лекарства. Как я уже говорил, все отнеслись к ней очень хорошо. Правда, наша больница – это наша больница. После того, как маму привезли из рентген кабинета, у нее замолчал временный стимулятор – до этого он издавал равномерные писки. Проверив аппарат, я обнаружил, что один из проводков выскочил из гнезда. К счастью, у мамы перед этим включился ее внутренний стимулятор, и она осталась жива.

Я сообщил о молчании аппарата врачам, они сразу же позвонили в областной центр, затем мне сказали, что у аппарата просто накрылся дисплей, а так он работает хорошо. Когда через три дня нас привезли на скорой в областной центр, там выяснили, что у временного аппарата сели батарейки, а проводок вообще выдернут из сердца. Наконец, маме сделали операцию, и я смог вздохнуть спокойно. Относительно спокойно.

Разумеется, эта, как и любая другая, трагедия не была лишена комических моментов.

Так буквально в первый же день, как маму перевели из реанимации в обычную палату, к ней примчалась знакомая врачиха примерно маминых лет. Она долго охала-ахала, а потом оставила маме коробку хреновых конфет и пачку дешевого печенья. Прямо как в анекдоте про сломанную челюсть и сухарики. В следующий раз она приволокла маме сок в пузырьке из-под какого-то шампуня. Потом были вареники в банке из-под кофе и творожок в столь же уместной таре. Последние гостинцы очень понравились собаке родственников.

Встала мама тоже весьма комично и неожиданно. До этого она могла только с трудом садиться на кровати с моей помощью, а тут сама вскочила на ноги и выбежала в коридор.