Время. Ветер. Вода (СИ) - Страница 58

Небо — специально создано для сидения под ним в волнующую весеннюю ночь на перевернутой деревянной лодке. Стоило немного отклониться назад, запрокинуть голову и смотреть, не отрываясь, вверх чуть дольше минуты, как начинало казаться, будто звёзды стремительно обступают тебя со всех сторон, и вот ты уже летишь среди них. Ты — одна из них.

— Смотрела «Настоящий детектив»? — тихо спросил Артём. — Там Вуди Харрельсон говорит: «Детство — это очень страшная штука. Раньше я хотел быть астронавтом. Но астронавты больше не летают на Луну». Крутая фраза. Прямо как я сказал.

— Что это значит?

— Просто, когда смотришь на звёзды, кажется, что всё возможно.

— Что же в этом плохого?

— В том, что никогда ничего не исполняется. И не бывает так, как хочешь.

— А что ты хочешь такого, чего не может исполниться?

— Честно? — он тяжело вздохнул. — Я и сам не знаю. Чего бы я тебе не говорил, я не знаю, как жить. Понятия не имею. Постоянно боюсь того, что будет завтра, послезавтра, послепослезавтра, того, что там, где-то впереди. Макс прав. Я — никто и ничто. И вся моя жизнь бестолковая и бессмысленная. Даже в деревьях есть смысл, а во мне нет. Я понимаю твоего Каро.

— А какой тебе нужен смысл?

— Вот мой отец, например, он умер, а после него осталась его прекрасная музыка, и никому не важно, каким он был говнюком, и какие у него были загоны, люди будут слушать его музыку, и она как-то скрасит их жизнь, а это значит, что в нем был смысл.

— Ты просто очень скучаешь по ней.

— По кому это ещё? — Артём настороженно покосился.

— По своей звёздной подруге в чёрном чехле. Я же видела, как ты на неё смотрел и как держал. И чтобы ты там себе не придумывал — это твоё. Люди просто так с такими талантами не рождаются. Если никто не умеет так, как ты, значит, в этом и есть твой смысл. Ты особенный. Ты же любишь музыку, и она тебя любит, разве можно из чувства детского противоречия приносить в жертву такую любовь?

По выражению его лица я поняла, что он и раньше думал об этом. Однако вместо ответа неожиданно сказал:

— Говорят, космос пахнет малиной. Но теперь я буду знать, что он пахнет тобой.

Я спешно принялась обнюхивать себя.

Шутка ли столько ходить и бегать, не имея возможности принять душ. Было стыдно. Но, наверное, получилось глупо, потому что он, передразнивая, тоже стал нюхать меня, чем окончательно засмущал, а потом обнял за плечо и сказал:

— Ты пахнешь космосом. Это круто.

— Можешь ответить на один вопрос? — повисшая неопределенность была выше моих сил. — Я бы могла тебе понравиться? Просто так, в принципе. Если бы у тебя не было Полины, если бы ты был обычный, если бы мне было не шестнадцать? Просто я сама по себе, такая, какая есть. На лицо и вообще, по характеру?

— О…о, — протянул Артём многозначительно и рассмеялся, словно я сморозила глупость. — Да ты, Витя, научилась кокетничать. Это так мило.

Пальцы на плече сжались крепче.

— Ты же сама отказалась, когда я предлагал тебе быть моей девушкой.

— Ты сказал «сегодня».

— Не вижу особой разницы. Я ведь сразу обозначил — достаточно попросить. Мне лично понравилось с тобой целоваться, тебе, судя по всему, тоже.

— Нет, прости, я глупость спросила, — пришлось встать. — Ты говорил, что не знаешь себя. Так вот, я тоже себя совершенно не знаю. Это был просто вопрос. Я могла задать его кому угодно.

Спешно отвернулась. У него получалось подать всё так, словно он делал мне одолжение. Словно готов был сделать одолжение и впредь. В этом не было ничего неожиданного — кто он, а кто я? И всё же осознавать, что просишь любовь — унизительно. Разве можно выдавать любовь по чужой просьбе? Значит, это и не любовь вовсе.

— Куда? — он схватил сзади за свитер и дернул. — Ты могла спросить об этом кого угодно? Тебе всё равно?

Я споткнулась о его ноги и через секунду была у него на коленях.

— Пожалуйста, — сказала я, не зная куда девать руки. — Я не Вика, мне тяжело. Я по-другому это чувствую. У меня голуби бьются. Я в обморок падаю. И тону. А ты специально со мной играешь. Мучаешь.

— Это я мучаю? — с театральным удивлением Артём взял меня за подбородок. — Вот так новости. А разве не ты с первого дня всячески пытаешься меня соблазнить? Сначала в майке с Тедди рассекаешь и пожираешь плотоядными взглядами, а потом хлопаешь своими ясными ангельскими глазками и говоришь: «Конечно, поехали ко мне домой. Я так рада! Будем играть в Скрабл с Максом.»

Ему удалось меня рассмешить.

— Ишь, голуби у неё, а я не человек, что ли? Или ты специально хотела, чтобы я бесился и не мог больше ни о чем другом думать?

Он сгрёб мои нечесаные патлы на затылке в кулаки, приблизился и, закрыв глаза, требовательным тоном приказал:

— Быстро целуй!

Я глубоко вдохнула, и тут очень близко послышались голоса. Мы вскочили как по команде и бросились за сарай.

— Я сама буду с ним разговаривать, — сказала Вика. — Подключайся, только если ломаться начнет. Но сначала нужно по-хорошему.

— А если они там, у него?

— Тогда ты знаешь, что делать. Скажешь этому придурку, что хочешь поговорить, и вырубишь сразу. Этот дом так выглядит, будто в нем приведения живут.

Раздался приглушенный стук в дверь.

Они подождали немного, затем ещё постучали. Лодочник, должно быть, уже спал, однако после третьего стука всё-таки открыл. Слов было не разобрать, но Вика лишь ответила «Это не мы приходили», и дверь с громким стуком захлопнулась.

— Ладно, — сказала она. — Значит, подождем. Ты чего, Котик, напрягся?

— Они где-то здесь.

— Ну и пусть, — нарочито громко произнесла Вика. — Пусть прячутся, а мы на крылечке посидим. Смотри, какое небо! Столько звёзд! Обалдеть. Иди сюда, чего стоишь?

Она замолчала. Какое-то время никто из них не произносил ни слова.

— У нас в городе тоже всегда можно звёзды увидеть, а в Москве их нет. Даже забывать начала, как они выглядят. Бывало, выйдешь на балкон и полночи можешь так стоять, и всё смотреть, смотреть.

— В каком городе?

— Да какая разница? В одном богом забытом, скучном, никакущем городишке с тридцатью тысячами таких же никакущих жителей.

— Зачем же ты придумываешь, что ты из детского дома?

— Затем, что когда люди слышат про детский дом, ты им сразу становишься интересен. Они жалеют тебя и опасаются. У тебя может быть припасена куча тёмных историй и житейского опыта. Они сразу начинают предлагать себя и свои услуги, в глубине души тайно надеясь, что именно они своим трогательным участием успокоят тебе душу и исправят все жестокости этого мира. А кому ты интересен, если у тебя всё ни о чём? Никакущий город, никакущие родители, никакущая школа? Никакого прошлого и никакого будущего? Серость, занудство и однообразие. Тупые родственники, соседи, одноклассники — унылая, безликая масса, которая десятилетиями варится сама в себе. Стоя на балконе и глядя на звёзды, особенно отчетливо это понимаешь.

— В детском доме нет ничего хорошего.

— Дело не в нем. Убивает обреченность. Люди, знаешь, они, как коровы на мясокомбинате. Грустные и покорные. С чем родился, с тем и помер. А я не хочу такую жизнь. Я хочу всего-всего. И мне ничего не стоит придумать себе другую историю и другую себя. Вот увидишь, я обязательно уеду в Голливуд, потому что я всегда добиваюсь, чего хочу. Появятся деньги, и сразу туда умотаю, пока не состарилась.

Она помолчала.

— Слушай, Котик, а давай с тобой банк ограбим? Серьёзно. Я всегда об этом думала, просто не с кем было, а ты — крутой и надёжный. Будем ездить по регионам и грабить банки в никакущих городах. Как Бонни и Клайд. Ты станешь защищать меня, а я тебе петь Лану.

— Для начала посадим тебя на лодку.

Голос Макса изменился, похоже, он встал.

— Сейчас придет, — шепнул на ухо Артём. — Приготовься.

Я сжала в руках веревку. Из нашего укрытия в серо-синей ночи просматривался кусочек двора и большая часть лодки.