Все тайны Третьего Рейха - Страница 94
«В случае необходимости мы будем сражаться на Рейне, — говорил он. — Не имеет значения, где. Как сказал Фридрих Великий, при любых обстоятельствах мы будем сражаться до тех пор, пока один из наших ненавистных врагов не выдохнется и не откажется от дальнейшей борьбы. Мы будем сражаться, пока не добьемся мира, который обеспечит существование германской нации еще на 50 или на 100 лет и который, прежде всего, не запятнает нашу честь во второй раз, как это произошло в 1918 году… Я живу лишь для продолжения этой борьбы, так как знаю, что, если за ней не будет стоять железная воля, она обречена».
И он — жил.
Наверно, только это желание сражаться до последнего солдата, последней пяди земли и последнего глотка воздуха Рейха давало ему силы. Он искренне верил, что союзники, решившие разделить Германию, разорвать ее на части, в конце концов перегрызутся между собой — вот тогда они вспомнят о Гитлере и поспешат заключить мир. Точнее — выиграет тот, кто первым решится заговорить о твердом мире.
А что дальше?
Гитлер надеялся, что этот союзник не даст расчленить Германию. И фюрер хорошо использует столь разумное решение.
На самом деле союзники не собирались вести сепаратных переговоров. А Рейх был не способен защищать собственные земли. Оборонительная линия Зигфрида на западе была уже просто линией на бумаге: у западной группы войск не хватало техники и людей. Основная военная сила находилась на Востоке, против Сталина, но и там не хватало все той же техники и все тех же людей. Геббельс объявил о тотальной мобилизации: теперь на фронт призывались юноши от 15 до 18 лет и пожилые немцы от 50 до 60 лет. Гиммлер уже формировал из них 25 новых дивизий, которые должны были не пропустить врага через довоенные границы Германии.
В армии и в народе вера в фюрера еще не умерла. Все ожидали чуда. И это понятно — со времен Наполеона не было военных действий на немецкой земле.
Война на территории самой Германии?
Это было оглушающе непонятно.
Это казалось невозможным.
На какое-то время наступление на западе приостановилось. Гитлер воспрял духом. Немецкий народ решил было, что случилось долгожданное чудо, и вот-вот кто-то из союзников начнет переговоры. Но чуда не случилось: просто между союзными генералами не было согласия, и они тоже иногда совершали тактические ошибки. На этот раз споры возникли между Эйзенхауэром и Монтгомери: один требовал наступления широким фронтом, второй считал, что лучше прорвать немецкую оборону на узком участке. Пока они решали, какой вариант предпочтительнее, немцам удалось собрать силы.
Гитлер верил, что Рейх устоит. В середине декабря 1944 года он отдал приказ нанести по союзникам расчленяющий удар, а одновременно задействовал совершенно секретный план «Гриф», которым руководил командир диверсантов Отто Скорцени. Этот план целиком принадлежал самому Гитлеру. Скорцени он посвятил в его детали еще в октябре, когда вызвал в свою ставку.
«Я поручаю вам новую миссию — самую важную, возможно, в вашей жизни. Пока что лишь очень немногие знают, что мы в величайшей тайне подготавливаем операцию, в которой вам предстоит сыграть одну из первых ролей. В декабре немецкая армия начнет крупное наступление, исход которого станет решающим для судьбы нашей родины», — сказал тогда Гитлер. Речь шла как раз о немецком наступлении в Арденнах.
«В течение последних месяцев, — писал он в мемуарах, — немецкое командование вынуждено было довольствоваться тем, что сдерживало вражеские армии и отбивало их натиск. Поражения следовали одно за другим, приходилось беспрестанно отходить как на западе, так и на востоке. Да и союзническая пропаганда считала Германию уже трупом, погребение которого стало просто вопросом времени; слушая речи по англо-американскому радио, казалось, что союзники могли по своей воле выбирать день похорон. Они не видят, что Германия бьется за Европу, что она жертвует собой ради Европы, чтобы закрыть Азии путь на запад», — горько восклицал Гитлер.
По его мнению, ни английский народ, ни американский уже больше не хотят этой войны. И, следовательно, если «немецкий труп» восстанет и нанесет на западе мощный удар, то союзники, под давлением общественного мнения в своих странах, разъяренного от того, что его вводили в заблуждение, возможно, окажутся готовы заключить перемирие с этим «мертвецом», который чувствует себя довольно сносно. И тогда «…мы сможем бросить все наши дивизии, все наши армии на восток и за несколько месяцев покончить с этой жуткой угрозой, которая нависла над Европой. Ведь Германия уже почти тысячу лет охраняла ее от азиатских орд и теперь снова исполнит эту священную миссию».
Самому Скорцени Гитлер отводил следующую роль: «В качестве передового отряда вы должны будете захватить один или несколько мостов на Мезе, между Льежем и Намюром. Эту миссию осуществите с помощью хитрости: ваши люди будут одеты в американскую и английскую форму. Во время нескольких диверсионных рейдов противник сумел с помощью этого приема нанести нам значительный урон. Например, несколько дней-назад, во время взятия Экс-ля-Шапель в наши порядки смог просочиться американский отряд, облаченный в немецкую форму. К тому же небольшие группы, переодетые таким образом, смогут подавать во вражеском тылу ложные приказы, создавать помехи для связи и вообще сеять смятение в союзнических рядах. Приготовления должны быть завершены к первому декабря».
Скорцени честно исполнил приказ.
Его люди были готовы выполнить задание. Скорцени изменил только небольшую деталь: под вражескую форму его диверсанты надели родную немецкую форму, чтобы, оказавшись в тылу противника, содрать с себя иностранный камуфляж и сражаться в форме Рейха. Это была маленькая хитрость, которая позволяла обойти нормы международного права: переодетые в союзников диверсанты не могли держать в руках оружие, а диверсанты в своей форме — вполне могли.
И вот в тылу противника стали действовать мелкие боевые отряды Скорцени. Переодетые в чужую форму, они обрезали телефонную связь, уничтожали склады оружия, меняли указатели на дорогах или просто их блокировали. «В общем, учитывая обстоятельства, — посмеивался диверсант, — успех этих отрядов далеко превзошел мои надежды. Кстати, несколько дней спустя американское радио в Кале говорило о раскрытии огромной сети шпионажа и диверсий в тылу союзников — и эта сеть подчинялась полковнику Скорцени, „похитителю“ Муссолини. Американцы даже объявили, что захватили более 250 человек из моей бригады — цифра явно преувеличенная. Позже я узнаю, что союзническая контрразведка, пылая воодушевлением, даже арестовала некоторое количество настоящих, ни в чем не повинных американских солдат и офицеров…
И это еще не все. Считая, что я способен на самые страшные злодеяния и на самые дерзкие замыслы, американская контрразведка сочла необходимым принять исключительные меры предосторожности для безопасности союзнического верховного главнокомандования. Так, генерал Эйзенхауэр очутился на несколько дней в заточении в собственной ставке. Ему пришлось разместиться в домике, охраняемом несколькими кордонами военной полиции. Вскоре генералу это надоело, и он попытался всеми способами отделаться от этого надзора. Контрразведке удалось даже найти двойника генерала. Это был штабной офицер, чье сходство с Эйзенхауэром было действительно поразительным. Каждый день ложный главнокомандующий, одетый в генеральскую форму, должен был садиться в машину своего командира и отправляться в Париж, чтобы привлечь к себе внимание „немецких шпионов“.
Точно так же в течение всего арденнского наступления маршал Монтгомери рисковал, что военная полиция его арестует и примется допрашивать. Дело в том, что какой-то милый фантазер распустил слух, что один из членов „банды Скорцени“ занимается шпионажем, переодевшись в форму британского маршала. Поэтому военная полиция тщательно изучала внешний вид и поведение всякого британского генерала, передвигавшегося по Бельгии».
Но основной удар группа Скорцени решила нанести 21 декабря. «Ровно в пять часов колонны пошли в атаку. Несколько минут спустя первый отряд остановила яростная канонада, и он вышел из боя, отступив на исходные позиции. А что же касается второй колонны, то вскоре я уже спрашивал себя, что с ней могло случиться. Уже больше часа от нее не было никаких вестей. Едва полностью рассвело, я отправился пешком к линии огня. С вершины холма мне открылся прекрасный вид на огромную кривую, которую описывает дорога к западу от Мальмеди; сам город был скрыт в складке местности. И вот на этом отрезке дороги я различил в подзорную трубу шесть наших танков „Пантера“, которые вели беспощадную — и безнадежную — битву с явно превосходящими бронетанковыми силами противника».