Время не ждет (сборник) - Страница 2

– Папа, я подумал и решил пойти в семинарию, на священника хочу учиться.

Такую немую сцену, какая произошла в тот момент с моими родителями, я видел в своей жизни еще только один раз, когда в нашем областном театре показывали гоголевского «Ревизора». Помню, как мама, схватившись за сердце, ойкнула и присела на диван, а папа, придя в себя, сперва молча показал мне кулак, а уж потом, обретя дар речи, добавил:

– Вот только попробуй. Ты что, погубить нас хочешь?

Почему погубить?! Мне была непонятна тогдашняя реакция родителей на мое в общем-то невинное заявление. Я ничего не знал. А они, люди опытные, боясь, что я где-нибудь что-нибудь ляпну, молчали при мне о совсем еще недавних массовых репрессиях. Я был послушный сын и не мог пойти против отца.

Помню, как после летних каникул, перед началом занятий в девятом классе, мы собрались во дворе школы. Ребята рассказывали друг другу, где были и чем занимались летом. У нас в классе учился Слава Петров, весьма оригинальный малый. В начальной школе это был первейший разгильдяй, двоечник и второгодник. А потом с ним что-то произошло, и он решил, что ему нужно учиться. Петров постарался наверстать упущенное, закончил среднюю школу, потом техникум и, по-моему, даже институт. А в довершение всего еще и женился на круглой отличнице и золотой медалистке. Так вот, Славка смеется:

– Мужики, я сейчас вам такой анекдот расскажу, вы от смеха попадаете.

Славка действительно мог отчебучить что-нибудь забавное, и я подошел ближе, уже было приготовившись смеяться.

– Короче, мы с отцом этим летом калымили. Церковь в Путришках красили, нормально заработали. Так вот тамошний поп мне и говорит:

«Славка, я вижу, ты человек старательный и из тебя будет толк. Если хочешь, могу тебе помочь поступить в Жировицкую семинарию. А потом, глядишь, священником станешь. Нам такие добросовестные нужны».

Я ему отвечаю:

«Да я же вашей премудрости не знаю и молиться не умею».

А он мне:

«Ничего, Славк, молиться – дело наживное, ты только соглашайся, а я тебя научу».

Батя мой слушает, как меня поп охмуряет, и тоже туда же:

«А чего, сын, подумай, я противиться не стану».

Пацаны, прикиньте! Я такой лет через десять в рясе в школу как завалюсь, так наша классуха точно с ума сойдет!

Славка смеется, хохочут пацаны, представляют в лицах нашего чудного Славку в черной рясе, с крестом на пузе и Галину Михайловну, которая, увидев своего бывшего ученика в таком страшном виде, словно подкошенная падает в обморок.

Я стою, пытаюсь вместе со всеми смеяться, а сам чувствую, что у меня от обиды слезы наворачиваются. Ну почему все так несправедливо, ну почему я, почти отличник, дисциплинированный ученик, комсорг класса, обязан подчиняться всем этим условностям, почему моя мечта может перечеркнуть карьеру моему отцу и моих родителей обязательно «попрут» из партии? Почему второгодник и еще недавний пофигист Славка может стать священником и ему никто не станет мешать?

А его отец, простой работяга, дает добро сыну на учебу в семинарии. Получается, что лучше быть работягой и не зависеть ни от каких условностей. А зачем тогда учиться? И главное, почему сам Славка смеется над предложением того батюшки, неужели ему на самом деле смешно?

Прошли годы, я окончил школу, отучился в институте. Потом служил в армии. Время шло, и я перебрался в Россию. Уезжал временно, просто интересно было пожить рядом с Москвой. Хотелось попробовать свои силы в науке и в то же время начать работать. Хорошие годы, ты молод, полон сил и еще не обременен семьей.

Как-то профсоюзные боссы лаборатории, где я работал, заказали автобус и решили повезти коллектив на культурный отдых. Что собой представлял такой отдых? Мы обычно ездили в какой-нибудь московский театр, смотрели какую-нибудь постановку или концерт. Потом нас завозили в магазин, мы затаривались продуктами и ехали назад. По дороге домой коллектив традиционно пил водку и горланил песни.

В тот раз было решено поехать в Троице-Сергиеву лавру. В компании таких же молодых девчонок и ребят мы гуляли по лавре, ходили смотреть иконостас в Троицкий собор. К мощам, понятно, никто не прикладывался, нам даже и в голову такое не приходило. Кстати, народу тогда в лавру приезжало так же много, как и сейчас. На дворе стояла зима или ранняя весна, еще лежал снег, хорошо было и на улице, и на душе. Мы шутили и весело смеялись.

Проходим мимо семинарии, ее территория отделена от остальной лавры металлическим забором. Смотрю, а за забором раздетые, без шапок и верхней одежды, быстрым шагом от корпуса в корпус перебегают ребята, я сразу понял, что это семинаристы. Коротко стриженные, в черных строгих костюмах с воротничком-стоечкой.

Я тогда отстал от своих, подошел к решетке, встал, прислонился к ней. Держусь за прутья руками, смотрю на ребят и думаю:

«Какие же они, наверное, счастливые и живут совсем в другом мире, словно ангелы».

На душе было покойно, хотя где-то там, глубоко внутри меня, звучала горькая мысль:

«А ты никогда не будешь таким, это не твоя жизнь. Тебе нельзя, ты другой. Ну что же, другой так другой, у каждого своя судьба».

Жизнь шла своим чередом, и годы сменяли друг друга. Я тоже менял места работы, снова служил в армии, но понимал, что все, чем бы я ни занимался, мне неинтересно. Время проходит, а я с ужасом осознаю, что не могу определиться в жизни. Не могу понять, кто я и зачем живу, не могу понять своего предназначения, метался из стороны в сторону, легко добивался высот, но не получал ни радости, ни внутреннего удовлетворения, ни покоя.

Не знаю, чем бы все это кончилось, если бы не грянула горбачевская перестройка. А вместе с ней и эпохальные изменения в стране. Я плохо разбирался в происходящих тогда событиях, да и не особо к этому стремился. Но однажды вдруг понял: «Я свободен! Пришло время, и я могу жить так, как хочу, и больше не зависеть ни от каких условностей».

Наступало время романтиков. Мы выбрасывали членские билеты и учетные карточки, мы получили свободу выбирать. Только вот свобода выбора оказалась для многих из нас, неподготовленных к нему, жесточайшим испытанием. Вокруг нас разваливались целые отрасли, рушились предприятия, новейшее заводское оборудование отправляли на металлолом. И в то же время не чувствовалось отчаяния, и самое главное – народ повалил в храмы. Мы шли креститься.

Помню, как в нашем храме отец Павел крестил зараз чуть ли не по сотне человек. Не могу себе представить, как бы я сейчас справился с такой ситуацией. Повсеместно люди требовали открытия храмов и на свои, тогда еще скудные, средства восстанавливали разрушенные церкви. Ходоки из многих мест ехали в епархии и требовали:

– Дайте нам священника!

Это так понятно, что при каждом храме должен быть священник, но только где же их было взять, да еще в таких количествах? Священник – это все-таки «штучный товар». Его сперва вырастить нужно, да желательно бы при алтаре. Обучить, и не только, как правильно служить, хотя и этому приходится учиться всю жизнь. Священник еще и народ учить должен, самому главному учить, евангельскому слову и евангельскому делу. Но тогда было не до жиру, ну хотя бы просто начать служить.

Стали рукополагать практически всех, кто был способен произносить ектеньи и был мужем одной жены. Понятно, что не обходилось без казусов. У нас наподобие анекдота ходил рассказ о том, как рукоположили в диакона одного молодого человека, и тот, когда ему велели читать на службе Апостол, вдруг заявил, что книга, мол, эта не православная и читать он ее не станет. На недоумение священника молодой диакон показывает:

– Так вот же написано: «конец всем святым».

Это старинная помета, указание для чтеца, где заканчивать чтение на праздник всем святым, а батюшка диакон, как человек православный, святых почитал и, естественно, «кончать всех святых» не мог. Кстати, мне тогда же встречался священник, действительно не почитающий святых, а другой батюшка принципиально не прикладывался к иконам. Всего хватало. Через несколько лет нам все это аукнулось. Но это потом, а в те годы мир казался весенне-радужным.