Все застрелены. Крутая разборка. А доктор мертв - Страница 22

Он последовал за ней и увидел зеленое платье, висевшее вместе с мужской одеждой.

— Похоже на твое платье, — сказал он подозрительно.

— Не начинай опять всю эту чушь, — сказала она. — Ты думаешь, они сшили только одно платье, когда шили мое. И к тому же его подружка того же размера, что и я.

— А ты уверена, что она не носит ту же самую кожу? — спросил Роман.

Сассафрас оставила эти слова без внимания. Наконец она вышла с бутылью дешевого виски, полной на три четверти.

— На вот, пей это и заткнись, — сказала она, сунув бутыль ему в руки.

Роман откупорил ее и дал виски вылиться в свое горло.

— Не так уж плохо, но немного слабовато, — сказал он, сделав несколько глотков.

— Откуда тебе разбираться в том, плохое или хорошее виски? — презрительно сказала она. — Ты ведь всю свою жизнь пил только всякую дрянь.

Он сделал еще один глоток, понизив уровень жидкости в бутылке наполовину.

— Детка, я настолько голоден, что съел бы быка прямо со шкурой, — сказал он. — Почему бы тебе не посмотреть, нет ли тут у дружка твоей подружки чего-нибудь поесть.

— Если я что-нибудь отыщу, то ты лишь еще больше будешь меня подозревать, — сказала она.

— Во всяком случае, я набью брюхо.

Она отыскала в нижнем ящике кухонного стола кусок солонины, половину каравая белого хлеба, завернутого в вощеную бумагу, и бутыль патоки. Затем она открыла окно и заглянула в стальной ящик для продуктов, прикрепленный снаружи к стене; там она нашла горшок с застывшей кукурузной кашей и замерзшую банку консервированных калифорнийских персиков, нарезанных ломтиками.

— Что-то я не вижу кофе, — сказала она.

— А кто хочет кофе? — спросил он, делая еще один глоток из бутылки.

Скоро комната наполнилась вкусно пахнущим дымком жарящегося жирного мяса. Сассафрас нарезала застывшую мамалыгу ломтями и опустила их в горячий жир. Роман открыл банку с персиками своим карманным ножом, но ее содержимое настолько смерзлось, что пришлось поставить банку на плиту.

Сассафрас не нашла ни одной чистой тарелки, а посему поставила на стол слегка запачканные и протерла две вилки сухой тряпкой.

Роман наполнил свою тарелку жареной мамалыгой, покрыл ее жареным мясом, а сверху полил ее патокой. Он набил рот сухим хлебом, затем запихал туда мясо и мамалыгу с патокой.

Сассафрас смотрела на него с отвращением.

— Парень может уйти из деревни, но деревня из парня — никогда, — философствовала она, лакомясь мясом, положенным на кусочек хлеба, и держа свой ломтик жареной мамалыги между указательным и большим пальцем в соответствии с правилами этикета.

Роман закончил есть первым. Он встал и проверил персики. Внутри банки еще не растаял ледяной ком. Роман взял бутыль с виски и измерил содержимое на глаз.

— Хочешь немного грога с персиковым соком? — спросил он.

Сассафрас бросила на него надменный взгляд.

— Нет, не думаю, что хочу, — произнесла она соответствующим тоном.

Он поискал какую-нибудь посудину, чтобы смешать напиток, но, не найдя ничего, смял край консервной банки так, что получилось подобие носика, и налил персиковый сироп прямо в бутыль с виски. Он потряс смесь, сделал глоток и передал бутыль девушке. Она отпила из нее и передала обратно.

Вскоре они начали пересмеиваться и шлепать друг друга. И вскоре вновь оказались на кровати.

— Я надеюсь, этот парень поторопится и скоро придет, — сказал он, делая последнюю попытку быть благоразумным.

— Почему ты хочешь в такую погоду идти искать старый «кадиллак», когда здесь у тебя есть я? — спросила она.

— Давай остановимся здесь и пойдем пешком, — сказал Эд Гроб.

Могильщик остановился на стоянке перед входом в Переулок. Было темное серое утро, нигде ни души.

Они вышли из машины медленно, словно дряхлые старики.

— Эта колымага выглядит так, словно побывала на войне, — прошепелявил Могильщик.

Его губы были перекошены таким образом, что лицо казалось вывернутым наизнанку.

— Ты выглядишь так, словно побывал там вместе с ней, — сказал Эд Гроб.

Могильщик принялся было запирать машину, но, увидев содранное крыло на переднем колесе, смятый зад и дыру в ветровом стекле, положил ключ обратно в карман.

— Мы уже можем не беспокоиться о том, что кто-то угонит ее, — прошепелявил он.

— Это уж точно, — согласился Эд Гроб.

Они двинулись по кирпичному тротуару, обходя покрытые льдом лужи и ступая меж промерзшего мусора. Грузовики, вывозящие мусор, не заезжали в Переулок, обитатели которого вываливали круглый год отходы на улицу. Вдоль стен бывших каретных сараев были навалены целые насыпи свиных костей, капустных кочерыжек и консервных банок. Полицейские увидели одинокого черного кота, сидящего на тощих ляжках и пытающегося грызть кусок шкурки от бекона, промерзшей как доска.

— Должно быть, стащил где-нибудь, — сказал Эд Гроб. — Никто из здешних не выбросит так много хорошей еды.

— Давай-ка теперь потише, — прошепелявил Могильщик.

Дойдя до двери, каждый из них вынул оружие и крутанул барабан. Латунные гильзы патронов выглядели тусклыми в сравнении со сверкающим никелем револьверов. В утренних сумерках серые силуэты людей двигались безмолвно как призраки. И только мягкие клубы пара, при каждом выдохе вырывавшиеся в холодный воздух из их ртов, доказывали, что они не пришельцы с того света.

Могильщик перебросил свой пистолет в левую руку и выудил из правого бокового кармана пальто ключ. Как только он вставил ключ в замочную скважину, Эд Гроб с силой нажал на дверную ручку. Замок беззвучно открылся. Эд Гроб приоткрыл дверь дюйма на три, и Могильщик вынул ключ из скважины. Оба они прижались к наружной стене, прислушиваясь. Изнутри доносились странные звуки, словно два человека пилили дерево; взрослый мужчина распиливал ножовкой сухую сосновую доску, а маленький мальчик пытался перепилить игрушечной пилой тонкую рейку.

Эд Гроб медленно растворил дверь стволом револьвера. Двое внутри продолжали пилить. Он просунул голову в дверной проем и огляделся.

От порога поднималась лестница, двери наверху не было. Из дверного проема лился мягкий розовый свет, освещавший голые балки на потолке.

Эд Гроб первым двинулся наверх, ступая на самый край ступенек и пробуя каждую прежде, чем перенести на нее весь вес.

Могильщик пропустил его вперед на пять ступенек и последовал за ним.

Поднявшись наверх, Эд Гроб быстро шагнул в розовый свет; длинный ствол его револьвера двигался из стороны в сторону.

Затем, не оборачиваясь, он кивком подозвал Могильщика.

Они стояли по обе стороны кровати, рассматривая лежавшие на ней фигуры.

Мужчина был одет в клетчатый пиджак, распахнутый сверху донизу, из-под которого выглядывала фуфайка в широкий рубчик, армейские брюки и белые шерстяные носки. Кожаная куртка была брошена на пару грубых ботинок, стоявших на полу возле кровати. Он свернулся калачиком на боку, обернувшись лицом к лежавшей рядом женщине и положив руку поперек ее живота.

Женщина была в красном вязаном платье и черных кружевных чулках. И это, кажется, было все. Она лежала на спине, вытянув ноги и показывая немалую часть своего бархатистого черного тела.

Неяркая розовая лампочка, свисавшая с гвоздя над изголовьем кровати, придавала этой сцене трогательный уют.

Взгляды полицейских пробежали по комнате, остановились на большом заржавленном револьвере 45-го калибра, лежащем на енотовой шапке, задержались на нем немного и, завершив обследование, встретились.

Эд Гроб подошел на цыпочках и взял револьвер. Он понюхал дуло, покачал головой и опустил оружие в свой карман.

Могильщик на цыпочках подошел к кровати и ткнул спящему человеку под ребра своим револьвером.

Впоследствии он признал, что ему не следовало этого делать.

Роман вскочил с кровати, словно ошпаренный дикий кот.

Он взлетел разом, одним сплошным целым, словно выпущенный из катапульты. Еще находясь в воздухе, он левой рукой наотмашь нанес удар Могильщику в живот, сбив его с ног и посадив на пол.