Все написанное мною лишь Россией и дышит... Борис Зайцев: Судьба и творчество - Страница 6

Осенью 1922 года покинуть страну - вслед за Б. Зайцевым, но теперь уже не добровольно, а принудительно - предлагается Ю. Айхенвальду, Н. Бердяеву, Б. Вышеславцеву, М. Осоргину, Ф. Степуну… Все они приезжают в Берлин, ставший первым пристанищем для русской эмиграции, "неким русско-интеллигентским центром"[32]. Здесь же по разным причинам и обстоятельствам оказываются А. Белый, Н. Берберова, П. Муратов, Б. Пастернак, А. Ремизов, А. Толстой, В. Ходасевич, М. Цветаева, В. Шкловский, И. Шмелев, сотни других деятелей культуры и науки. Одним рано или поздно удастся вернуться на родину, другие так и окончат свои дни на чужбине, преданные полному забвению в России. Лишь теперь некоторые из них приходят к нам из небытия своими книгами, музыкой, живописными полотнами, научными трудами.

Русская колония в Берлине живет хотя и трудно, бедно, но дружно. Встречаются почти ежедневно на литературных собраниях в кафе Ландграф, называвшемся Русским клубом или Домом Искусств, одним из организаторов которого стал Зайцев. Борис Константинович некоторое время сотрудничает, зарабатывая на жизнь, в ежедневной газете А. Ф. Керенского "Дни" и в журналах "Жар-птица" и "Воля России". Кстати, в "Днях" Зайцев публикует первые очерки своего писательского дневника под названием "Странник" (переименованного впоследствии в "Дни").

Первый год пребывания на чужбине завершается выходом трех томов его нового семитомного собрания сочинений (последние три тома выйдут в следующем году). Это издание - поистине царский подарок его давнего друга и соратника еще по "Шиповнику" 3. И. Гржебина, который по инициативе Горького здесь, в Берлине, печатает и высылает в Россию книги лучших русских и советских писателей. Кроме того, берлинским издательством "Слово" переиздается его роман "Дальний край" (в гржебинском Собрании сочинений - четвертым томом - он так и не вышел).

В марте 1923 года Зайцева избирают вице-председателем берлинского Союза русских писателей и журналистов (возглавлял Союз И. В. Гессен). В то же время начинается его многолетнее сотрудничество в парижском общественно-политическом и литературном журнале "Современные записки", что было, как утверждает Н. Берберова, "своего рода знаком эмигрантского отличия". "Это издание,- вспоминает она,- несмотря на его редакторов, которые ничего в литературе не понимали, и, может быть, благодаря давлению на редакцию самих сотрудников стало значительным именно в своей литературной части"[33]. Здесь за семнадцать лет (в 1940 году, в дни оккупации Парижа фашистами, журнал перестал выходить) напечатано несколько десятков произведений Зайцева, в том числе романы "Золотой узор" и "Дом в Пасси", повесть "Анна", новеллы "Рафаэль", "Улица св. Николая", "Странное путешествие", первые главы тетралогии "с автобиографическим оттенком" (по характеристике автора) "Путешествие Глеба" и первая из его литературных биографий "Жизнь Тургенева". Кроме того, здесь мы впервые встречаем его воспоминания о Блоке, Бальмонте, Юшкевиче, статьи "Жизнь с Гоголем", "Данте и его поэмы", рецензии на книги и новые произведения И. Бунина ("Солнечный удар"), П. Муратова ("Образы Италии", трехтомный труд, посвященный Зайцеву), Н. Тэффи ("Городок"), Мих. Осоргина ("Сивцев Вражек").

В канун Нового, 1924 года Зайцев приезжает в Париж, встречается здесь с И. Буниным, Д. Мережковским, 3. Гиппиус, А. Куприным, И. Шмелевым, А. Ремизовым, К. Бальмонтом, Тэффи, М. Алдановым. А через две недели Борис Константинович с женой Верой Алексеевной и дочерью Натальей поселяется в столице эмигрантского зарубежья теперь уже надолго - без малого на полвека. 13 августа Зайцевых навещают Иван Алексеевич и Вера Николаевна Бунины, приглашают к себе на виллу Бельведер в Грассе. С этого времени возобновляются, укрепляются, становятся более искренними и доверительными их дружеские встречи и переписка. Зайцев внимательно следит за всем, что пишет и публикует его великий друг. В свою очередь и Бунин заинтересованно расспрашивает Зайцева, как тот воспринял ту или иную его вещь, советуется с ним.

"Напиши: был ли ты когда-нибудь на "Капустнике" Художественного театра и не наврал ли я чего про этот "Капустник" в "Чистом понедельнике"? - сомневается Иван Алексеевич. - Я на этих "Капустниках" никогда не был…"[34]

Вот Зайцев прочитал бунинский рассказ "Поздний час" и сразу же отправляет письмо на виллу Бельведер: "Сколько раз все писали лунные ночи, а тут все свежо, богато, сильно - и общий дух превосходен - и смерть, и вечность, и спиритуальность: одним словом (…) высокая поэзия"[35].

"Друг, - снова пишет Зайцев Бунину,- "Мистраль" - великолепно! Принадлежит к лучшим партиям гроссмейстера (так пишут о шахматах). Нет, серьезно, словно бы извиняется Борис Константинович за возможную неумеренность своих похвал, - это даже выше "Холодной осени". Какая-то совершенно особенная, твоя линия, необыкновенно тебе удающаяся (в ней считаю: "Воды многие", "Цикады", "Поздней ночью"[36] ("Поздний час".- Т. П.).

"Дорогой, милый Борис, - отвечает Бунин на письмо Зайцева о романе "Жизнь Арсеньева", - прости, что поздно благодарю тебя и за услугу и за добрые слова насчет моего писания. Я сейчас отношусь к себе так болезненно, так унижаю себя, что это была большая радость - услыхать да еще от тебя - одобрение"[37].

А вот Иван Алексеевич делится с Зайцевым посетившими его сомнениями в прежних оценках творчества их давнего общего друга - Леонида Андреева: "Дорогой братишка, целую тебя и Веру, сообщаю, что вчера начал перечитывать Андреева, прочел пока три четверти "Моих записок" и вот: не знаю, что дальше будет, но сейчас думаю, что напрасно мы так уж его развенчали: редко талантливый человек…"[38]

История полувековой дружбы этих двух верных рыцарей русской литературы - тема для особого исследования, тема благодарная и значительная как высокий нравственный урок, как пример подвижнического служения великому искусству слова. Много светлых страниц этой дружбы открывает также большая переписка их верных подруг, двух Вер. Уже в конце жизни своей Борис Константинович предпринимает попытки издать эту переписку, даже публикует часть ее в "Русской мысли" ("Повесть о Вере") и в "Новом журнале" под названием "Другая Вера", но полностью замысел так и остался неосуществленным.

В творческих исканиях Бориса Зайцева едва ли не основное место всегда занимало художественное и философское постижение духовности, его идейно-нравственного смысла и истоков. "Для внутреннего же моего мира, его роста,- вспоминает он, например, о днях своей юности,- Владимир Соловьев был очень важен. Тут не литература, а приоткрытие нового в философии и религии. Соловьевым зачитывался я в русской деревне, в имении моего отца, короткими летними ночами. И случалось, косари на утренней заре шли на покос, а я тушил лампу над "Чтением о Богочеловечестве". Соловьев первый пробивал пантеистическое одеяние моей юности и давал толчок к вере"[39].

Вот откуда у Зайцева ореол мистичности, присутствующий почти во всех его вещах как необходимейший орнамент, окрашивающий и во многом объясняющий поступки и размышления его героев. Эта мистичность как проявление одухотворенности поднимает, возвышает создаваемые им образы и картины жизни до уровня надмирности, космичности, общезначимости (что Андрей Белый назвал "переживанием превознесенности над миром", "ощущением горней озаренности", когда "мистическая нота топится в экстазе образности"[40]). Этот художественный прием, точнее - способ художественного познания мира и человека в сочетании с поэтическим импрессионизмом открыт и разработан Зайцевым глубоко и всесторонне, проиллюстрирован им в самых разнообразных жанрах - от эссе, новеллы, очерка до романа, пьесы, художественного жизнеописания.