Время против времени - Страница 11

— Выкладывай, — говорю я Мартину. — Что узнал?

— Многое. Нет ни кризисов, ни экономических спадов, ни биржевой паники. Без работы только инвалиды и нищие, которых, кстати говоря, ловят и ссылают на рудники. Рай?

— Допустим.

— Зато пособия инвалидам труда ничтожны, а семьям погибших на работе ни хозяева, ни государство вообще не платят. Пенсия начисляется только с семидесяти лет, да и то лишь мужчинам. Женский труд и оплачивается дешевле и пенсией не обеспечивается. Таков популистский прогресс на практике. За полсотни лет построено не больше двух десятков заводов, значительная часть мастерских реорганизована в мелкие фабрички, тяжелая промышленность только развертывается, да и то лишь как придаток к нуждам аграриев, в легкой царит потогонная система надомников. Фабричных рабочих всего тысяч двести, их здесь именуют по-старому: мастеровыми.

— А как с наукой?

— Кого из ученых встретишь «на дне»? Говорил я, правда, с одним бывшим университетским профессором. Математик по специальности и алкоголик по склонности. Науки, Юри, здесь на уровне девятисотых годов. Лучше других работают заводские научные лаборатории, в частности, лаборатория некоего Уэнделла — заводчика, отпускающего на нее большие средства. Но все это редкие исключения, только подтверждающие промышленную отсталость Города.

Мартин рассказывает подробно и дельно. Но мне этого мало. Мне нужно связать все это с политикой.

— А на «дне» вообще не говорят о политике, — усмехается Мартин. — Здесь голосуют за тех, кто платит. Покупателей и перекупщиков голосов и у «джентльменов» и у популистов в одном только рыночном районе десятки. Даже лидер «джентльменской» партии Рондель не брезгует здесь покупкой голосов. А районы привокзальных бильярдных и баров закуплены на корню популистами. Только Мердок не покупает пока голоса избирателей, но когда это ему понадобится, у него будет все «дно» — от уличных забегаловок до клубных игорных домов. Один Пасква приведет ему тысячи не только в Сильвервилле, но и в самом Городе, где я уже встретил нескольких его друзей из памятной нам «берлоги». Кстати, о Мердоке, — тут Мартин понижает голос, словно боится, что кто-то может подслушать, — я почти уверен, он замышляет что-то новенькое.

— А конкретно?

— Кто-то по имени Фревилл контролирует все притоны в американском секторе. Тут и открытые питейные заведения, и салуны с потайными игорными залами, и модные клубы с запрещенной крупном игрой, и бильярдные с барами — вплоть до рыночных забегаловок, где можно на ходу перехватить рюмку яблочной водки. А во французском секторе то ли сам, то ли в роли чужого подставного ферзя правит некий Бидо, предпочитающий не делить доходов с Фревиллом. Так вот, с Бидо решили покончить. Как и когда, не знаю, но один тип проболтался, что скоро из него сделают мясной пудинг. Только я думаю, не наше это дело, Юри.

— Правильно думаешь, — говорю я. — Мы не в старом Чикаго.

— Печально, но тогда я даже не предполагал, как мы оба ошибались.

Стил приехал, опоздав на четыре дня. Я еще не видел его, но получил записку, приглашающую меня на ужин в сенатский клуб на шесть часов вечера. Сейчас уже без четверти шесть, лошади поданы к подъезду гостиницы, и я уезжаю.

Но до этого произошли события, о которых я должен рассказать. Началось все четыре дня назад с воскресной утренней почты, в которой среди газет было и письмо сенатора, сообщавшего, что он вынужден задержаться еще на несколько дней, и если я совсем уж погибаю от безделья, то могу ознакомиться и без него с его деятельностью в сенате. Одновременно он прислал чек на тысячу франков в Мидлен-бэнк и чистый гербовый лист бумаги с его подписью и сургучной печатью, в который я мог вписать все, что мне заблагорассудится. Этот знак безграничного доверия полностью раскрывал его отношение ко мне. Он как бы говорил: делай все, что считаешь нужным и полезным для моей страны и народа.

Мысль о том, как использовать этот гербовый лист, возникла не сразу. Сначала я прочитал от строки до строки все воскресные утренние газеты. Интересовала меня, конечно, не уголовная хроника, а политическое кредо передовиц и комментариев. В частости, внимание привлекли две статьи и обе редакционные без подписи. Консервативный «Джентльмен» задавал, казалось бы, чисто риторический вопрос. Конституция Города, оказывается, не ограничивала законодательную и исполнительную власть двухпартийной системой. Участвовать в выборах могла бы и другая легализованная сенатом партия. Но, спрашивала газета, почему бы не допустить к выборам и политические ассоциации, которые могли бы существовать наряду с уже действующими партиями? Такие ассоциации, не ограниченные ни численностью, ни направлением, способны были бы образовать, скажем, евангелистско-католические круги, студенчество, какие-то прослойки в обеих сенатских партиях, которым уже становится тесно в своих официальных партийных рамках. Подтекст и здесь был ясен. Билль о политических ассоциациях расколол бы не «джентльменов», а популистов. Церковные круги, получив самостоятельность, блокировались бы в сенате с правыми. Студенчество, разномастное политически, вообще не смогло бы образовать единой организации, а выделение трудовиков «джентльменам» вообще не угрожало бы из-за малочисленности левого крыла. Но самое интересное было не в этом. Газета не упоминала о Мердоке и его «реставраторах», а ведь билль о политических ассоциациях именно ему и открывал путь в сенат. Провалить этот билль было труднее, чем легализацию одной его партии.

Другая наводящая на размышление статья была опубликована в мердоковской «Брэд энд баттер». Говорилось в ней тоже о выборах, только в ином аспекте, а именно — об откровенном шантаже и подкупе избирателей, проще говоря, о покупке голосов оптом и в розницу в городских пивных, салунах и барах. Упрекнуть автора можно было бы лишь в чересчур уж развязной и крикливой манере. Но писал он правду, подтверждая то, о чем рассказывал Мартин, только не называя имен. Имена эти газета обещала назвать и представить документальные доказательства подкупа, если потребуют обстоятельства. Но она все же выражала надежду, что обе сенатские партии учтут это в предстоящей избирательной кампании.

Настораживало само обещание «назвать имена и представить документальные доказательства». Какие цели преследовал этот выпад? Скомпрометировать популистов и «джентльменов»? Зачем? Ведь у Мердока еще не было партии. Одних популистов? Это имело бы смысл, если бы он рассчитывал на победу правых: судя по осторожному выступлению «джентльменской» газеты, у него были связи и в этом лагере. Но обещание «скомпрометировать» предусматривало деятелей обеих партий. Почему? Может быть, это угроза возможным соперникам, чтобы побудить их к принятию билля о создании политических ассоциаций?

Кое-что я узнал чуточку позже.

В комнату ко мне постучался лифт-бой и пригласил спуститься к телефону у стойки портье.

— Говорит Мердок, — услышал я знакомый любезный голос, — у подъезда гостиницы вас ждет фиакр. За четверть часа он доставит вас в мою городскую «берлогу», я угощу вас нежнейшим «Вудвилльским полусухим» и отпущу с тем же кучером. Потеряете час, не больше. Не огорчайте отказом.

Я не отказал и поехал. «Берлога» оказалась уютным каменным особняком в глубине розового цветника и декоративной жимолости. Мердок в домашнем халате, выхоленный и элегантный, встретил меня на крыльце и провел в кабинет.

— Садитесь, Ано, — сказал он. — Есть дело.

— Догадываюсь.

— Едва ли. Сегодня с утренней почтой вы вместе с письмом от сенатора получили чистый гербовый лист с его подписью и печатью. Туда можно вписать что угодно.

— Вы отлично информированы, Мердок, о том, что делается сенатором.

Я вспомнил тихого старичка-управляющего с вежливым шепотком и вкрадчивыми манерами. Только он один знал о нашем отъезде с Мартином вплоть до пути, по которому мы должны были поехать верхом. И только через него мог отправить свое письмо Стил.