Все волки Канорры (СИ) - Страница 147

— Как вы думаете, — внезапно заговорил Люфгорн, наводя глядельный выкрутас в гущу сражения, где отчетливо виднелась туша какого-то монстра с длинной шеей, на котором галопировал дух исчезнувшей пирамиды, — как вы думаете, господа, у этих ящеровидных малюток, которые нас агитировали, еще остались акции их грибиных плантаций? По зрелом размышлении, их предложение кажется мне довольно выгодным. Конечно, детали еще следует обсудить…

— В любом случае, князь, — важно сказал Тукумос, — мы с Килгалленом первыми получили это предложение, так что вы будете за нами.

Великий Командор посмотрел на деловитых королей с веселым изумлением. Сам он никогда не был о них высокого мнения, но оказалось, что Бургежа трижды прав — короны что-то такое непоправимое делают с большинством голов.

— Лорд Саразин, — обратился к нему Трехглазый, единственный здравый человек в этой компании, — или кто вы на самом деле, надеюсь, у вас есть еще что-нибудь в запасе, чтобы противопоставить это что-нибудь тиронгийцам. Иначе мы проиграем. Это совершенно очевидно.

— Вы на удивление спокойны для монарха, терпящего жестокое поражение, — оскалился командор.

— Даже если я последую примеру Ройгенона и примусь скакать по всей равнине, оглашая ее паническими воплями, это вряд ли повлияет на исход битвы. А вот вы можете. Или я ошибаюсь?

— Нет, ваше величество. Как для человека, вы удивительно проницательны и дальновидны, — совершенно серьезно ответил Саразин, тем самым исключая себя из рода человеческого.

Тукумос не придал этому никакого значения, Люфгорн удивился, а Килгаллен невесело усмехнулся:

— Не уверен, если я не сумел предвидеть развязку этой авантюры.

— Ну, мы еще повоюем, — рыкнул Саразин. — Пожелайте мне удачи, ваше величество.

— Она вам понадобится, — сказал Килгаллен. — Кто бы вы ни были.

Если человек не верит в удачу, у него небогатый жизненный опыт

Джозеф Конрад

* * *

Битва чем-то похожа на бушующее море: это необузданная сила, не подвластная ничьей воле. В какой-то момент в ней нет ни логики, ни смысла — одна только ярость, натиск и дикая первозданная мощь. Эта стихия бушует до тех пор, пока не исчерпает своего неистовства, а до того бесполезно пытаться ее остановить. Все равно, что велеть шторму прекратиться по воле капитана попавшего в него корабля.

Когда волна сражающихся вынесла Намору ближе к Сатарану, тот приветствовал его жутким оскалом.

— Славная схватка, — заметил он. — Давно я так не отдыхал душой.

Намора навострил и без того острые уши и будто бы прислушался.

— Сдается мне, милорд, вся наша радость еще впереди.

— О, так вы тоже заметили.

— Интересно, кто этого не заметит?

— Да кто угодно, вот хотя бы эти замечательные господа, — развеселился Сатаран, методично поглощая очередного фьофьорли.

Он находил особое удовольствие в том, чтобы пожирать пожирателей демонов.

Речь, как наверняка догадался наш проницательный читатель, шла о достойных троглодитах, которые понимали, что больше никогда не соберут такую многолюдную аудиторию на таком сравнительно небольшом пространстве. И они пропагандировали грибные плантации направо и налево, не щадя ни старых, ни молодых. Если при этом учесть, что Мардамона по-прежнему одолевал просветительский зуд; таксидермисты высоко оценили фьофьорли в качестве уникальных экспонатов; Бургежа стремился собрать как можно больше бесценного материала для своей будущей документальной эпопеи, а господин Дуцелий Целиус подозревал, что энергичный эльфофилин рвет очередную Пухлицерскую премию у него, что называется, из рук, то всякий объективный читатель догадается, как нелегко приходилось захватчикам и их потусторонним союзникам.

Однако вельможные демоны как никто другой понимали, что последний и решающий довод в этой битве будет предъявлен только сейчас. Они прожили очень долгую и весьма насыщенную событиями жизнь, и это удалось им, потому что, помимо запредельного могущества, они обладали еще трезвым расчетливым умом и всегда здраво оценивали свои силы. И сейчас ни Сатаран, ни Бедерхем, ни тем более Намора не питали особенных иллюзий.

Князь Тьмы когда-то стал Князем, а они его подданными, ибо он был сильнее и мудрее их. Но даже Князь не пожелал бы встретиться лицом к лицу с кем-то из Необъяснимых или Нерожденных, ибо эти существа — создания иного мира, они ходят своими путями, и самое разумное — не гневить их. А уж если такое создание почувствует, что ему некуда отступать, если оно все поставило на карту и намерено сражаться до последнего, то у всех прочих мало шансов на победу.

Демоны не собирались бежать, но и выжить особо не рассчитывали. В лучшем случае, думали они, им удастся всем скопом и ценой жизни одолеть этого врага.

Но в этот миг…

Кстати, обычно все происходит иначе. Никакого такого «этого мига» не существует в природе. Просто что-то происходит в какой-то момент — должно же оно когда-то начать происходить, чтобы произойти в конце концов. А уже потом, если произошло что-то значительное, летописцы с трепетом нарекут этот момент «тем самым мигом».

Так вот, деваться некуда, иначе не скажешь — но в этот миг воины Преисподней, а за ними и остальные сверхъестественные существа внезапно поняли, что расстановка сил на Кахтагарской равнине снова изменилась.

* * *

Когда Такангор сказал: «Ваш выход», он исходил из логики происходящего. На месте их грозного противника, он сейчас вступил бы в битву лично, чтобы снова достичь перевеса в свою пользу. И почти не сомневался, что таинственный враг рассуждает так же. Во всяком случае, пока что он не без успеха предсказывал его следующие шаги.

Что касается демонов, большинства зверопусов и прочих сверхъестественных существ, они ощутили это, так сказать, на своей шкуре.

— Ого! — с некоторым даже почтением произнес Кальфон. — Вот это я понимаю.

— Вы о чем? — заволновался Кехертус, орудовавший всеми лапами неподалеку.

— А вы ничего не почувствовали?

— Дядя Гигапонт жалуется на некую общую встопорщенность. А у меня волоски встали дыбом. Особенно на передних лапах.

— Вот-вот. У меня тоже. Последний раз я испытывал нечто подобное во время великой битвы за Гон-Гилленхорм. Тогда Князь явил себя во всем своем блеске и великолепии: помнится, мы неплохо перекроили географическую карту к концу того сражения.

— Прошу учесть, что я против! — раздался гневный крик с вершины приближающегося древнеступа. — Кахтагарская равнина — природная жемчужина Тиронги, сюда стекаются толпы туристов, мы выгодно продаем открытки с местными пейзажами, и как король я приказываю оставить географию с топонимикой в покое. Гегава, будьте любезны, метните копье вон в того всадника. Очень метко, благодарю вас, мой дорогой. А теперь передайте мне дротик, я хочу бросить вам вызов и тоже попасть в кого-нибудь враждебного.

— Это не от нас зависит, ваше величество, — сказал благодушный Кальфон. — Все вопросы к нему.

И демон указал огромным пылающим герданом на лорда Саразина.

Великий Командор пешим спускался с холма. На Кахтагарской равнине не было сейчас сильного ветра, но его плащ, еще недавно золотистый, а нынче багровый, в каких-то непроглядно-черных разводах, вился у него за спиной, словно подхваченный бурей. С каждым шагом лорд раздавался в плечах, сужался в области талии и становился выше ростом. Издалека было плохо видно, однако и черты его лица безудержно менялись: глаза проваливались буквально вглубь черепа и сияли невыносимым светом, губы высыхали, скулы и нос заострялись, словно обтянутые пергаментной кожей, короткие волосы вдруг выросли до плеч и сквозь них прорастали какие-то костяные шипы, образуя на голове лорда неестественного вида корону. Рот превратился в длинную упрямую жесткую складку.

Пространство гудело, прогибалось, скулило, норовило расползтись, чтобы оказаться подальше от него; река взревела и потекла быстрее; трава, в тех местах, где ее еще не выворотили и не вытоптали сражающиеся, пожухла, как от сильного мороза, а небо так же внезапно и стремительно потемнело. Резко похолодало.