Время неба (СИ) - Страница 44

***

Недорыцарь является ближе к обеду, энергичной походкой биг-босса пересекает офис, но спотыкается о рваный линолеум и, неловко отклячив обтянутый брюками зад, с трудом удерживает равновесие.

Я ржу. Бледное лицо Олега вспыхивает от позора и злости.

— Колесникова, подойдите сюда! — рявкает он, поправляя пиджак и галстук. Нехотя сворачиваю пасьянс, покидаю нагретый задницей стул и плетусь на экзекуцию.

— Поздравляю с повышением… — начинаю бодро, но перед носом возникает толстая пачка до боли знакомых бумаг. — Мои отчеты? Что-то не так?

— Наталья Феликсовна была вынуждена уволиться по собственному желанию из-за ваших косяков. Подписывала эти каракули не глядя, и вот результат!

Дрожащей рукой перенимаю документы, листаю… и солнечный день на мгновение меркнет. Грандиозные, заметные даже школьнику просчеты допустить я не могла никак, но они черными досадными кляксами скачут по ячейкам таблиц и строчкам.

А правда в том, что весь месяц, предшествующий отпуску, я летала в облаках…

Олег с удовольствием наблюдает за моим замешательством. Натали нет, он больше не убоится дурацкой открыточки. Мне конец.

— Я прикрывал вас как мог. Но такой работник нам не нужен. Пишите заявление. Или вылетите по статье! — он с придыханием выдает заранее заученную фразу, и все становится на свои места. Этой мстительной скотине не нужны были ни я, ни Натали. Только кресло менеджера отдела непонятной конторы. Топ в его рейтинге приоритетов. Предел мечтаний…

В упор рассматриваю «недорыцаря» и не отвожу взгляд. Он похож на всплывшую кверху брюхом подгнившую рыбу — мутные водянистые пустые глаза и кривой рот с рядом мелких желтых зубов.

Как я могла?.. Господи, как я могла?..

Коллеги, нарочито низко пригнувшись к мониторам, старательно делают вид, что заняты срочным заданием, но в помещении повисает мертвая тишина.

Без работы я окажусь в полном дерьме — беременная, без средств к существованию, без поддержки.

Может, внять советам мамы, сказать, Олегу, что он не вправе уволить даму в положении и сделать отцом его? Он настолько тупой, что никогда в жизни не разберется с несоответствием в сроках…

Отгоняю позорные мысли и улыбаюсь. Выпавшие мне испытания — шанс раз и навсегда избавиться от этого слизняка, от гнета, от участи безропотной твари.

Олег, подергиваясь от тика, ждет, что я буду умолять, но я выхватываю ручку, торчащую из его нагрудного кармана, и, вытянув из принтера пару чистых листов, размашисто пишу: «Прошу уволить меня…»

Олег кружит вокруг, нервно потирает ладони и, брызгая слюной, шипит над ухом:

— Ты думала, тебе все это сойдет с рук? Думала, да? Где твой сопляк. Пусть впряжется, или он уже тебя кинул?

…С визгом подбросить вверх ворох бумаг, показать ублюдку фак, уволиться и улететь в жаркие страны — все же это был отличный план…

— Знаешь, Олег… — вручаю ему заявление и громко провозглашаю: — Ты недомужик. Недорыцарь. Недотрахарь… Ты ни на что не годен! Даже в тот единственный раз, когда я с тобой кончила, я представляла не тебя!

Голос, усиленный эхом, в мертвой тишине звучит, как из динамиков. Олег мгновенно зеленеет, превращается в Гринча — похитителя Рождества, меня опять тошнит, у коллег отвисают челюсти.

— Девочки, никогда с ним не спите. Окажетесь там же, где Натали и я… — обернувшись, объявляю во всеуслышание и гордо возвращаюсь к рабочему месту.

«Так тоже нельзя… — поясняю мысленно и вздыхаю. — Хотя нет: можно. Можно, когда тебя допекли, когда не ценят и вытирают ноги… Если такое случается — не молчи. Не молчи никогда!.»

Собираю в коробку из-под бумаги скромные пожитки — стоптанные туфли, кружку с намертво въевшимися следами черного кофе, почетную грамоту, картинку с видами моря… и ухожу.

Ухожу с триумфом, хотя душу раздирают сожаления — я прощаюсь с огромным куском своей никчемной жизни, а впереди — только неизвестность и пустота.

Сижу на любимой скамейке в сквере, ставшей свидетелем самых важных событий и слов и, разглаживая ладонями ситцевый подол в мелкий цветочек, плачу, как ненормальная. Когда-то в далеком детстве я точно так же рассматривала цветочки на платье, жалела себя и безутешно ревела — хотелось участия и утешений, но меня никто не утешал. Никогда… До этого мая.

Мне не хватает Тимура — до крика, до дрожи. Страстно желаю, чтобы он нарисовался из ниоткуда, сел рядом, с любопытством заглянул в коробку и предложил уничтожить обидчиков варварским ритуалом, позаимствованным из Вуду, а потом обнял и прижал к груди.

Но его нет. Только легкий ветер гладит плечи.

Без него не везет, и едва ли повезет хоть когда-нибудь.

Стираю пальцами потеки туши, утираю сопли и, уставившись на пушистые еловые лапы, вопреки всему смеюсь — свободно, от души, по-настоящему весело.

Распустила тут нюни…

Все потому, что гормоны сошли с ума.

Достаю из сумочки нож и старательно кромсаю почетную грамоту. Символ недодостижений. Долготерпения. Трусости. Символ прежней меня…

Пусть человек, живущий внутри, никогда не узнает такого кошмарного одиночества.

***

35

Следуя рекомендациям врача, я подолгу гуляю — выхожу после обеда и до темноты наслаждаюсь морозным воздухом, унылыми черно-белыми пейзажами и никем не ценимой красотой ноября.

Вновь проклюнулись старые увлечения — путешествуя по обшарпанным, пропитанным сыростью и безнадегой дворам, я с удвоенной энергией ловлю парадоксы жизни и фиксирую их камерой смартфона.

Больше не допускаю мыслей о неудачах, я справлюсь. И на другое развитие событий не имею права.

Все мы изначально одиноки, варимся в своей тоненькой защитной оболочке в котле неуверенности и страхов, с переменным успехом изображая взрослых состоявшихся личностей. Вот и я изображаю. Иногда даже получается…

Ветер усилился, белые тучи клубятся над голыми ветками, первые хлопья ни то пены, ни то ваты, медленно и беззвучно опускаются на черный обледенелый асфальт.

Время летит быстрее ракеты — совсем недавно на улицах правил бал сентябрь, дымил кострами сжигаемой ботвы и хвастался изобилием яблок, его сменил тихий октябрь с красно-желтыми пожарами на каждой кроне, и вот… вплотную подступила зима.

Кончается календарь, неумолимо приближается новый год, весна и долгожданная встреча с тем, кто так любит мел, и каждую ночь затевает внутри грандиозное пати.

— Тим, если ты и дальше будешь таким энергичным, лет через пятнадцать маме тоже придется свалить на какую-нибудь дачу, мой мальчик…

Именно так. Мальчик. Это известие, подтвержденное размытой фотографией ультразвукового исследования, придало мне спокойствие. И океан сил.

Очень жаль, что Тимур не знает.

Многие месяцы он не выходит на связь, со страницы исчезли все манифесты.

Я до основания разрушила нагромождения навязанных условностей и предрассудков, избавилась от всего, что мешало дышать. И отчетливо поняла, что Тимур, единственный из моего окружения, был мне действительно дорог и нужен как воздух.

Все еще скучаю по нему, как ненормальная, но никогда не решусь на встречу.

Возможно, я боюсь узнать о нем что-то новое — то, что мне не понравится и причинит боль, однако гораздо сильнее страшит вероятность не увидеть в его глазах нежности. И такой исход представляется самым справедливым.

Светлая грусть по Тимуру стала моим постоянным спутником: в тяжелые моменты упорно жую жвачку, смотрю на его фото на экране смартфона, и в солнечном сплетении сжимается узел, не дающий вдохнуть. Отсутствие новостей о нем — лучшая новость. Гораздо хуже было бы увидеть на его странице новые манифесты. Новую музу. Новую жизнь.

Живи, Тимур. Иди дальше. Пусть у тебя все сложится хорошо…

Вопреки опасениям, мне везет — видимо, маленький Тим тоже обладает даром папы приносить близким удачу.

В день увольнения и эпичных разборок с Олегом мне позвонили и предложили вакансию.

«… — Да, экономист с красным дипломом. Десять лет опыта…» — лепетала я в трубку, судорожно вспоминая проводки из курса бухгалтерского учета. А теперь искренне недоумеваю, почему так боялась перемен.