Время жестоких чудес - Страница 7

– Опять ерундой маешься? Сходил бы уж половил рыбы…

– Не хочу, – буркнул Дэн.

– Чего?! – Батя побагровел. – Меня не волнует, хочешь ты или не хочешь! Я приказываю тебе…

Он сорвал росшую именно для таких случаев в огороде Латтенов крапиву, но при этом ослабил хватку и – только мелькнули в зелени грязные пятки.

Даниэл нырнул в заросли черемухи. Вслед неслась брань отца.

Сходить, что ли, в самом деле половить рыбу, размышлял Даниэл, почесывая крапивный ожог. К вечеру батя остынет, а после ужина и вовсе станет добрым… Временно…

Можно было позвать Каланчу… или Чеда… но после того, как Александр ушел, с его бывшим лучшим другом никто не желал водиться.

Ну и пусть. Проживу и без вас…

Дэн решил удрать в Три Острова, он часто ночевал у родителей мачехи. Женщина относилась к нему без особой теплоты, но дед и бабка любили неродного внука. Если он уйдет без спроса, да еще и возьмет лодку, завтра попадет так, что никакая мозоль не спасет. Поэтому парень предупредил Чеда, двоюродный брат смотрел на него, как на чужого, но соизволил даже ответить – да, хорошо, передам.

Дом Доражей стоял на краю деревни, за два дома от Латтенов. Большой, срубленный когда-то «на вырост», он казался неуместно темным, пустым и молчаливым.

Девушка в тенистых сенцах сдвинула крышку с деревянной бадьи, подняла платок с творожной массой и зачерпнула ковш сыворотки, прядь волос свесилась ей в лицо, чуть не упала в белесую муть. Девушка досадливо мотнула головой, отбрасывая волосы, хлебнула сыворотки и скривилась, вернула все на место. Проворно скрутила волосы в тяжелый узел, заколола костяными иглами, которые вырезал брат. Она не сожгла их, хотя все вещи Александра, от одежды до детских игрушек, были преданы очищающему огню.

Дети Доражей были похожи – раньше, а сейчас бы никто не сказал, что они близкие родственники. Глядя на девушку, с поправкой на пол можно было легко представить, каким был Александр до Избавления. Темные волосы, серые глаза, ровно загорелая кожа, высокие скулы, чувственные губы, стройная фигура – Даника красива, многие парни спорили на посиделках за внимание пригожей девчонки.

Раньше. Сейчас от нее шарахались как от зачумленной.

Ну и пусть. Проживу и без вас, шепнул ветер.

Девушка вышла из дома, старательно делая вид, что ей ни до чего нет дела, а особенно до глазеющих через заборы соседей, и принялась полоть редис. Она надергала уже прилично сорняков, когда наконец вернулась мама. Мариа рассеянно похвалила дочь, голос ее дрожал, глаза были на мокром месте. Нетрудно догадаться, какой ответ она принесла.

Без брата Даника чувствовала себя неуютно. Они дружили как кошка с собакой, но теперь его не хватало – словно из Живы грубыми ножницами выкромсали частичку ее самой. Странно было не опасаться, что в подготовленной для прядения кудели обнаружится большая лягуха, или за шиворот попадет жгучая крапива, или ком земли, брошенный меткой рукой, угодит между лопаток…

Ой!

Даника подобрала подходящий земляной ком, выпрямилась, ощущая, как сыплются за ворот земляные крошки. Оглянулась неторопливо, намечая бросок.

За забором маячила долговязая фигура Даниэла Латтена, лучшего друга Алека. Что-то было неправильно. Дэн не смеялся противно, не корчил рожи и не удирал. И Алека почему-то рядом не было.

Потом она вспомнила, и земляной ком рассыпался в пальцах.

– Я не хотел, чтобы кто-то увидел, что я тебя зову, – сказал он, когда Даника подошла. – Вдруг тебе попадет…

– Это ты так зовешь? – Девушка выпростала рубаху из штанов, вытряхнула землю.

– Извини.

Даника удивилась, впервые слыша это слово от друга брата, она не знала, что мальчишка Латтен вообще знает его.

– Видел, твоя мать вернулась… Не разрешили?

– Нет. Патэ Киош все еще не вернулся, а патэ Ламан не может разрешить.

Мальчишка приуныл.

– Но он почти в порядке, я чувствую! – Она попыталась заглянуть в его глаза. Раньше Даника даже побаивалась этих чужих глаз, унаследованных им от матери…

– Да, я тож… – Он поднял взгляд.

Мир застыл. Зеленые с желтыми искрами глаза светились на загорелом лице, как драгоценные камни. Немудрено испугаться, но сейчас полудежи-полурадонич моргнул первым. Опустил глаза.

– Ладно, пойду… – старательно не глядя на нее, сказал парень. – Ночевать буду у бабушки, отец совсем заел…

Он продемонстрировал свежие синяки и крапивный ожог.

– Простоквашей намажь, – посоветовала Даника. – Давай принесу…

– Ерунда, заживет. Светлого дня тебе.

– Светлого… Погоди!

Он обернулся, и крупная редиска угодила ему в живот.

– Уй… Спасибо.

Алек не спал. Он находился в полусне, когда тело отдыхает, восстанавливая силы, а разум следит за происходящим без участия сознания. Джонатам осторожно вошел, стоило ему сделать шаг в сторону кровати, как Алек открыл глаза и уставился на него.

– Светлого дня.

– Светлого. – Джонатам покривил губы, что, видимо, долженствовало означать улыбку, Алек неуверенно пожал протянутую руку. Раньше ему не приходилось здороваться по-мужски.

Джонатам исподлобья смотрел на него.

– Ты, это… Есть хочешь?

– Хочу. Но мне еще надо… наоборот.

– Это вон там, за домом…

Джонатам помог подняться и дойти до «хитрого домика». Александр не смог бы объяснить даже самому себе, откуда у него возникла мысль, что ему надо притворяться более слабым, чем он есть. Ощущение пристального внимания не пропадало.

Он ел, втихомолку разглядывая Джонатама, и не раз ловил такие же мимолетные взгляды на себе. На сегодня был рябчиковый суп и вареное мясо с гороховой кашей.

Алек отставил миску, поблагодарил. Силы стремительно возвращались, тупое равнодушие сменилось интересом и жаждой жизни. Вот что значит гороховая каша!..

Никто из них не упоминал о первом разговоре. На вопросы Джонатам отвечал сначала односложно, потом разговорился. Рассказал о конюшне и почтовых летучих мышах, о Старике, который уже долго не показывается, и пастыри уже подумывают о том, где бы его искать…

Он оказался неплохим рассказчиком, а может быть, Алеку просто надоели голоса пастырей. Вчера к нему заходил патэ Ламан, долго и нудно расспрашивал о самочувствии, потом вручил Книгу и дал урок.

Словно ему забот мало!..

Урок Александр не учил, весь вчерашний день просидел около окна. Красивые места, говорил отец, зачем их отдали отродью человечества…

Теперь и он считается отродьем, нелюдем. Алек скрипнул зубами.

Кто-то за это ответит.

Через пару дней ему разрешили выходить на улицу, а спустя неделю он уже мог совершать дальние прогулки. Лето подходило к концу. Патэ Киош уехал с обозом, патэ Ламан кормил своего подопечного невкусными порошками, Избавленные по очереди варили пищу, благодаря их заботам Алек быстро шел на поправку. Однажды он смог сам доковылять до чертога.

– Патэ Ламан…

Патэ, не отрываясь от пергамента, кивнул в сторону кресла. Алек осторожно уселся на краешек. Он впервые был в чертоге и с интересом глазел по сторонам. Патэ Ламан писал так долго, что Алек успел как следует рассмотреть и хитрые приборы из стеклянных, фарфоровых, металлических трубок и емкостей, странные тикающие штуковины. Алек сидел и скучал, гадая об их предназначении.

Наконец патэ поднял голову и словно бы даже удивился, обнаружив, что не один в кабинете.

– Иди сюда, садись…

Алек закатал рукав, патэ провел кусочком жгучей плесени по коже, потом в его руке появился тонкий ножичек, почти игла. Алек поморщился. Пастырь подобрал выступившую росинку крови, небрежно тронул Живу, и царапина взялась корочкой.

– Еще раз.

Алек послушно сосредоточил сознание, шевельнул пальцами. Один камень, два…

Три камня величиной с кулак неподвижно висели в воздухе. Четвертый камень дернулся, порываясь взлететь… но тут построение Узора развалилось, и камни попадали на пол, оставляя выбоины в гладко струганных досках.