Все они мертвы, эти старые пилоты - Страница 2

Словом, у Сарториса была возлюбленная. Фолленсби говорил, что ее звали Генеральшей - "так много у нее было солдат". Он говорил, что не знает, знал ли об этом Сарторис, но на некоторое время Генеральша - Ге - дала им всем отставку: ради Сарториса. Их всегда и везде видели вместе, а потом, по словам Фолленсби, он встретил Сарториса в ресторане - одного и в стельку пьяного. Фолленсби говорил, что за два дня до этого Ге куда-то уехала со Спумером. И вот Сарторис, как рассказывал Фолленсби, сидел за столиком, накачиваясь виски и поджидая Спумера. В конце концов Фолленсби удалось запихнуть Сарториса в такси и отправить на аэродром. И уже на рассвете Сарторис вытащил из чьего-то ранца капитанский китель, нашел - скорее всего, в своем собственном ранце - женскую подвязку и приколол ее к кителю вместо орденской ленточки. Потом растолкал знакомого капрала, бывшего профессионального боксера - они иногда немного работали в тренировочных перчатках - и натянул на него китель. "А-тт-ттты теерь С-сспу-мер, - с трудом выговорил он, - Кккаалер Обтруханной подвязки". А потом Сарторис и капрал в капитанском кителе, из-под которого торчали шерстяные подштанники, встречали рассвет, тыкая друг в друга кулаками без перчаток.

III

Считается, что на войне воюют. По-серьезному. И никаких дурацких шуток война с людьми не шутит. Но, может быть, оно не всегда так получается. Может быть, все вышло так, как оно вышло, потому что эти трое - Сарторис, Спумер и собака - были настроены слишком серьезно. Может быть, слишком большая серьезность невыносимо раздражает вершителей истории. А я впервые увидел Сарториса, когда поехал к знакомому сержанту-оружейнику - это было весной, под вечер, как раз накануне падения Камбрэ . Они, вершители судеб, дали эскадрилью Спумеру и его собаке за год до этого и тогда же послали туда Сарториса.

Патрульные машины второй смены уже поднялись, а остальные пилоты, да и солдаты наземного обслуживания, куда-то уехали, скорее всего в Амьен, - и на аэродроме почти никого не было. Мы с сержантом сидели у входа в ангар на пустых бочках из-под горючего, и вот я увидел, как кто-то высунул голову из-за двери офицерской столовой и глянул - в одну сторону, в другую немного воровато и очень внимательно. Это был Сарторис, и он высматривал собаку.

- Собаку? - спросил я. И сержант рассказал мне эту составленную по кусочкам историю: его собственные наблюдения, разговоры в солдатской столовой и вечерний треп покуривающих трубки механиков - жуткие в своем абсолютном всеведении разговоры нижних чинов.

Уезжая с аэродрома, Спумер где-нибудь запирал свою собаку, но ему приходилось выискивать все новые места, потому что Сарторис находил ее и выпускал. Это была необычайно смышленая собака, потому что если Спумер уезжал в штаб, она оставалась на аэродроме и рылась в помойке за солдатской столовой, явно предпочитая ее офицерской. Но если Спумер отправлялся в Амьен, то собака, как только ее освобождали, трусила к амьенскому шоссе - и возвращалась потом в капитанской машине.

- А зачем мистер Сарторис ее выпускает? - спросил я, - Спумеру что - не нравится ее любовь к кухонным отходам?

Но сержант не слушал. Он заглядывал, вытянув шею, за ворота ангара, и, посмотрев туда, я увидел Сарториса. Он подходил к последнему в ряду ангару все с тем же чуть вороватым и настороженным видом - и вскоре скрылся в ангаре.

- Что за ребячество? - спросил я.

Сержант посмотрел на меня. Потом отвернулся.

- Он хочет узнать, куда уехал Спумер.

Немного помолчав, я спросил:

- Так это все из-за той девушки, да?

Сержант даже не посмотрел на меня.

- Можно, конечно, ее и так называть. Наверно, сколько-то их здесь еще осталось.

Я помолчал. Сарторис вышел из ангара и скрылся в соседнем.

- А может, их теперь и нигде нет? - спросил я.

- Может, вы и правы, сэр. В войну им трудно приходится.

- Ну, а эта? - спросил я. - Она-то кто?

И сержант рассказал мне. Они содержали кабачок - он называл его пабом какая-то старая карга и эта, сарторисовская. Кабачок был где-то на задворках Амьена, и офицеры туда не ходили. Возможно, поэтому Спумер с Сарторисом и произвели там такой фурор. Я узнал от сержанта, что и английские и французские солдаты живо интересовались борьбой, развернувшейся в кабачке, горячо обсуждали подробности и даже делали ставки - кто на командира, а кто на самого зеленого новичка из его эскадрильи. "Ну, сами понимаете, - сказал сержант, - ведь оба офицеры, и все такое".

- Они что - шуганули от нее солдат? - спросил я.

Сержант не смотрел на меня. - Много у нее было солдат?

- А то вы их не знаете, таких? - спросил сержант. - Война ведь, сами понимаете.

Вот она какая была. Из таких. Сержант сказал, что они даже в родстве не состояли - старуха и эта, сарторисовская. Он говорил, что Сарторис покупал ей тряпки и драгоценности; известно, впрочем, какие драгоценности можно купить в Амьене. А Сарторис-то, может, их и вообще в армейской лавке покупал - ему ведь тогда было чуть-чуть только за двадцать. Я видел письма, которые он посылал тетке: подросток из Харроу мог так писать; подросток, впрочем, пожалуй, все же лучше писал бы. А вот Спумер, тот, видимо, обходился без подарков. "Спумер-то капитан, - сказал сержант. - Так, может, поэтому. А может, потому что Кавалер".

- Может быть, - сказал я.

Вот, значит, какай она была. И она, нацепив грошовые драгоценности, подаренные Сарторисом, разносила пиво и вино французским и английским солдатам где-то на задворках Амьена, а Спумер, используя свое служебное положение, обманывал ради нее и с ней Сарториса: назначал его в караул, чтобы он не мог уехать с аэродрома, и запирал собаку, которая могла обнаружить обман. А Сарторис, верша доступное ему мщение, выпускал собаку, чтобы она полакомилась плебейскими помоями.

Он вошел в наш ангар - высокий парень с бесцветными глазами и с лицом, которое могло быть и радостным и угрюмым, и вот только несерьезным оно наверняка никогда не бывало.

- Привет, - сказал он.

- Привет, - сказал я. Сержант начал было вставать.

- Сидите, - сказал Сарторис. - Мне ничего не нужно - Он двинулся в глубь ангара. Там валялся всякий хлам бочки из-под горючего, пустые ящики, картонные коробки. Сарторис вовсе не казался смущенным, ему, видно, и в голову не приходило стыдиться своего мальчишеского занятия.