Время тигра - Страница 31

«Туан».А что дальше? «Сайя суда лепас керья».Правильно. От работы он вынужден отказаться. «Себаб сайя ди-джанджи керья янь лебе байкр.Ему предложили работу получше. «Сайя тидак маху гаджи керана керья ди-буат оле сайя булан ини».Он отказывается от жалованья за этот месяц. Берет его вещами. И вновь себя почувствовал добродетельным, великодушным, потому что служил, денег не получил; а также себя чувствовал восхитительно обманутым. Поводил карандашом над каракулями. Кажется, нечего больше сказать. Колокольчик велорикши нетерпеливо звякал сквозь унылый дождь. Он добавил: «Янь бенар,Ибрагим бен Мохаммед Салех», – искренне ваш, и, как бы спохватившись: «янь ма'афкан», –прощающий вас.

Потом, с чистым сердцем, понес добро к дверям квартиры. Все еще шел сильный дождь. Он набросил на плечи пластиковый дождевик своей бывшей хозяйки и, в облаке спокойной добродетели, пошел к велорикше, к началу новой жизни.

– Бестолку, – сказал Нэбби Адамс. – Не стоит даже начинать сегодня транспортные средства осматривать. Я никогда не закончу, поэтому начинать нет особого смысла. Дождь и всякое такое. Удалось бы раньше добраться сюда, когда бы не дождь, да если бы не неважное самочувствие миссис Краббе, да если бы не прокол. Придется ночевать. Могут устроить нас в полицейском участке. Там имеются симпатичные камеры.

– Я должен вернуться, – сказал Краббе. – Мне завтра на работу.

Они сидели в кедае на единственной улице Джилы, как бы разыгрывая спектакль перед всем населением города и ближайшего кампонга. Зритель был благодарный, не склонный к критике. Маленькие улыбчивые люди сидели на корточках перед их столиком у стены, за сидевшими на корточках сидели другие на стульях, за ними запоздавшие, которым пришлось стоять. После начальной сцены спектакля Нэбби Адамсу, красиво стукнувшемуся головой об висевшую керосиновую лампу, делать, по мнению Краббе, было вроде бы нечего. Но в жизни горожан и ближайших сельчан случалось мало развлечений, и они наверняка испытывали благодарность к коричневому мужчине с оружием, к огромному желтушному ворчливому мужчине, к бледному мокрому школьному учителю в пропотевшем белом, к мокрой золотоволосой богине. В шуме за кулисами не было недостатка. Собака Мошна, закрытая в машине, визжала, скулила; ей громко отвечала собственная собачья публика.

Примитивная драма была главным образом религиозной; маленькие коричневые улыбавшиеся матроны без конца подносили младенцев к Фенелле для прикосновения и благословения. Полуголые оранг даратыс висевшими по бокам трубками для стрельбы курили крепкую местную махорку, завернутую в сухие листья, наблюдали, слушали.

– Не вижу, как у вас это получится, – сказал Нэбби Адамс. – Вы машину вести не хотите, а он мне для перевода нужен.

– Вопрос не в том, что не хочу, – язвительно, в сердцах сказал Краббе. – Мне просто что-то не позволяет.

– В тюрьме ночевать не хочется, – сказала Фенелла. – Надо вернуться. Ох, почему ты не можешь водить, Виктор?

– Зачем вам тут переводчик? – злобно спросил Краббе. – Почему сами не говорите на этом чертовом языке? Ведь вы тут давно.

– Почему вы сами чертову машину не водите? – парировал Нэбби Адамс.

– Это дело другое.

– Почему это?

– Ш-ш, – сказала Фенелла. – Прошу вас, не ссорьтесь.

Публика, довольная грубым, быстрым пассажем раздраженного языка, обменивалась улыбками. Некоторым запоздавшим в задних рядах кратко излагали интригу.

Алладад-хан, сидевший на сцене, произнес длинную речь. В ответ Нэбби Адамс произнес другую. И наконец, сказал по-английски:

– Говорит, отвезет вас назад, а потом сам вернется сюда завтра утром. Хотя все это чертовски досадно.

– Почему? – спросил Краббе.

– Что мне делать, торчать тут самому по себе?

– У вас есть собака.

– У нее денег нет. А у него есть.

– Вот десять долларов, – сказал Краббе.

Впрочем, в конце концов, одиночество Нэбби Адамсу не грозило. Вошел новый персонаж в сопровождении маленьких человечков, которые несли одежду и наручные часы. Коричневый и почти лысый, он приветствовал Нэбби Адамса на английском еврейском кокни.

– Привет, корешок. Все крепко поддаешь, а?

– Это Ранджит Сингх, – сказал Нэбби Адамс. – Присматривает за местными сакаями.Садись, – пригласил он.

– Не называй их сакаями, кореш. Им не нравится. – Ранджит Сингх, раз уж имя было объявлено, казался супругам Краббе загадочно безбородым. Чистое бритье и абсолютная лысина намекали на Черную Мессу. Ранджит Сингх демонстрировал свое отступничество всему свету. Жена его была евразийкой и католичкой, дети ходили в монастырскую школу, сам он, отрекшись от веры сикхов, стал убежденным агностиком. Занимал пост заместителя Протектора аборигенов, а задача его заключалась в наставлении маленьких человечков на путь истинный и в использовании их знания джунглей в борьбе с террористами, фактически, они никак не могли подвергнуться моральному разложению под влиянием коммунистов, но сильно поддавались более понятному и ощутимому разложению путем подкупа и награды из коммунистических фондов. Им нравились наручные часы и сигареты «Плейер»; жены их быстро привыкли к губной помаде и к лифчикам. Неизбежный процесс, к которому Краббе прибегал в классной комнате, распространялся даже на сердцевину змеистых, пиявочных джунглей. Три маленьких человечка нашли стулья, приняли пиво, вступили в спектакль. Им хотелось мифа и экзотики. Собравшиеся забормотали, заплевались соком бетеля. Но все-таки ждали. Может, спектакль кончится, как начинался, – большой мужчина снова стукнется головой и послышится рокот непонятных слов, нагоняющих благоговейный ужас.

Раджит Сингх принял нечестивую гостию в виде сигареты. Ни один истинный сикх никогда не курил. Когда пиво пошло по кругу, свет померк, зажгли керосиновые лампы, Краббе понял, что начинает завязываться посиделка. И сказал:

– Знаете, надо нам об отъезде подумать. Дорога назад долгая.

– Об отъезде? – сказал Раджит Сингх. – Вам надо остаться, кореш, поглядеть танцульки.

– Танцульки? – сказала Фенелла.

– Ох, просто попрыгают чуточку, – сказал Раджит Сингх. – На самом деле, просто чуточку повеселимся, потому что я только вернулся сюда из Тимаха. Любой предлог повеселиться. Хотя нам придется немножко потопать сквозь джунгли. Пешком. Машина не пройдет.

Это несколько притушило первую вспышку энтузиазма «Золотой ветви» у Фенеллы. Впрочем, все-таки танцы аборигенов… Замаячила монография: «Культурные обычаи оранг даратовпо необходимости ограничены. Джунгли дают им кров, пищу, снабжают антропоморфным пантеоном того типа, который знаком нам по наблюдениям за примитивной жизнью в Конго, на Амазонке и в прочих центрах, где примитивная цивилизация как бы остановилась, так сказать, на «бамбуковом уровне». Нравы простые, правление патриархальное, искусства практически сводятся к примитивному неумелому орнаменту, который украшает оружие и кухонную утварь… Однако в танцах оранг даратыдостигли существенных стандартов ритмической сложности и живости высокого порядка…»

Один из оранг даратовкуртуазно спросил по-малайски Фенеллу, не желает ли она еще пива. Она, к своему изумлению, поняла, и столь же куртуазно отказалась.

– Надо возвращаться, – твердил Краббе.

– Но, милый, – возразила Фенелла, – мы должны посмотреть танцы, должны. Можно, в конце концов, ехать всю ночь.

– А Алладад-хан?

– Утром вернется. Он не возражает.

Спектакль подошел к концу. Персонажи раскланялись. Нэбби Адамс снова стукнулся головой об висячую лампу. Довольная публика начала деликатно расходиться по домам, оживленно болтая, обсуждая, сравнивая…

– Надо было бы нам пустить шапку по кругу, будь я проклят, – заметил Нэбби Адамс.

Путь сквозь джунгли освещали светлячки и пара электрических фонарей. Оранг даратышли впереди уверенной походкой. Вдалеке крикнул тигр, какая-то живность шмыгала под ногами Фенеллы. Пиявки впивались в нее и, напившись, отваливались. Впрочем, вскоре показались огни впереди и грубые лачуги на просеке. Мускулистые крошечные мужчины в трусах и маленькие женщины в лифчиках и почти без всего остального ошеломленно таращились на явленье Фенеллы. Женщины энергично стрекотали между собой, обсуждали ее, прищелкивали языком, выпаливали массу слов, но без интонаций.