Все разумные (Сборник) - Страница 28

— Ревность… — вставил Ромашин.

— Какая ревность, о чем вы? К кому? Я знаю, вам уже донесли… Да, мы с Володей были… И что? Вы можете допустить, что любовь — она как… ну… в общем, приходит, когда не ждешь, и уходит, не спрашивая. Так и у нас было. Мы с Володей слишком разные люди. Может, поэтому… Я у них на свадьбе была подругой невесты. Маша была такая счастливая, что я все время думала: «Как хорошо, что у нас с Володей все кончилось».

Она ведь не Машу выгораживает, — подумал Антон, — а себя, доказывая, что не было никакой ревности. Случилась любовь и прошла. Появилась новая — Виктор Веденеев, вот он стоит отдельно от группы, бросает взгляды в нашу сторону, боится, как бы Лена не сказала что-нибудь, о чем потом придется жалеть.

Антон сделал приглашающий жест, и Веденеев подошел к столу, сел рядом с Криницкой, успокаивающе положил ладонь ей на руку.

— Я не знаю, о чем вы Лену спрашивали, — сказал он, — но хочу сказать, что нет в нашей лаборатории таких горючек, чтобы… — он запнулся, не желая произносить слово «убить», но не находя и других слов для замены.

«Что они все об одном? — с досадой подумал Антон. Наверное, именно эту проблему они обсуждали, когда я вошел. Нет таких горючек, значит, и способа нет. Глупо, вообще говоря, с их стороны утверждать то, что будет обязательно проверено. Точнее — глупо, если они знают, что экспертиза докажет обратное. Но ведь они не дураки — ни Веденеев, ни Криницкая, ни этот Долидзе, ни остальные».

— Я не занимаюсь сейчас физико-химическими проблемами, — сказал Ромашин. — Я в них ничего не понимаю. Возможно, смерть вашего друга была несчастным случаем. Возможно — нет.

— Если нет, то вы ищете мотивы, — перебил следователя Веденеев. — Уверяю вас, ни у кого и мотивов не было. Мы дружили.

— А идея, которую Митрохин у вас украл и выдал за собственную?

— Вы имеете в виду способ синтеза в вакуумной камере при подаче модулированного напряжения?

Возможно, Антон действительно имел в виду именно это. Вряд ли Митрохин украл у Веденеева две идеи. Хотя, если в первый раз ему сошло с рук, он мог и вторично…

— Да, — сказал Ромашин. — Об этой идее я и говорю.

— Вы утверждаете, что не разбираетесь в физико-химии горения?.. Не украл у меня Володя эту идею, с чего вы взяли?

— Даня, наверное, проболтался, — тихо произнесла Криницкая.

— А… Когда статья вышла, в институте действительно многие говорили, что идея у Володи краденая. Глупо, что Даниил поверил. Спросил бы у меня, я бы… Понимаете, идея действительно была моей, мы ее с Володей обсуждали, и он разработал экспериментальную методику. А я в это время работал над кластерным бло… Неважно. В общем, я ему сказал: делай сам, на меня можешь не ссылаться.

— Володя никогда бы не взял чужое, — гневно бросила Криницкая и даже кулачком по столу стукнула. — Если это вам Даня сказал, то он… он… Я с ним разберусь!

— Лена, — предостерегающе произнес Веденеев и повернулся к следователю: — Даниил теоретик, у него специфические представления об интеллектуальной собственности. Он бы точно не стал отказываться от авторства.

— Допустим, — уклончиво сказал Ромашин, чувствуя, как обнаруженные им мотивы тают, будто снег в апреле. — Вы говорите: Вязников не стал бы… Вы хорошо его знаете?

— По работе — да, конечно, — пожал плечами Веденеев. — Замечательный теоретик, такой интуиции, как у него, я ни у кого не встречал.

— Он бывал в лаборатории?

— Здесь, у нас? Нет, конечно, на этаж у него нет допуска.

— Не понимаю, — искренне удивился Ромашин. — Он ведь работает с вами…

— Да, все расчеты реакций объемного горения — его, и почти вся обработка результатов.

— И он не приходил в лабораторию?

— А что ему здесь делать? Теоретики сидят во втором корпусе. Даниилу вообще противопоказано появляться там, где есть работающие приборы и установки. Либо что-нибудь тут же перегорит, либо отключится, либо еще какая-нибудь гадость произойдет…

— Случай у Догилевых помнишь? — оживилась Криницкая, которая, похоже, рада была поменять тему разговора.

— Конечно, — кивнул Веденеев. — Это случилось на именинах у Зиночки Догилевой, она у нас лаборанткой работает, — обратился он к Ромашину. — Собрались на даче, человек двадцать там было, все свои, Даниила тоже позвали, не потому, что с ним веселее, а потому, что жалко его. Живет один, ни родителей, ни братьев-сестер, никого. С женщинами тоже не везет… Так вот, до его приезда все шло нормально, но как только Даниил вошел в дом, сразу начали портиться подряд все бытовые приборы. Холодильник отключился и больше включиться не пожелал. Экран телевизора погас. Что там было еще?

— Утюг, — подсказала Криницкая.

— Да, это самое удивительное! — воскликнул Веденеев. — На газовой плите стоял чугунный утюг, Зинины родители обычно использовали его, как тяжесть, когда капусту солили. В последний раз им гладили при царе Горохе. Так вот, Зина хотела переставить утюг на кухонный стол, потому что нужна была конфорка, и обожгла ладонь: железяка оказалась раскаленной.

— Что тут удивительного? — поднял брови Ромашин. — Утюг — вы сами сказали — стоял на плите.

— Но газ-то не горел!

— Значит, кто-то зажигал раньше, а потом выключил.

— Исключено, — твердо сказал Веденеев. — Был выключен главный вентиль, что во дворе. Я пошел, чтобы повернуть рычаг, а тут Зина завопила из кухни…

— Интересно, — сказал Антон, хотя ничего интересного в рассказе Веденеева не нашел: обычная байка. Был у Антона в детстве приятель по прозвищу Флашка, который спотыкался на ровном месте. Все считали, что Флашка придуривается и играет на публику, но Антон, бывавший у приятеля дома, знал, что это не так. Флашка был несчастным человеком — он даже по квартире старался перемещаться, нащупывая ногами путь, чтобы обо что-нибудь не споткнуться. И все равно падал, а однажды сломал ногу, упав с единственной ступеньки у школьных дверей. Объяснения этому феномену у Антона не было, а психолог с Петровки, которому он как-то рассказал эту историю, заметил глубокомысленно, что речь идет, скорее всего, о подсознательном процессе, когда ноги подворачиваются вне всякой связи с окружающей действительностью.

Правда, электроприборы в присутствии Флашки работали нормально, а утюги сами собой не нагревались.

— Интересно, — повторил Ромашин. — Вот вы сказали, что вам было Вязникова жаль: и девушки у него нет, и живет он бобылем. Но ведь, по вашим же словам, он теоретик божьей милостью. Нужно ли его жалеть? Разве работа не компенсирует отсутствие женщины?

Виктор и Елена переглянулись.

— Для иных, может, и компенсирует, — уклончиво сказал Веденеев. — А иные всю жизнь страдают.

Ромашин молча переводил взгляд с Виктора на Елену. Он догадывался, что должно быть продолжение, и терпеливо ждал.

— Да что там, — тихо сказала Елена, — вы все равно узнаете. К гибели Володи это не имеет никакого отношения…

— Вязников давно и безнадежно влюблен в Митрохину, — без эмоций проговорил Ромашин, сложив в голове нехитрую мозаику. Криницкая вздохнула, а Веденеев едва заметно поднял брови и посмотрел на следователя с уважением.

— Он никогда в этом не признается, — сказала Криницкая, — и уж тем более — Маше. Впрочем, может, сейчас… Нет, думаю, что и сейчас тоже. Особенно сейчас.

— Вы считаете, что это мотив? — неожиданно агрессивно спросил Веденеев. — Оставьте эти идеи, Даниил и мухи обидеть не способен!

— Вообще-то, — сказал Ромашин, — вопросы должен задавать я. Но раз уж вы спросили… Конечно, мотив слабоват. А возможности для реализации вообще никакой.

— Так что подозреваемыми все равно остаемся мы с Леной, да еще, возможно, Маша, — с мрачным видом заявил Веденеев.

Ответить Ромашин не успел — за шкаф заглянул давешний грузин по фамилии Долидзе.

— Господа, — сказал он, — я, к сожалению, вынужден прервать вашу беседу. Витя, — обратился он к Веденееву, — во втором тигле пошел отсчет. Вы могли бы отложить разговор на два-три часа? Иначе придется прервать эксперимент, а это довольно большие деньги.