Все началось с велосипеда - Страница 3

— Соскучился…

— Вот видишь! И вообще, этот чудесный городок, где прошло моё детство, моя юность… Разве есть на земле место очаровательнее?

Папа вдруг отбросил газету в сторону:

— На земле есть места очаровательнее! Гораздо очаровательнее, чем городок, где прошло твоё детство. Открыли вечер воспоминаний! Да что он, девчонка, что ли? Сделали из него неженку, неврастеника. Надо с ним прямо разговаривать, по-мужски. И прямо ему заявить, что на юг ехать нельзя. По временному состоянию здоровья. Ещё успеет! Я в его годы тоже не катался по южным курортам. А в Белогорске будет прекрасно: река, лес, свежий воздух. Вот и всё.

— Постоянное наблюдение опытнейшего врача… родного дедушки, Петра Алексеевича, — тихо вставил интеллигентный дядя Сима.

— Не нужно ему никакого «постоянного наблюдения»! — загремел папа. — Пусть хронические больные находятся под «постоянным наблюдением». А он абсолютно здоровый парень. Ну, переутомился немного за зиму. Ну, нельзя ему на юге поджариваться — это я понимаю. Вот пусть в Белогорске на свежем воздухе и окрепнет!

— Как — в Белогорске?! — тихо и испуганно, словно только что придя в себя и ещё не веря своим ушам, проговорил я. — В каком Белогорске? Ведь я же поеду на юг… к морю…

— Не поедешь! — отрезал папа.

— Но ведь я так мечтал!..

В носу у меня вдруг всерьез защекотало. В эту минуту мне и в самом деле стало нестерпимо жалко расставаться с. разноцветной путёвкой, на которой были голубые кипарисы, и голубой дворец с колоннами, и чья-то зелёная подпись, и лиловая печать… Когда-то мне ещё достанут такую?! Но отступать уже было поздно.

— Не волнуйся, не волнуйся, миленький… Тебе нельзя нервничать! — Мама подскочила ко мне, обняла и стала поглаживать по голове.

— Вот-вот! От такого воспитания не только во сне — наяву заорёшь на всю квартиру! — возмутился папа.

— И как ты всегда непедагогично, в лоб, без всякой подготовки! — ответила мама, обнимая меня и словно защищая своими руками от папиной «непедагогичности».

— Он — мужчина! И должен понять… — ответил прямолинейный папа, вызывая укоризненные покачивания головы даже у глубоко интеллигентного дяди Симы.

Одним словом, через два дня я выехал в Белогорск.

Когда поезд подходит к станции, пассажиры всегда прилипают к окнам, а глаза у всех так и бегают, так и шарят по перрону: всем хочется, чтобы их встретили. А если тебя никто не встречает, то это очень грустно, особенно если приезжаешь в чужой город.

Когда я прошлым летом первый раз приехал в Белогорск, меня никто не ждал на вокзале. А Саша, которому было поручено это дело, потом уж, когда я сам добрался до дедушкиного дома, сказал: «Что ты, иностранная делегация, что ли?» В этом году я тоже не был иностранной делегацией, но ещё на ходу поезда разглядел на перроне сразу троих встречающих. Да, целых трёх, словно я был не просто «делегацией», а каким-нибудь, как пишут в газетах, «высоким гостем».

Я хотел закричать, чтобы меня заметили… Но заметить меня не могли, потому что окно плотно загородили две полные дамы, наверное «дикарки», которые приехали отдыхать в Белогорск «диким способом». Я с трудом разглядывал уже знакомый перрон сквозь щёлочку между цветастыми сарафанами «дикарок». И закричать я тоже не мог, потому что голос мой от волнения куда-то провалился, исчез, — и я только беззвучно разевал рот, как рыба, выброшенная из реки на берег. А там, на перроне, бежали за моим вагоном, пристально заглядывая во все окна, Саша, уже загорелый, хотя лето ещё только начиналось, и восторженная, вечно размахивающая руками Олимпиада, или просто Липа, по прозвищу Липучка, и… сам подполковник Андрей Никитич.

Вернее сказать, бежали Саша и Липучка, а Андрей Никитич шагал большими шагами, поспевая за моим вагоном.

Да, да, тот самый Андрей Никитич, с которым я в прошлом году познакомился в поезде, по пути в Белогорск, и которого мы с Сашей потом спасали от сердечного приступа. Только Андрей Никитич был уже не в кителе, не в галифе и не в сапогах, а в обыкновенных брюках и белой спортивной майке.

Поскольку в окно меня всё равно не было видно, я раньше всех протиснулся к выходу и спрыгнул на перрон.

— Ой, вот он! Вот он! — первой закричала Липучка, да так пронзительно, что все пассажиры в окнах и все встречающие на миг повернули голову в мою сторону.

А потом я хотел на радостях поцеловать Сашу, но он даже на радостях целоваться со мною не стал, а просто крепко пожал мне руку, потом похлопал меня по плечу, точно он был начальником, а я его подчинённым, и коротко похвалил:

— Молодец, что приехал!

— Да, молодец! — подтвердил Андрей Никитич, тоже сильно пожимая мне руку.

А Липучка приподнялась на цыпочки и, на глазах у всех, полезла целоваться. Она поцеловала меня в обе щеки, в лоб и даже в нос… Лицо у неё было горячее, воспалённое.

— Что это у тебя? — спросил я, только сейчас заметив у неё на лице какие-то жаркие красные пятна и мелкие пузырьки. — На солнце, что ли, перегрелась?

Я заметил, что Саша и Андрей Никитич таинственно ухмыльнулись, а Липучка растерянно потрогала свои пузырьки.

— Сами повыскакивали… Противно, да?

— Ничего. Тебе даже идёт: оригинальные такие… — успокоил я Липучку и, повернувшись к Саше, задал вопрос, который прямо распирал меня с той минуты, когда я получил телеграмму с коротким приказом «Немедленно приезжай»: — У вас что-нибудь случилось? Какая-нибудь беда?!

— А ты что, «скорая помощь», что ли, чтобы тебя на выручку вызывать? — с усмешкой ответил Саша. (Я сразу вспомнил характер своего прошлогоднего друга.)

— А зачем же тогда… телеграмма? Я на юг не поехал…

— Ах, ты жертву принёс? — всё тем же тоном продолжал Саша. — Ну, прости, пожалуйста, что у меня шапки нет или какой-нибудь там тюбетеечки, а то бы голову перед тобой обнажил и в пояс тебе поклонился до самого пупа! Да знаешь ли ты, для какого дела тебя вызвали? Тут не только югом — севером и то пожертвовать можно! Это видел?..

Саша дотронулся до своей руки чуть повыше локтя, а там, выше локтя, и у него, и у Липучки, и у Андрея Никитича были красные повязки с тремя белыми буквами — «ЧОК». Я ещё из вагона приметил эти повязки, но не успел спросить о них.

— Вы, наверно, дружинники, да? А что это за белые буквы?

— Мы — члены Общественного комитета! — гордо произнёс Саша.

— Сокращенно, стало быть, «чокнутые». Если от слова ЧОК… — насмешливо пояснила Липучка.

— А члены Общественного комитета должны быть, мне кажется, людьми вежливыми, деликатными, — вмешался в разговор Андрей Никитич, который до сих пор стоял чуть в стороне и молча наблюдал за нашей беседой. — Зачем же кидаться на гостей? Надо быть гостеприимными!

— Сашка всегда такой! — сердито глядя на своего двоюродного брата, сказала Липучка. — А ты, Шура, не обращай внимания! — Она вновь приподнялась на цыпочки и снова поцеловала меня в щёку.

— Вот Липучка его уже пятый раз поцеловала… за нас всех, — проворчал Саша.

— А ты считал? — Липучка зло повернулась к нему.

— Считал: ты его пять раз, а он тебя — ни разу. Где же твоя, как говорится, женская гордость?

— Ох, и вредный ты!

— Ладно! Идём скорее, а то заждались там «наши общие колёса».

— Что? Что?! Какие колёса? — не понял я.

— Сейчас узнаешь!

Мы вышли на небольшую площадку перед станцией. И вновь я увидел глубокую-глубокую, всю в солнечных окнах, берёзовую рощу. И воздух был всё тот же: свежий, чуточку прохладный, словно только что пролился на землю весёлый летний дождь. И вновь по этому особенному воздуху угадывалась река, которой не было видно, потому что она пряталась за берёзовой рощей.

На площадке стоял новенький мопед, покрашенный такой аппетитной сиреневой краской, что его хотелось погладить рукой или даже лизнуть языком. А к мопеду была приделана старая мотоциклетная коляска, на которой тоже сиреневыми буквами, только уже не такими аппетитными, было написано: «Наши общие колёса!»