Всё Что Есть Испытаем На Свете - Страница 29

Нe мoгy сказать, что мы с Борисом стали большими друзьями, но между нами были хорошие доверительные отношения.

Работал у нас в тресте заведующий складом лесоматериалов Иван

Моисеевич, не помню сейчас фамилию. У него была дочь Лида, высокая красивая девушка, закончившая строительный техникум и они поженились. Боря организовал помолвку в ресторане "Центральный", правда, тогда и единственный в нашем городе. На помолвке были только его коллеги инструкторы и я. К тому времени инструктора приняли меня в свой коллектив на правах младшего товарища, и я участвовал почти во всех их мероприятиях.

Борис уверенно и хорошо прыгал на точность приземления, показывая на тренировках, результаты выше моих.

А со свободным падением у него не клеилось и не знаю почему.

Иногда он падал стабильно, но чаще срывался в штопор, что спортсмену с его опытом было недопустимо. Борис страдал от этого, но виду не подавал. Мне за него было обидно, он не был трусом, умел держать себя в руках, но что-то не срабатывало. Борис никогда не матерился, умел относиться ко всем вежливо. Девчата спортсменки в него влюблялись, но он улыбаясь им и давая повод на что-то надеяться, был верен Лиде. Может я чего-то не знаю, но если эта книжка попадёт ему в руки, пусть он не обижается, что я его здесь препарировал.

У Киркиных было двое детей, мальчик и девочка. Он гордился детьми и рассказывал об их успехах с удовольствием. Сын окончил лётное училище, а дочь, круглая отличница в школе и институте, стала врачом.. За лет девять-десять работы в аэроклубе, Борис, насколько я знаю не с кем не конфликтовал. Затем он работал много лет в

Аэрофлоте. Однажды я его встретил и он рассказал мне, как попал в грозу под Александрией, и как перед ним в двух или трёх метрах проскочила молния. Голубой столб толщиной сантиметров двадцать был весь в колючках. Он так натурально и красочно мне рассказал, что я себе с тех пор так и представляю молнию.

Боря страстно любил, а может и любит сейчас рыбалку, хотя кушать рыбу не любил. В свободное время он с удочкой уходил на ставок и часами там просиживал. Он не любил когда был обильный клёв и говорил, что у него в таких случаях пропадает интерес к рыбной ловле.

В восьмидесятых годах я встретил Бориса, который шёл после работы со своими коллегами лётчиками в сторону гаражей распить бутылку, что у нас было принято, как мужской закон Он тогда уже не летал, а работал начальником штаба эскадрильи. Я Бориса давно не видел и его вид удручил меня. В очках, сутулый и постаревший он напомнил мне о том. что и я уже далеко не тот Толя, который был в пору своей парашютной юности.

В июне 1958 года мы начали прыгать из самолета ЯK-I2. Это был прогресс по сравнению с ПО-2. Самолет брал на борт трех парашютистов и быстрее набирал высоту и мы стали чаще прыгать_ по 2 прыжка вдень. Этот год был для меня очень трудным и я не знаю, сумел бы я повторить и вынести ту нагрузку, которую выносил тогда. Распорядок дня у меня был такой. Подъем в половине четвертого утра, бегом в аэроклуб, погрузка парашютов, отъезд на аэродром, два прыжка с парашютом, что само по себе не легко,отправление на грузовике в город, работа до 6 – 7 вечера и сразу встреча с Эммой, продолжающаяся, как правило, до часа – двух ночи. Спал всего по 2-3

часа.

В то время не было мягких кругов приземления, не было специальных ботинок с мягкой подошвой, и я часто травмировал ноги. В основном это были растяжения связок и ушибы голеностопного сустава и ушиб пяточной кости (у нас говорили – отсушил пятку). Хромал, но прыжки не прекращал. Прыгал я в кедах, прообраз кроссовок. Я как мог, облегчал себе приземление, подкладывая под пятки губчатую резину, что немножко смягчало удар. Фёдоровский аэродром ранней весной и после дождей размягчал, но во время летней жары грунт пересыхал, трескался и становился твёрдым, как бетон. Приземление становилось очень жёстким и болезненным. Но жадность к прыжкам преодолевала и травмы, и боль, и недосыпание, и усталость. Но за месяц до соревнований, во время выполнения второго прыжка, я разогнал свой купол до максимальной скорости, чтобы попасть в цель, обозначенную крестом из двух белых полотнищ и, приземлившись прямо на полотнище, или как говорят в крест, я почувствовал жуткую боль в правом плече.

Я взялся за него левой рукой, но там где обычно мы чувствуем плечо, его не обнаружил.. Плечо переместилось вперёд и нестерпимо болело. Я вывихнул плечо. Врач, обслуживающий прыжки сказал, что нужно срочно ехать в больницу. При малейшем движении меня пронизывала жуткая боль. Банников, видя это, налил мне полный стакан водки, который я выпил без закуски, посадил в машину "скорая помощь", принадлежащую аэроклубу, и управляемую всё тем же Ваней Дубиной, и отправил меня в город. Я совершенно не захмелел, но боль несколько уменьшилась.

Привезли меня в заводскую больницу, расположенную возле вокзала.

Два корпуса этой больницы были построены для рабочих завода

Эльворти. Я не видел на них охранных досок, говорящих о том, что они являются памятниками архитектуры. Но они настолько хороши и уникальны рисунком своей кирпичной кладки, что трудно подобрать слово для определения их красоты. Они несколько массивны и вычурны, как ожерелье на шее у купчихи.(Кстати там находится сейчас женская больница). Я не могу определить их архитектурный стиль, (наверное,

"Елисаветградский купеческий классицизм") но такими зданиями мог бы гордиться любой европейский город. Я не даром так назвал стиль. В городе несколько зданий с утолщёнными, как пузыри, колоннами образующие крыльца. В первую очередь здание бывшего коммерческого училища недалеко от этой больницы.

Взялся вправлять мне плечо врач Гольдберг или Гольденбег, коренастый крепкий человек.

Он сначала влил мне лошадиным шприцом в плечо грамм сто новокаина, затем тянул мне руку сначала один, потом позвал девушку

(я даже рассмотрел, что она красивая), наверное практикантку, и они вдвоём тянули изо всех сил, но у них ничего не получалось.

Я врачу сразу сказал, что выпил обезболивающий стакан водки и он бурчал, откуда, мол, водка утром на аэродроме, алкоголь нейтрализует новокаин поэтому мышцы не дают вправить руку. Он влил мне повторную порцию новокаина и опять тянул вместе с красивой девушкой, пот лился с нас всех, но плечо не поддавалось. Я терпел, молча, а на лице изображал гримасу наподобие улыбки. Красавица спросила меня почему я улыбаюсь. Я подумал о том, что красота н прибавляет ума, но ответил:

"Чтобы не плакать"

И врач решил применить метод рычага, которым была моя рука, но предупредил, что есть опасность отломить конец кости. Он взял меня за локоть и резко вывернул руку, я заорал так, что студентка отскочила от меня с перепуганным лицом. Боль вдруг стала затихать, и я понял, что мои кости на месте. Я спросил врача, когда я могу приступить к тренировкам, а он сказал, что выпишет мне больничный сначала на месяц, а потом продлит ещё. Мне привязали руку к шее, подложили трёхгранную призму из картона под руку и предупредили держать руку в покое.

А теперь, кто прочитает дальше, поймёт, насколько я был "умный" парень.

На следующий день я поехал на аэродром с повязкой, но когда подъехал к аэродрому и снял её, почувствовал сильную боль во время прыжка из кузова машины.

Можете себе представить с какой болью мне пришлось одевать парашют, прыгать и тянуть за лямки больной рукой, и особенно приземляться. Искры летели у меня из глаз каждый раз, когда я просто задевал чем-то больную руку. Но всё перетерпел и результаты мои с каждым днём улучшались.

Скажу, забегая наперёд, что эта травма окончательно не зажила и давала мне постоянно себя чувствовать При резких движениях в плече возникала резкая боль. Я как мог, пытался её беречь, но это не всегда получалось С 1959 года в соревнования парашютистов в стрельбе и кроссу, введенных раньше, добавили метание гранаты в цель. Я приспособился бросать её раскачивая руку с гранатой, как маятник и попадал в окоп на расстоянии сорок метров. Но плечо всё равно побаливало. Оно болело у меня всегда, а лет шесть назад я не мог уже поднимать руку. Я придумал разные упражнения для руки и сейчас могу нею бриться, но поднять на вытянутой руке два килограмма уже не в силах.