Все дозволено(изд.1973) - Страница 2

«Жизнь у нас протекает, как на любой внеземной космической станции. Синтетическое питание, гимнастика, сон, работа, короткий отдых — пиво, шахматы или книгофильмы. Иногда бесполезные экскурсии на берег и в глубь океана, порой астрономические наблюдения, столь же безрезультатные, и чаще всего охота за миражами на восходе и закате каждого из цветных солнц. Кажется, есть какая-то закономерность в окраске миражей».

«Вчера впервые при сближении с миражем напоролись на силовое защитное поле. Мираж был необычен по своей резкости и чистоте,а возник, как и раньше, из цветного клубочка пыли, катившегося по черному катку этаким сплюснутым смерчиком. Смерчик раскрылся или раскололся, и мы увидели, как черный оплавленный камень без каких-либо контуров переходил в ленту-эскалатор, двигавшуюся мимо панелей кибернетических компьютеров неизвестного назначения. Механик взял сразу шестую скорость и бросил вездеход в скачке на белую ленту миража. Но при этом забыл включить отражатель. Может быть, не забыл, а не подумал, что это нужно,— случайный просчет, не нажатая вовремя кнопка, не включенная лампочка, не сработавший винтик в мозгу. И никому из нас не пришло в голову напомнить ему об этом — вот вам и катастрофа. Мираж ответил ударом на удар: нас с такой же силой отшвырнуло обратно. Механик и геолог скончались сразу: сотрясение мозга с летальным исходом. У Дока перелом обеих ног — лежит в гипсе. Только я один цел и невредим, почему и вынужден принять на себя все заботы об экспедиции».

В следующем сообщении уже звучали нотки серьезной тревоги.

«От исследования планеты в одиночку пришлось отказаться. Нельзя рисковать, оставив Дока без помощи. Пока костные переломы срастаются плохо. К тому же все время приходится защищаться. Миражи теперь не уходят от человека, а наступают и преследуют. Я встретил зеленый смерч уже в нескольких метрах от станции. Он шел прямо на меня и, вероятно, мог бы догнать, если б я не опередил его, добравшись до двери. В другой раз мы увидели из окна тропический лес, возникший рядом. Я вышел— лес придвинулся ближе. Если б не излучатель, ветка гигантского папоротника успела бы хлестнуть меня, но я вовремя срезал ее пучком пламени. И все исчезло».

Последнее сообщение было совсем кратким.

«Мой излучатель— единственное и верное оружие против наступающего врага. Иногда приходится прибегать к нему по нескольку раз в день. За пределы станции уже не выхожу. Присылайте смену, пока не поздно».

Дальнейших сообщений больше не поступало. Попытки установить видеосвязь без участия приемо-передаточной аппаратуры космической станции не достигли цели: атмосферные разряды искажали изображение. Казалось, все воздушное пространство в этом районе было насыщено электричеством. На лазерные вызовы станция не отвечала.

С сообщениями «Гедоны-2» Капитан познакомился в архиве Службы контактов. В Инструкции эти сообщения только пересказывались. Умалчивала она, естественно, и о последовавшем затем разговоре Капитана с директором Службы.

— Будешь посылать экспедицию?

— Конечно.

— Учти просьбу земляка. Ленинградец не подведет.

— А ты думаешь, они подвели?

— Нет, конечно. Просто им не повезло. В первом же столкновении с Неведомым выбыло из строя три человека.

— Считаешь, что вам повезет?

— Полагаюсь на опыт предшественников. Кое-что мы уже знаем. Ошибок не повторим. К тому же мой экипаж свободен.

— А что стоит твой экипаж?

— Один Библ стоит десятка специалистов.

— Согласен.

— А Малыш? Ты же ходил с ним на «Альтоне». Самый молодой— Алик. Но молодость физика часто пик его таланта. А лазерный луч у него поет, как скрипка.

— Геолога у вас нет.

— Загадку планеты будут разгадывать не геологи, а психологи. И физики-пространственники. И специалисты по контактам.

— Ты думаешь, что они понадобятся?

— Убежден.

Теперь ему предстояло доказать свою убежденность. Он оборвал болтовню о Гедоне.Болтовня развинчивает,а сейчас надо собраться, а не расслабиться. Кто знает, что ждет их в ближайшие четверть часа? Кого они найдут на станции— живых или мертвых?

— Пошли на посадку,— сказал Алик.

Пять цветных солнц сдвинулись за границы иллюминатора, снова уступив место тусклому серебряному диску планеты. Щелкнув тумблером, Библ убрал пленку. Диск стал светлее и ярче. Уже отчетливо просматривалось темно-серое пятно единственного материка, похожего на перевернутую Африку, свободно плавающую в окружающем океане, как плот, по какому-то своему, незамеченному и невычисленному маршруту.

С приближением пятно темнело, размытая тушь сгущалась, и перевернутая Африка превращалась в черную крышку рояля. Ракета садилась, как рейсовый самолет, позволяя видеть и очерченные белым границы естественного космодрома, и вышку космической станции, тоненькой иглой воткнутую в черный оплавленный камень.

— А флаг спущен,— заметил Алик.

Флаг спускают, когда возникает опасность,— сигнал-предупреждение прибывающим космолетам. Может быть, радиация; может быть, эпидемия. И то и другое исключалось. Все трое об этом знали, и загадочность предстоящего смущала и настораживала. А когда ракета наконец приземлилась в километровом радиусе от массивного корпуса станции, безмолвие черной пустыни и совсем встревожило. Не поднялась ни одна пластмассовая шторка на окнах, не выбежал навстречу ни один человек.

— Что они там, вымерли, что ли? — спросил по-русски Малыш, двухметровый рыжеволосый гигант лет тридцати или чуточку больше.

Если определять на глазок, он походил на скандинава или ирландца, хотя родился и вырос в Ленинграде, как и командир корабля. Шестнадцать прожитых в космосе лет не согнули, а, казалось, распрямили его еще больше, расширив заодно плечи и грудь. Хотя алгол к концу двадцать первого века и был международным земным языком, дублирующим машинный, но Малыш, как и другие участники экспедиции, всем языкам на свете предпочитал язык своего детства. Первым воспротивился «алголизации» Библ, заставив Алика заучивать наизусть целые страницы из Пушкина и Маяковского. «Алгол, алгол,— ворчал он,— а Пушкин все-таки по-русски писал… «Люблю тебя, Петра творенье, люблю твой строгий, стройный вид…» Продолжай!» И Алик с памятью вычислительной машины продолжал до любой требуемой строки. Но вкусы его не ограничивались рыцарской преданностью классике. Он с таким же увлечением цитировал в математике — Мерля, открывшего закон многофазности пространства, а в поэзии — Зйсмонта, гениально соединившего лирику и алгол.

— Черная пустыня планеты,— с пафосом продекламировал он, отыскав в памяти подходящие строчки,— под ногами звенит как металл-Капитан поморщился: он не любил пафоса.

— Погоди,— остановил он Алика.— Сойди с котурн. Смотри и слушай. Звенит? Ничего не звенит. И это не металл, а оплавленный кварц.— Он еще раз внимательно огляделся вокруг и прибавил:— Видите пыль? И никаких следов — ни вездехода, ни человека.

— А если у них вездеход на воздушной подушке?

— Где-то ведь он останавливается. Даже у дверей следов нет. Неужели они уже не выходят наружу?

Все четверо молча пригляделись к куполообразному зданию станции. До него оставалось не более десяти шагов. Все шторы на окнах были опущены, тяжелые двери замкнуты наглухо. Нержавеющая сталь их отражала солнце, как зеркало.

— Эй, кто живой, отзовись! — крикнул Капитан. Молчание.

Крик поддержали. Никто не откликнулся.

— Как же мы войдем? — спросил Малыш.

— У меня есть ключ,— сказал Капитан.— Мне дала его в Службе контактов.

Стальная дверь открылась мягко, почти беззвучно. Широкий коридор, заваленный по стенам древесно-опилочной тарой и связками цветной проводки, был тих и безлюден. Когда они вступили на его центральную ленту, где-то включился механизм и эскалаторная дорожка не очень быстро, но и не слишком медленно поплыла по дуге, огибающей станционные помещения.

И ни одного звука в ответ. Только монотонное жужжание эскалатора да тяжелое дыхание готовых ко всему гостей.