Всадники ниоткуда. Романы - Страница 90

Я невольно зажмурился, втайне надеясь, что это галлюцинация, что кошмар исчезнет, но он не исчез, не растаял в багровом тумане. Гигантская маска Мартина по-прежнему кривлялась под ногами, и я тщетно пытался прочитать что-либо в ее огромных глазах.

— Юрка, сюда!

Я вздрогнул и обернулся. Зернов стоял в нескольких метрах от меня, вглядываясь в глубь другой, такой же зеркальной воронки. Я знал, что он видит в ней и что чувствует. «Вдвоем разберемся скорее, да и легче будет вдвоем-то», — подумал я и, не раздумывая, побежал, подскакивая на прыгающем полу. Ни тревоги, ни страха в глазах его я не прочел — они смотрели на меня спокойно и рассудительно.

— Ты бы рискнул объяснить все это? — спросил он меня, а когда я заглянул в воронку, нетерпеливо добавил: — Ты кругом посмотри.

В превеликом множестве таких же радужных воронок вокруг нас отражалось то же многократно повторенное лицо Мартина. Искаженное до неузнаваемости, как в кривых зеркалах комнаты смеха, оно беззвучно кричало множеством ртов, словно умоляло о помощи. Я сказал — беззвучно, потому что тишина окружала нас, стихло даже монотонное гудение, сопровождавшее внезапное рождение лица.

— Может быть, оптическая иллюзия? — задумчиво предположил Зернов.

Он протянул руку к маске Мартина. Я невольно вздрогнул — лицо дернулось, отшатнулось, словно испугалось безобидного жеста. Борис поспешно убрал руку, и лицо снова начало расплываться и подрагивать.

— Нет, не иллюзия, — сказал Зернов, — оно реагирует на внешние раздражители.

— Значит, он жив?

Зернов укоризненно взглянул на меня. Лицо его осунулось и потемнело.

— Зачем ты спрашиваешь? Я не хочу, не могу думать иначе!

Он снял очки, усталым движением протер глаза и снова стал прежним Борисом, спокойным и невозмутимым, каким я привык видеть его на конференциях, дружеских собеседованиях и даже в тревожных встречах с призраками из Сен-Дизье.

— Мне думается, — сказал он, — что эта линза не что иное, как своеобразный телеглаз с эффектом присутствия.

— Чьего присутствия?

— Нашего, Юрка. Мартин сейчас где-то в другом месте, может быть, далеко: кто знает, какова протяженность автоматических линий их производственного процесса? Попал он туда не по законам евклидовой геометрии. Что такое нуль-переход, какими физическими законами он обусловлен, наша наука не объяснит. Раз — и ты в другом месте! А нас видишь. И даже пытаешься говорить с нами. Так и Мартин. Иначе всей этой чертовщины объяснить не могу.

— А воронки?

— Вогнутые линзы? Телеэкраны.

— Значит, он нас видит?

— Конечно. Ты заметил, как он отшатнулся, когда я протянул руку к его лицу?

— Так ведь… зеркало, — нерешительно возразил я. — Стекло, как в телевизоре.

— Человек, сидящий у телевизора, не испугается даже пистолета, наведенного на него с экрана. Телевизор не создает полного эффекта присутствия. А Мартин испугался, вернее, просто отшатнулся — естественная реакция человека, которому тычут в лицо. Вполне возможно, что не только видит, но и с интересом прислушивается к нашей беседе.

Как мне хотелось, чтобы Зернов оказался прав, и кто мог знать, что даже верные в основе предположения не всегда приводят к желаемым выводам?

А он, увлеченный вероятностью гипотезы, продолжал все более убежденно:

— Представь себе автоматическую линию — пусть автоматы будут и не такими, какими мы их знаем у себя на Земле, — но линия есть, и она контролируется каким-то вычислительным устройством. Пока все идет нормально, устройство это не вмешивается в деятельность автоматического потока. Но вот что-то нарушило ритм работы, и центр мгновенно отключает линию, пересматривает всю систему в поисках ошибки. Аналогия проста: «мешки» — это сырье или автоматы завода, а Мартин — ошибка, дополнительный фактор. И вот мозг завода, это неведомое нам вычислительное устройство, выключает систему, стараясь найти и поправить ошибку, то есть… — Он замолчал, пораженный внезапной догадкой.

— Не заикайся, — подтолкнул я его.

— То есть Мартин должен вернуться тем же путем… Как я раньше не догадался!

Он снова заглянул в воронку и застыл. Лицо Мартина в ней бледнело и расплывалось, как изображение на телеэкране, а вместе с ним бледнело и гасло белое свечение воронки. В зале становилось заметно темнее, лишь багровый туман у стен светился изнутри, как еще не погасший камин.

— Линзы гаснут, — сказал Зернов.

Лицо в воронке уже почти исчезло, оставались только смутные контуры, но и они пропали, как круги на воде. Погасла и сама линза: теперь она казалась глубокой ямой на земляном полу. Он походил сейчас на скошенный осенний луг, покрытый странными черными воронками.

— Смотри! — воскликнул Зернов.

Я взглянул и обомлел: в центре уже потускневшей золотой кляксы лежал Мартин.

Автоматы его возвратили.

Он даже не застонал, когда мы бросились к нему и начали тормошить, пытаясь привести в чувство. Глаза его были закрыты, губы сжаты, даже дыхания не было слышно.

Зернов торопливо расстегнул ворот его рубашки и приложил ухо к груди.

— Жив, — облегченно вздохнул он. — Просто шок.

Вдвоем мы перенесли его на более ровный пол, подложив под голову мою куртку. Он по-прежнему лежал без сознания, но щеки уже розовели, а ресницы чуть вздрагивали, как у человека, просыпающегося после крепкого сна.

В окружающую тишину снова ворвалось знакомое монотонное гудение. Зал оживал. Вновь вспыхнули радужные воронки-линзы, и совсем было погасшее золотое пятно слабо осветилось изнутри ровным, будто струящимся светом.

— Ошибка исправлена, — усмехнувшись, сказал Зернов. — Производственный процесс продолжается, линзы горят, дополнительный фактор лежит без сознания…

— Вношу поправку, — перебил я, — дополнительный фактор уже очнулся.

Мартин тяжело повернулся, неловко шаря руками по полу, потом открыл все еще не понимающие глаза и сел, никого и ничего не узнавая.

— Сейчас спросит: где я? — шепнул мне Зернов.

— Где я? — хрипло спросил Мартин.

— На заводе, — с иронической ласковостью пояснил я. — Все на том же, где вы, сэр, сунули голову под приводной ремень.

— Какой ремень? — не понял иронии Мартин. — Я чуть не сдох, а они шутят. Поглядите как следует. Я жив или нет? Руки и ноги целы? Я уже ничему не верю. Глазам не верю, щипкам не верю… — Он ущипнул себя и засмеялся. Но смех был невеселым. — Ведь я себя не видел, ни рук, ни ног. И вообще ни черта, кроме вас: отовсюду — спереди, сзади, сверху, снизу ваши рожи, как в кривом зеркале.

— Погодите, Мартин, — остановил его Зернов. — Не все сразу. Начнем с пятна.

Мы присели рядом на корточки, готовые выдавить из него все, что можно.

— С пятна? — переспросил он. — Можно и с пятна. Шагнул на эту золотую размазню — и пропал.

— Это мы видели.

— Что вы видели? — обозлился Мартин. — Фокус вы видели. А я действительно пропал, для себя пропал. Растаял. Ничего не вижу, ничего не могу — ни встать, ни сесть, ни пошевелиться, ни крикнуть. Голоса нет, языка нет, и вообще ничего нет, только мысли ворочаются. Значит, думаю, жив.

— Понятно, — сказал Зернов, — сознание не угасло. А потом увидели?

— Да еще как! Весь зал с разных точек одновременно. И вас тоже. Каждое ваше движение — до мелочей. Даже как волосы на голове шевелятся, как губы дергаются — и все искажено, искривлено, изуродовано. Вы руку вытянули она в лопату вырастает. Шагнули вперед — и вдруг сломались, пошли волнами, как отражение в воде. Я плохо рассказываю, но поверьте, мальчики, все это было страшно, очень страшно, — прибавил он совсем тихо.

Но Зернова не удовлетворило рассказанное.

— Попробуем уточнить, — нетерпеливо проговорил он, — вы шагнули в эту золотую лужу и сразу вошли в состояние умноженного видения.

— Не сразу, — возразил Мартин. — Зрение возвращалось постепенно: окружающее возникало не резко, расплывчато, а потом все ярче, как в проявителе.