Всадники ниоткуда. Романы - Страница 112

— Нет, не нейлон, — сказал он Зернову-первому. — Тоже химия, только другая.

— Мысли читаешь, Вольф Мессинг? — усмехнулся тот.

— Конечно. Только твои. Ты же знаешь.

— Знаю, — поморщился мой Зернов, — только привыкнуть не могу.

Мы сели на подплывшие к нам белые тарелки к такой же белой, ничем не поддерживаемой массивной плите, на которой мгновенно материализовалась из воздуха бутылка «Мартеля» и три широких коньячных бокала.

— Скатерть-самобранка, — похвастался Зернов-второй.

Первый пренебрежительно отмахнулся:

— Видели и едали. В континууме.

— Прежде я считал все эти чудеса в решете техникой земного происхождения, — задумчиво подхватил Зернов-второй, — кто-то придумал и сконструировал их до Начала. Кто, мы забыли, а наследством пользуемся понемногу и свое ищем, развиваем, разрабатываем. А теперь, когда вернулась память прошлого, я уже точно знаю, что все это — подарок ваших инопланетных гостей, их эксперимент. Даже больше — знаю и назначение самого Би-центра.

— Первая ступень контакта, — перебил Зернов-первый.

— Научного контакта.

— Мост к их науке, к их освоению мира.

— Крутой, между прочим, мост. И трудный. Он же построен в четырехмерном пространстве. Нет ни коридоров в обычном смысле этого слова, ни дверей, ни лестниц. То, что их заменяет, длинно, сложно, запутанно и, с земной точки зрения, даже бессмысленно. Мы это называем «проходами». Обычно ими никто не пользуется, только в случаях крайней необходимости, когда телепортация блокирована.

— Вы так и говорите — телепортация? — спросил Зернов.

— Нет, просто переход. Это уже моя земная память. И нуль-переход от нее же. Удобная штука. Можно немедленно попасть в любую часть «центра». Даже сюда.

Мерцающие стены впереди не то раздвинулись, не то растаяли, обнажив черный экран с равномерно вспыхивающей и гаснущей ядовито-желтой надписью по-английски: «Дэйнджер!» — «Опасность!»

— Люк-мусоропровод, — пошутил Зернов-дубль. — Сюда автоматически сбрасываются радиоактивные осадки, различные излучающие вещества, самовзрывающиеся смеси — словом, все, что уже не нужно, но опасно для жизни, — пояснил он.

— Шагнешь — и конец, — засмеялся я.

— Не шагнете. Это мы называем «видимость», а полная телепортация блокирована до полудня.

Я взглянул на часы: половина девятого.

— Не скоро.

Двойники засмеялись.

— Он все еще по-земному считает, — сказал мой Зернов, — забыл о восемнадцатичасовых сутках.

— В сущности, «переход» блокирован круглые сутки, кроме двух часов после полудня, во избежание излишних передвижений. На пешеходные блуждания в «проходах» решаются только энтузиасты, — заметил его двойник. — Общаться можно и так.

Мерцающие стены исчезли — их сменила гигантская карта продтрассы и Города, вернее, макет, освещенный невидимым источником света. Точь-в-точь как тот псевдо-Париж, который мы наблюдали с Толькой в Гренландии. Отчетливо были видны лесное шоссе, заставы, улицы, даже дома. А по улицам, если вглядеться, можно было рассмотреть и движение экипажей, омнибусов, даже крохотных пешеходов в тени многоэтажных небоскребов, похожих на стеклянные пеналы, поставленные торчком.

— Занятная карта, — сказал Зернов-дубль. — Я и сам не понимаю, как это сделано.

Под картой восседал за непривычного вида клавиатурой очкарик в белом халате моих примерно лет. Полы халата открывали такой же, как и у меня, золотогалунный мундир.

— Полицейский? — удивился я.

— Здесь все полицейские, — сказал Зернов-второй. — Даже я. Только без мундира. Горт! — позвал он.

Очкарик поднял руку с клавишей.

— Слушаю, шеф.

— Что нового?

— Директива фуд-управления. Еще два пункта во французском секторе. В третьем и четвертом арондисмане. Виноторговец Огюст и бакалейщик Пежо.

— Заказ уточнен?

— Конечно. Списки уже переданы в Эй-центр.

— Есть отказный сигнал?

— Нет.

— Что предлагаете?

— Продлить восьмой рейс. По улицам Плесси и Мари Жорден, всего двадцать минут. Вот так… — Он провел указкой над макетом, будто скользнувшей по невидимому стеклу, предохраняющему модель Города от прикосновений.

— Действуйте.

Очкарик и карта растаяли за мерцающей пленкой стены, снова возникшей в пространстве.

— В сущности, это какой-то вид телевидения, — заметил я.

— Не совсем. Фокус безлинзовой оптики. Будущее голографии и лазерной техники. Кстати, — усмехнулся Зернов-второй, — задай вы мне этот вопрос даже месяц назад, я бы не сумел ответить. Впервые бы услыхал это слово. Мы говорим «видимость», а по-русски, если точнее перевести, — «смотрины». Смешно, правда? Но смех смехом, а в нашей оптической лаборатории мы уже подбираемся к этому чуду. Полегоньку-помаленьку, вроде как у меня к секрету силового поля. Ну а если говорить о телевидении в его земном понимании, то при желании мы бы за полгода сконструировали и телепередатчик и телевизор.

Но моего Зернова интересовала другая тема:

— Значит, в твоем распоряжении и входной контроль, и телепортация?

— Да, механизм управления настроен на мои биотоки.

— А ты можешь, скажем, снять контроль, сохранив блокаду телепортации?

— Зачем?

— Ты же мои мысли читаешь, чудак. Зачем спрашиваешь?

— Для уверенности.

— Может создаться ситуация, когда нам понадобится свободный вход с одновременным ограничением передвижения внутри.

Зернов-второй понимающе усмехнулся:

— Свободный вход для всех, а блокада против одного?

— Пять с плюсом.

— Но он всегда может воспользоваться «проходами».

— Его можно задержать.

— Трудно. «Проходы» — это лабиринт. Даже я всех не знаю.

— Меня интересует только один — к управлению выходом из континуума. Энд-камера.

— Единственный механизм, не подчиненный моему управлению, — вздохнул Зернов-второй.

— Для чего он понадобился?

— Вероятно, его задумали на случай непредвиденной катастрофы, стихийного бедствия, которое иногда трудно предвидеть даже сверхразуму. Допустим, какого-нибудь обвала или наводнения, когда любой грузовик с продовольствием окажется под угрозой гибели. Тогда на время ремонтных работ и предусмотрено действие механизма. А управление им создатели этого мира сочли возможным доверить только главе государства.

— Каким образом? Не состоялась же встреча на высшем уровне.

— Зачем? Бойл просто знает, что он один может нажать кнопку. Знание запрограммировано.

— Значит, он в любую минуту может лишить Город продовольствия? вмешался я.

— Если захочет — да. Но никто, кроме него и меня, об этом не знает.

— Мы знаем, — загадочно сказал мой Зернов.

Я не могу быть историком восстания не потому, что не способен к историческим обобщениям, а просто потому, что я его не видел. Избранный в Центральный повстанческий штаб, я просидел безвылазно на втором этаже отеля «Омон», ничего не видя, кроме хлопающих дверей, входящих и выходящих людей, табачного дыма и зашторенных окон; просидел до той самой минуты, когда пришла и моя очередь предъявить уже не мундирным патрульным свою пластмассовую красную фишку. Она служила паролем и пропуском, гарантировала безопасность в случае нападения своих и давала право руководства любой не имевшей командира повстанческой группой.

Полицейская хунта справляла свой триумфальный день пышно и пьяно. Повсюду развевались расшитые золотом флаги, превращавшие улицы в некое подобие галунных мундиров. Желтые розы цвели на кустах и на окнах. И пьяны на этот раз были не только полицейские, пьющие без просыпу Бог знает какие сутки: специальным указом властей с утра была объявлена бесплатная раздача вина не только в ресторанах, барах и кафетериях, но и в каждой торгующей вином лавчонке, где для этого были сооружены специальные стойки: пей сколько влезет. И пили. К полудню, по-здешнему к девяти утра, на улицах плясали и горланили, как на ярмарочной попойке, толпы пьяных людей. Что-то вроде карнавала не то в Зурбагане, не то в Лиссе, когда-то описанного Грином. Только женщин было сравнительно мало: они, должно быть, прятались по домам, не рассчитывая на защиту полиции в случае неизбежных скандалов. Галунщики сами затевали скандалы по всякому поводу и без повода, палили куда попало, как супермены из американских вестернов, и ни пьяницы на улицах, ни замкнувшиеся на все замки и запоры их жены и дочери даже и думать не думали, чем может закончиться эта пародия на гриновский карнавал.