Все смиренно (ЛП) - Страница 42

Она не пытается скрыть это. Она не закрывает лицо руками и не сдерживает рыдание. Потому что она не претворяется быть кем-то, кем не является. Примите ее или оставьте ее, вы получаете то, что видите.

Вот что я люблю в ней. Одна из многих вещей, что я в ней люблю.

У меня тяжелая рука, но я все равно ее поднимаю. Рука все еще в перчатке, но вытираю с ее щек дорожки от слез.

— Не плач, Ди.

— Прости. Прости. Я вела себя с тобой ужасно.

— Нет… я был идиотом. Я обещал быть терпеливым, а потом я… не был.

— Нет, ты был прав. Ты был прав во всем.

Я вспоминаю о наших зрителях, когда Ронни начинает всех уговаривать:

— Ну, ладно, парни, давайте оставим этих двоих голубков ненадолго. Пусть поплачутся друг дружке.

Когда все идут на выход, Ронни кивает мне и Ди:

— Вот именно поэтому, я и не хочу женщин в своем зале.

Как только мы остаемся одни, я заставляю себя сесть. Это не тот разговор, который мне хочется вести, лежа на спине. Ну… если только я не голый лежу на спине.

Ди помогает мне снять перчатки, и я облокачиваюсь спиной на угол ринга.

Она спрашивает:

— Ты в порядке?

— Да. Правда ощущение, что по моему лицу проехалась фура, но в остальном я нормально.

Мстительным взглядом она смотрит в сторону раздевалки, куда вышел Шонеси.

— Прежде чем уйти, я проткну этому кретину шины. Тогда тебе станет легче?

Я усмехаюсь.

— Никогда не меняйся, Ди.

Она немного приходит в себя и смотрит вниз на свои руки. Потом признается:

— Одна только мысль о том, что у меня к тебе чувства — настоящие чувства, которые навсегда — пугает меня до ужаса.

Ее заявление меня не трогает. Она не говорит ничего такого, чего я уже не знаю. Но сам факт, что она здесь… он значит все.

— Я знаю.

— Я не хотела привыкать к тому, чтобы быть с тобой рядом, потому что я знала, что как только это случится, когда ты уйдешь… я буду в ужасном состоянии. Но уже слишком поздно. Я уже чувствую себя паршиво. В последние дни… мне никогда не было так плохо. Так одиноко. Пусто.

— У меня было также.

Она улыбается, хотя в ее глазах до сих пор стоят слезы. И в ее голосе.

— Но когда я с тобой… когда ты рядом со мной… все просто отлично. Ты делаешь меня счастливее, чем я могла вообще подумать, Мэтью.

— Что ж, все поправимо. Мне просто надо быть с тобой… все время. Это не будет так уж трудно. Потому что… я вроде как… люблю тебя.

— Ты замечательный человек, Мэтью. Забавный и добрый, внимательный и сексуальный, как бог. Ты… ты лучшее, что со мной случалось.

У нее мягкий и нежный взгляд, когда она смотрит на меня. Она с нежностью касается моего лица.

— Я люблю тебя, Мэтью.

Не смотря на то, что у меня ощущение, будто моя челюсть сейчас развалится, я улыбаюсь. Просто невозможно этого не сделать.

Моя рука скользит к затылку Долорес и я наклоняю ее ближе ко мне. Касаюсь ее рта своими губами — сначала слегка — потом сильнее, с большей значимостью. Притягиваю ее к себе, обнимаю. Наши языки касаются друг друга, чувствуют вкус друг друга, медленно, неторопливо, с обещанием чего-то большего.

Ди вздыхает, прикасается к моему лбу своим лбом.

— Не так я себе представляла мое признание тебе в любви.

— Я тоже. Но… это нам точно запомнится, правда? Для нас это нормально.

— Это уж точно.

Потом Ди вскакивает на ноги и протягивает мне свою руку.

— Почему мы все еще здесь?

С ее помощью у меня получается встать. Но когда я оказываюсь на ногах, я вспоминаю, почему вообще все это произошло, с самого начала.

— Ди, насчет Дрю и Кейт…

Она касается моих губ своими пальцами, заставляя меня замолчать.

— Нет. Мы не будем говорить о них. Никогда. Ты не твой идиотский лучший друг. Не хочу, чтобы он вставал между нами.

Она права. Дело не в Дрю, Кейт или Розалин, или еще каких-то кретинах из ее прошлого. Они не должны на нас влиять — они не должны нас касаться.

Дело в Ди и мне.

Когда мы выходим с ринга, я спрашиваю:

— Ди, ты приехала сюда на такси?

— Да, а что?

Я улыбаюсь.

— Я приехал на Дукати.

Ди это нравится.

— Я скучала по этой мощности между своих ног.

Одной рукой обнимаю ее за плечи.

— О, ты ее почувствуешь — после того, как я привезу тебя домой.

Долорес обнимает меня за пояс и качает головой.

— Как некрасиво!

Потом ее голос становится более жестким.

— Но нам обоим придется подождать с этим, потому что перед тем, как поехать домой, мы поймаем такси и поедем в больницу, чтобы тебя могли осмотреть.

— Что? Нет, я в порядке, правда.

Я ною, как шестилетний мальчишка, который не хочет идти к стоматологу.

Ди качает головой.

— Не хочу ничего слышать — ты поедешь. С потерей сознания шутки плохи. Я только что заполучила тебя назад, и я больше не собираюсь тебя терять.

Я открываю свой рот, чтобы поспорить — потому что я на самом деле в порядке — и я буду чувствовать себя просто фантастично, когда снова окажусь в постели с Ди. Или, на своем кухонном столе, или обеденном столе, у стены в гостиной — ну вы понимаете о чем я.

Но прежде чем я успеваю не согласиться, она добавляет:

— Тем более, если учесть то, что я запланировала для тебя? Нам точно понадобится медосмотр.

Что ж, когда она говорит это так…

***

Наша поездка в больницу была относительно короткой — чуть больше трех часов. После кучи вопросов и анализов, доктор поставил мне диагноз легкого сотрясения.

Чертов Шонеси.

Мало тебе не покажется — клянусь, я ты свое получишь сразу, как только я окажусь в спортзале.

Доктор сказал мне следить за тошнотой, расплывчивостью в глазах, и все такое. Одновременно с Ди мы спросили, можно ли заниматься сексом.

Он сказал, что можно.

***

Вот почему, как только закрывается дверь в мою квартиру, Ди и я начинаем целоваться, срывать друг с друга одежду, готовые растерзать друг друга — с шестидневным страстным желанием, сводящим нас с ума. От моей одежды избавиться легче, чем от одежды Ди, поэтому к тому моменту, как мы переступаем порог моей спальни, я абсолютно голый.

Горячий и большой, мне необходимо оказаться внутри нее намного сильнее, чем вдохнуть еще один глоток воздуха.

Рубашка Ди? Нет.

Ее лифчик? На бильярдном столе в моей столовой.

Я прикасаюсь к ней, прижимаю ее к себе — утопая в ощущениях от наших обнаженных тел, прижимающихся друг к другу, и бархатистости ее идеальной кожи.

Мои пальцы пытаются справиться с пуговицей на ее джинсах. Но Ди останавливает меня. Ее руки накрывают мои, и она делает один шаг назад. У нее резко поднимается и опускается грудь, когда она пытается перевести дух.

— Мэтью… мне надо тебе что-то сказать. Я… кое-что сделала. Прошлым вечером.

Охренеть.

Прошлый вечер была суббота. Моя первая мысль — прошлым вечером Ди переспала с другим, и я чуть ли не согнулся пополам от резкой боли при мысли об этом. И от ярости.

Я знаю, технически, мы не были вместе. Мы расстались. Я не должен злиться.

К черту все — плевать.

Я ее прощу. Я это переживу… после того, как разнесу что-нибудь на мелкие кусочки, и поколочу по стенам, как горилла под кокаином.

Я сажусь на кровать.

— Что ты сделала? Чтобы это ни было, я… черт, просто расскажи мне.

А потом она делает самую странную вещь. Она улыбается. И расстегивает свои брюки, и говорит, спуская их вниз:

— Я всю неделю думала о том, что ты сказал. Как я боялась, как не хотела воспользоваться шансом…

— Я был зол, когда говорил все это, Долорес.

— Но ты все равно был прав. Так что я хотел сделать что-то, чтобы показать тебе, доказать тебе, что я тебе доверяю. Что я хочу этого, и тебя — всегда.

Она стягивает свои трусики, и меня тут же завораживает вид ее невероятно гладкой киски. До тех пор, пока не замечаю белый бинт, закрывающий маленький кусочек ее кожи пониже тазовой кости.