Время, точно нитка самоцветов - Страница 4

На Таймс-сквер Ястреба узнавал каждый второй. При его молодости, траурном наряде, босых ногах с черными ступнями и блеклыми волосами, он был, вне всяких сомнений, самым колоритным из Певцов. Улыбки, подмигивания; а многие просто тыкали пальцами и таращили глаза.

— Не можешь ли ты сказать поточнее, кто именно из приглашенных туда в состоянии избавить меня от этого хлама?

— Понимаешь, Алексис страшно гордится, когда его принимают за авантюриста. Наверное, авантюристы поражают его воображение. Да и вообще, он в состоянии дать тебе гораздо больше, чем ты сможешь получить, торгуя ими в розницу на улице.

— Ты обратишь его внимание на то, что они краденые?

— Не исключено, что при таком замечании он заинтересуется еще больше.

— Что ж, так и будет, дружище.

Мы спустились в под-под. Служащий в разменной будке собрался было не глядя взять у Ястреба монету, но, подняв голову, замер. Обалдело улыбаясь он пробормотал что-то нечленораздельное и жестом разрешил нам войти.

— О, благодарю вас, — произнес Ястреб с таким неподдельным изумлением, как будто подобное происходит с ним впервые. (Два года назад он высказал мне одну мудрую мысль: «Как только я начну выглядеть соответственно своим запросам, все это тут же закончится». Я до сих пор не устаю удивляться тому, как он пользуется своей славой. Познакомившись с Эдной Сайлем, я тут же поделился с ней своими соображениями по этому поводу, и она так же простодушно ответила: «Но ведь на то мы и избранные!») В ярко-освещенном вагоне мы уселись на длинное сиденье: Ястреб сложил руки на коленях и закинул ногу на ногу. Толпа пестро разодетых бездельников шумела и тыкала в сторону Певца пальцами, стараясь, чтобы он этого не заметил. Ястреб вообще на них не смотрел, а я старался, чтобы никто не заметил, что я смотрю.

Что-то темное промелькнуло в окне.

Под вагоном загудело.

Накренилось.

Встряхнуло; мы выехали на поверхность.

Город примерял свои усыпанные блестками наряды и выбрасывал их за деревья Форт-Трайона. Внезапно в окне напротив что-то засверкало.

Понеслись вихрем балки станции. Мы вышли на платформу. Моросил дождь.

Вывеска гласила:

— Знал бы, что буду не один, велел бы Алексу прислать за нами машину. Я ведь не обещал ему что точно приду.

— А все-таки, удобно ли мне там появляться?

— Разве ты там не бывал до этого вместе со мной?

— Да, как-то раз было дело, — сказал я. — И все же, как по-твоему...

Он бросил на меня уничтожающий взгляд. Пожалуй, Спиннел в любом случае будет страшно рад Ястребу, притащи тот с собой хоть целую шайку настоящих чумазых бродяг, — Певцы славятся подобными проделками. Одним приличным вором больше, одним меньше — Спиннел все равно будет оставаться в тени. С одной стороны в город врезались скалы. Слева, за воротами, к первым башням подступали сады. Двенадцать громадных роскошных небоскребов угрожающе тянулись к низким облакам.

— Ястреб, Певец, — представился Ястреб в микрофон на воротах.

Лязг, тик-тик-тик, лязг. Мы пошли по тропинке, ведущей к нескончаемым стеклянным дверям.

Компания мужчин и женщин в вечерних туалетах выходила нам навстречу.

Они завидели нас издали, три ряда дверей — не помеха. И я заметил, с каким презрением они разглядывают непонятно как пробравшегося сюда беспризорника (на минуту мне показалось, что я вижу среди них Мод в ее узком платье из выцветшей ткани, однако она отвернулась; под вуалью ее лицо было цвета жареного кофе). Один из мужчин узнал Певца и что-то прошептал остальным.

Приблизившись к нам вплотную, они уже улыбались. Ястреб же обращал на них не больше внимания, чем на девиц в подземке. Но когда они отошли на приличное расстояние, он сказал:

— Один из них смотрел на тебя.

— Угу. Я заметил.

— А ты догадываешься, почему?

— Кажется, он постарался вспомнить, не встречались ли мы раньше.

— А на самом деле?

Я кивнул.

— Да, при этом там же, где мы встретились с тобой, когда я вышел из тюрьмы. Я же упоминал, что как-то раз уже был здесь.

— Н-да.

Большая часть вестибюля была устлана голубым ковром. Остальное место занимал огромный бассейн, по краю которого рядами стояли пылающие жаровни на двенадцатифутовых решетчатых подпорках. Стены с зеркалами поднимались на высоту трех этажей и увенчивались куполом. Клубы дыма рассеивались в украшенной изысканным орнаментом решетке. И на стенах причудливо извивались искаженные отражения.

Лифт сомкнул за нами свои зеркальные створки. И за все то время, что стремительно уносило вниз семьдесят пять этажей, у меня ни на секунду не появилось ощущение, что мы движемся.

Из лифта мы выбрались в сад на крыше. Тут же по камням (искусственным) искусно выложенным среди папоротников (натуральных), рассаженных по берегу ручья (вода настоящая, течение искусственное), к нам спустился очень загорелый, очень блондинистый мужчина в комбинезоне абрикосового цвета с черной манишкой и высоким воротом.

— Привет! Привет! — Пауза. — Я страшно рад, что вы все же решили прийти. — Пауза. — А я уж думал, что в самом деле не смогли.

Паузы он выдерживал явно для того, чтобы Ястребу было удобней представить меня. Тем более, прикид у меня был таким, что Спиннел мог запросто принять меня и за разносторонне образованного нобелевского лауреата, с которым Ястребу только что довелось отобедать, и за плута, чьи манеры и моральный облик повульгарней и пониже даже тех, что на самом деле мне присущи.

— Позволите взять вашу куртку? — подобострастно предложил Алексис.

А вот это уже говорило о том, что Ястреба он знает не так хорошо, как пытается всем показать. Но отдам должное, у него, похоже, хватило чуткости, чтобы по вспыхнувшим в глазах Ястреба ледяным искоркам сообразить, что самое лучшее — тут же об этом предложении забыть.

Улыбнувшись, он кивнул, — (собственно, лучшая из возможных реакций) и мы двинулись к гостям.

Первой, кого я узнал, была Эдна Сайлем; она, чуть наклонившись вперед, восседала на полупрозрачном надувном матрасике и — естественно говорила о политике. Слушатели покорно внимали. Эдна успешно борется с возрастом, — подумал я, и впрямь: тусклое серебро волос лишь облагородило ее, а медь голоса осталась медью. Разве что руки, сжимающие наполненный бокал, морщинистые и предательски немолодые, нарушали очарование. Но тем убежденнее звучали ее суждения. Успел я заметить с дюжину лиц, делающих популярными журналы, музыку, ведущего театрального критика и даже математика из Пристона, который, как поговаривали, разработал теорию «кварков/квазаров».

Чуть в стороне — но вовсе не незаметная — стояла... — нет, назвать ее женщиной я бы не смог. Сенатор Аболафия, самый вероятный кандидат на пост президента, мать-наставница «новых фаши». Скрестив руки на груди, она внимательно слушала Эдну — та уже полностью подавила спорящих и лишь один чрезмерно уверенный в себе юноша с воспаленными подпухшими веками (похоже, он недавно вставил бифокальные линзы) решался вставить реплики в торжествующий монолог престарелой валькирии.

— Но, миссис Сайлем...

— Однако следует помнить, миссис Сайлем...

— Миссис Сайлем, я тоже интересовался статистикой и...

Впрочем, сбить Эдну с пути ему было явно не по силам.

— Вы обязаны признать, — рокот меди в ее голосе становился все явственней и тишина вокруг сгущалась, подобно тишине моря между двумя шквалами, — что абсолютное знание обессмысливает статистику. Теория вероятности, по сути, лишь математическое выражение вашего невежества, а никак не нашего сомнительного знания.

Пока я пытался сопоставить услышанный парадокс с лекцией, прочитанной мне Мод, Эдна подняла голову:

— О, Ястреб!

Гости обернулись.

— Как я рада! Льюис, Энн!

Те, кого она позвала, подошли поближе. Еще молодые, стройные, он смуглый, она — светленькая, очень гармонирующие друг с другом, непохожие, но и похожие — как это бывает после пяти-семи лет счастливого брака. Лица их заставляли вспомнить забытое: прозрачные реки, и непроглядный лес, и ясную зарю тихого утра. Впрочем, разве не такими мы представляем Певцов?