Время любить - Страница 145

Оля прекрасно знала о домострое, о мнимом превосходстве мужчин над женщинами. И все это ей не нравилось, даже намек на пренебрежение к женщине выводил ее из себя. И в жизни, и в любви Оля считала себя равной мужчине. И в семейной жизни не должно быть никакого неравноправия. Да, она уступила Глебу в том, что согласилась еще до окончания института выйти за него замуж, хотя поначалу и мысли такой не допускала. Но жизнь сама вносит свои поправки в наше существование. Зачем искусственно отодвигать то, что неизбежно должно было случиться? Они с Глебом любят друг друга, значит, должны быть вместе. А упрямилась она лишь потому, что Глеб настаивал. Если бы он молчал, наверное, ее это задело бы. Так стоит ли так уж рьяно отстаивать в семейной жизни свои принципы? Даже в мелочах? Наверное, семейная жизнь – это бесконечные уступки друг другу. И нужно сразу выработать в себе эту терпимость, которая и поможет сохранить семью. Многие ее одноклассницы уже успели повыскакивать замуж и через год-два разойтись и ничуть не сожалели об этом. Детей отдавали родителям, бабушкам, а если их не было, то в круглосуточные детские сады и ясли.

Может, потому Оля и не хотела спешить с замужеством, что не желала создавать скороспелую семью, у которой нет будущего. Сейчас она была уверена в Глебе и в себе. Да, они пара. Глеб всегда будет относиться к ней с уважением. Пусть он думает, что только благодаря его настойчивости и упорству Оля сдалась… Она-то знает, что это не так. Наверное, в каждой девушке заложено природой кокетство, и желание подразнить любимого, и вызвать у него ревность, и дать понять ему, что за счастье его ожидает в будущем… И что нужно сделать, чтобы эта любовная игра продолжалась и тогда, когда они станут мужем и женой?..

Патрик ткнулся носом Оле в грудь, заглянул в глаза и завертел своим коротким хвостом. За окном снова сияло солнце, от пронесшейся грозы остался лишь волнующий запах свежей земли, аромат липового листа да ощущение легкости и тихого, необъяснимого счастья.

– Гулять пойдем? – спросила Оля.

Патрик спрыгнул с подоконника, помчался в прихожую и притащил в зубах туфлю. Пока Оля надевала, сбегал за второй. Наверное, гроза и на него подействовала: пес суетился, носился от девушки к двери, показывал в своеобразной улыбке белые зубы. Он всегда радовался, когда Оля выводила его на прогулку, но нынче был особенно возбужден. Пока Оля надевала куртку и доставала из шкафа в прихожей зонт, Патрик тыкался носом ей в колени, повизгивал, переводя взгляд с нее на дверь. Лишь они вышли на лестничную площадку, пес стремглав помчался по бетонным ступенькам вниз, не дожидаясь хозяйки. Она слышала, как хлопнула парадная, раздался лай Патрика, – наверное, с ходу бросился за кошкой.

Оля не волновалась: Патрик – умный пес и без нее на проезжую часть не выбежит даже за кошкой, а вот по скверу будет за ней носиться, пока не загонит на дерево. Солнце ослепило ее, едва она вышла из прохладной, сумеречной парадной, пришлось даже прижмурить глаза. Вокруг все сверкало, небольшие лужи, появившиеся на детской площадке, стреляли зайчиками, каждый липовый лист розово светился, с карнизов, ветвей лип срывались сверкающие капли. Асфальт влажно блестел и чуть заметно дымился, песок вокруг деревянных лошадок потемнел, детей еще не было видно на площадке.

Патрик бежал впереди по тротуару и часто оглядывался на хозяйку. Нынче он мельком обследовал деревья, прыгал через лужи, один раз вскочил на серую скамью, в сквере и долго ее обнюхивал. Спрыгнув, снова оглянулся на девушку и еще быстрее потрусил вперед, к проспекту Чернышевского. Прохожие оглядывались на озабоченного пса, улыбались, наверное, многим хотелось погладить веселую длинноухую спаниельку. На шее Патрика поблескивал металлическими бляхами новый ошейник.

В насыщенном влагой и озоном воздухе еще не ощущался привычный запах гари и выхлопных газов. На какое-то время грозовой ливень смыл вместе с пылью следы городского транспорта.

Еще издали Оля увидела, как Патрик бросается на грудь высокого человека в модном светлом плаще. Оля хотела прикрикнуть на собаку – ведь испачкает одежду, но тут узнала в прохожем Родиона Вячеславовича Рикошетова. Он тоже повернул к ней лицо, улыбнулся. Оля всего три раза в жизни встречала этого человека, и три раза он выглядел по-разному. Сейчас перед ней стоял моложавый, чисто выбритый мужчина с ясными глазами и растроганной улыбкой, которая предназначалась, конечно, Патрику, Длинные темно-русые волосы, зачесанные назад, спускаются на поднятый воротник плаща. Немного удлиненное лицо спокойно, только теперь Оля разглядела, какого цвета у него глаза – серые, с чуть заметными ржавыми пятнышками у зрачков.

– Здравствуйте, Оля, – первым поздоровался Рикошетов. Быстро засунул руку в карман, – Я вам должен три рубля…

Оля вяло запротестовала, но он решительно протянул ей трешку.

– Кажется, это последний мой долг, – засмеялся он и стал еще моложе.

Модно одетый, в новых, с желтым рантом полуботинках Родион Вячеславович походил на именинника или жениха.

– Вы хотите сказать, что я изменился? – взглянул он на девушку своими умными и чуть грустными глазами. – Я тоже хочу так думать. В общем, я бросил пить. И на этот раз окончательно.

– Я рада за вас, – пробормотала она, не отрывая взгляда от Патрика.

Пес вел себя необычно: положив передние лапы на скамью, он, казалось, жадно внимал каждому слову своего бывшего хозяина, наклонял набок голову, оттопыривал длинные уши. Пасть была немного приоткрыта, с красного языка капала слюна. Оля почувствовала неясную тревогу, потянула руку и дотронулась до напряженно изогнутой спины спаниельки. Патрик вздрогнул, бросил на нее быстрый, чуть виноватый взгляд и снова уставился на Рикошетова.

– Ну что ты, Пират? – ласково проговорил тот, гладя Патрика. – Давно не виделись? Как поживаешь, старый бродяга?

Патрик вспрыгнул на скамью, уперев лапами в грудь Родиону Вячеславовичу и заливисто, с какими то рыдающими нотками залаял, Подпрыгнув, он лизнул того в лицо, а Рикошетов подхватил его на руки, иначе пес упал бы. Оказавшись на руках, Патрик стал неистово облизывать хозяина, бурная радость так и выплескивалась из него. Раньше ничего подобного Оля не замечала за ним. Встречая ее из института, он вел себя намного сдержаннее.

– Что это с Патриком? – ревниво вырвалось у нее. – Прямо обезумел.

– Да нет, тут другое… – задумчиво глядя в глаза спаниельке, произнес Родион Вячеславович, – Пират поверил мне…

– В каком смысле? – непонимающе уставилась на него девушка.

– Вы никогда не задумывались, что животные гораздо сообразительнее, чем мы с вами думаем? И они способны чувствовать то, что нам недоступно. Об этом сейчас много пишут. Возьмите хотя бы землетрясения. Животные задолго до толчков ощущают опасность, предупреждают об этом нас, людей, но мы не обращаем внимания! Как же, мы – господа природы! Нам ли прислушиваться к неразумным тварям. А твари-то, оказывается, умнее нас, хотя бы в этом.

– Вы хотите сказать, что Патрик почувствовал, что вы… – Она запнулась.

– Бросил пить, – подсказал Рикошетов. – Я понимаю, вы мне не верите. Я, наверное, напоминаю вам того самого курильщика из анекдота, который утверждал, что бросить курить – это раз плюнуть, мол, я уже сто раз бросал…

– Я вам верю, – сказала Оля и сама почувствовала, что слова ее прозвучали неубедительно, но Родион Вячеславович, казалось, и внимания не обратил на ее слова.

– Помните, я вам рассказывал про свою жизнь, вернее, свое падение на дно, приводил какие-то аргументы, дескать, то виновато, другое… А на самом деле собака, как говорится, была зарыта в другом: тяжко и тоскливо мне было жить на белом свете, Оля, когда кругом такое творилось!.. Ну как бы мне вам это объяснить? Беспросветность была вокруг, большая скука, как метко выразился один болгарский писатель. Неинтересно жить было. И не только мне, поверьте, – многим, но молчали, топили свой немой протест в вине. Вы еще очень молоды, Оля, жизнь летит мимо вас стремительно, и то, что может сильно ранить людей моего поколения, вас пока мало занимает. Ложь, искажение истории, неподвластные народному осуждению деятели, игра в демократию, доведенная до абсурда всесильная бюрократия, нищенский быт, безудержное хамство даже у нас в Ленинграде – городе, славящемся своими высококультурными традициями… Я думаю, пьянство – это не только распущенность, слабоволие, но еще и бегство от себя самого, от лжи и фальши. Я вот сказал «большая скука», а ведь мы десятилетиями жили в ней… Газеты читать не хотелось – одно и то же вранье, мол, у нас все отлично, а «там» – отвратительно. А чего же, спрашивается, «туда» едут евреи?..