Всадники ниоткуда. Романы - Страница 100

Оливье обиделся:

— Я, кажется, никогда не был трусом.

— Знаю. Но ты не знаешь, на что мы идем.

— На грязное дело ты сам не пойдешь.

— Не пойду. Но сейчас, подчеркиваю, сейчас лезть в огонь незачем. Договоримся позже. Обязательно договоримся — обещаю. Пока же тебе, полицейскому, лучше не знать всего, что мы знаем.

— Ты тоже полицейский.

«Сказать или не сказать? Все равно сказать придется, если ищешь союзника. Для врага же Оливье и так знает больше, чем нужно. Достаточно для того, чтобы всех нас поставить к стенке. Рискну».

— Я разведчик во вражеском лагере, — не сказал — выдохнул я.

Но эффекта не получилось. Слова «разведчик» в нашем его понимании в словаре Оливье не было. Пришлось пояснить.

— Я из Сопротивления, понял?

— Я давно это понял, — сказал Оливье. — Добрые люди не идут в полицию.

— А ты?

Я знал, что Оливье — сын полицейского, и Оливье знал, что мне это известно. Но мне хотелось услышать его ответ.

— Я в мать, а не в отца, — признался он. — Галун меня не тешит. Тем более дела. — Он вздохнул и прибавил: — Я с тобой, Ано, что бы ни случилось дальше. И так уж случилось многое.

Он многозначительно замолчал, ожидая обещанного рассказа. И я рассказал обо всем, что мы видели за голубыми протуберанцами. О тайном тайных, неведомом даже самому Корсону Бойлу. То, что Оливье не понял, я обещал объяснить впоследствии: о «всадниках ниоткуда» походя не расскажешь. Но о заводе-континууме, созданном до Начала, пришлось выложить.

— Почему вы называете это континуумом? — спросил Оливье.

Объяснить было трудно: Оливье латыни не знал.

— Ты слушал когда-нибудь мессу?

— Конечно.

— На каком языке говорит кюре?

— На церковном.

— Это латынь, — сказал я. — А «континуум» по-латыни — нечто постоянное, вечное. Этот завод никогда не остановится и никогда не иссякнет.

— А если увеличится население?

— Увеличится и объем продукции. Сколько затребуем, столько и получим.

— Значит, не нужно уменьшать прирост населения?

— Конечно.

Оливье задумался: он получал и переваривал свой первый урок политграмоты.

— И можно снизить цены?

— На продукты? Бесспорно. Хоть вдвое. Можно даже раздавать их бесплатно, но тогда придется коренным образом изменить экономику Города. Сразу это трудно.

— Я не очень хорошо тебя понимаю, — растерянно признался Оливье. — Но, по-моему, Бойл ничего не захочет менять.

— Почему?

— Потому что это… ну, в общем… невыгодно. — Оливье нашел нужное слово.

— Кому невыгодно? Городу?

— Ему самому невыгодно.

— Соображаешь, — усмехнулся я ободряюще. — Пошевелим мозгами и все поймем. Конечно, Бойл ничего не захочет менять.

— А если ему рассказать?

— Зачем?

— Убедить. В их же интересах понизить цены.

Еще бы! Если бы Корсон Бойл действительно убедился в неистощимости дарованного ему богатства, он бы кое в чем реформировал экономику Города. Может быть, даже и политику. Это бы только повысило и его личный престиж, и престиж его хунты. Из замаскированного диктатора он вырос бы до живого Бога. Но какой правитель поверит голословному утверждению трех, с его точки зрения, авантюристов? Кто подтвердит наш рассказ? Кто проверит его, если сквозь фиолетовый коридор можем пройти только мы? Уже за одно это нас расстреляют или повесят на первом лесном суку. Опасных свидетелей не оставляют в живых.

Я сказал все это Оливье, в заключение добавив:

— Что в наиболее выгодном для Города случае сделает Корсон Бойл? Сменит ценник в продовольственных магазинах. Не лучше ли уж сменить его самого?

Моя реплика не испугала и не удивила меланхоличного Оливье. Он просто обдумал ее и спросил:

— А на кого? Одного убили, придет другой. Какая разница?

«Соображает, — подумал я. — Трезвый ум. Такого не соблазнишь романтикой покушения».

— Сменить всю клику, — сказал я вслух.

— С чем? С луками против автоматов?

— Найдутся и автоматы.

Оливье снова замолчал, размышляя.

— Трудно, очень трудно, — вздохнул он.

— Такие победы легко не даются, — сказал я и покраснел: ну и штамп!

Хорошо, что хоть Оливье не смотрел на меня, а быть может, и не вслушивался. Он просто молчал. Я почти догадывался, что с ним происходит: он выбирал «с кем?». С нами или остаться нейтральным? И я почти предугадал вопрос, который наконец последовал:

— Что же мне делать?

— Пока жив — молчи. И помни: пока молчишь — жив.

— Угрожаешь?

— Не я. Твое же начальство тебя не помилует. За одни раздумья.

— А где Шнелль? — вдруг спросил он.

— Лежит в лесу под придорожным кустом, если лисы не съели.

— И Губач?

— Я уже говорил тебе. Забыл или жалеешь?

— С ума сошел! Как справился?

— Пощелкали. Я разгадал их тактику сразу после Си-центра.

— А если начнется следствие?

— Скажу правду. А ты подтвердишь, что слышал, как они договаривались меня прикончить.

Вовремя вспомнил Оливье о Шнелле, вовремя я подсказал ему легенду.

Дверь с грохотом распахнулась от удара ногой, и в дежурке появился сам Корсон Бойл. Он был в парадном мундире, но в грязных сапогах — должно быть, ехал верхом. Судя по красноватым белкам и воспаленным припухлостям под нижними веками, он производил впечатление кутилы или картежника, смахнувшего со счетов еще одну бессонную ночь. Но он не был ни тем, ни другим — значит, что-то случилось все-таки, если даже розовые щеки его подтянулись и посерели.

— Оставь нас, — бросил он Оливье.

Тот вышел. Корсон Бойл прошел мимо, искоса и, как показалось мне, без прежнего дружелюбия взглянул на меня. Он сел в мое кресло и кивком указал на противоположный стул:

— Садись.

Я сел.

— Кто вчера привел последнюю машину? — рявкнул он, как выстрелил.

Я вскочил:

— Я.

— Можешь отвечать сидя. Кто был в патруле?

— Шнелль и Губач.

— Кто это — Губач?

— Патрульный из Майн-Сити.

— Почему переведен сюда?

— Заключенные вынесли ему смертный приговор.

— Где оба?

— Убиты.

— Кем?

Мне показалось, что он все знает, и я пошел напролом:

— Мной. Я убил обоих, защищаясь на первых километрах лесной дороги.

Бойл, должно быть, не ожидал такого ответа. Он пожевал губами и спросил уже мягче:

— Что значит — защищаясь?

— Как защищаются, комиссар, когда на тебя нападают?

— Они стреляли, верно. Мы это проверили.

Хвала Мартину, предварительно опустошившему магазины их автоматов.

— Но в кого они стреляли, Ано?

— Они еще до отъезда сговорились меня прикончить.

— Откуда знаешь?

— Меня предупредил Оливье. Он слышал их разговор на крыльце. Дверь была открыта. Он еще вчера написал рапорт на ваше имя. Я задержал его: хотел объяснить лично.

Бойл долго молчал. В холодных глазах его не промелькнуло ни доверия, ни теплоты.

— Все-таки странно, — наконец сказал он. — Их было двое против одного. А Шнелль стрелял без промаха.

— Я все время был начеку с отъезда из Си-центра, как только они оба перебрались в кабину. Там они не рискнули меня пристрелить: я не выпускал из рук автомата. Но я ожидал какой-нибудь штучки вроде завала. И дождался. Кто срубил дерево, не знаю — вероятно, у них был сообщник. Но когда машина остановилась, я не выскочил первым, на что они, вероятно, рассчитывали, а предложил им выйти и посмотреть, что случилось. Они не выстрелили сразу в этом была их ошибка, — а позвали меня. Якобы на помощь. Я выпрыгнул и мгновенно плюхнулся на шоссе под колеса. Грохнули две очереди, но поверх меня. По звуку выстрелов я понял откуда и ответил. Кстати, я тоже стреляю без промаха, комиссар.

Бойл все еще сомневался:

— Я давно знаю Шнелля. Шнелль и убийство товарища — это несовместимо.

— Он невзлюбил меня после скачек, затаил злобу после экзамена и возненавидел, когда начальником заставы стал я, а не он.

— Может быть, и зря, что не он, — задумчиво произнес Бойл. — Может быть, я ошибся. А теперь начальником я назначу Минье из Майн-Сити.